Джон Макдональд - Обреченные Страница 6

– Правда, здесь прохладнее? – спросила она.

– М-м-м... Намного. Ты умница.

Она легла на одеяло и приказала:

– Быстро поцелуй меня.

Он склонился над ней и легонько поцеловал в губы. Рука ее обвилась вокруг его шеи; он отпрянул, пытаясь выпрямиться и сесть. Ее губы набухли и увлажнились. Ему нравились легкие, сухие поцелуи. Именно от таких поцелуев он начинал желать ее, внутри у него закипало безумие. Линда застонала и прижалась к нему всем телом.

– А теперь, – от волнения у нее сел голос, – а теперь, Джон Картер Герролд... Здесь и сейчас, и снова при солнечном свете.

– Твое платье, – запротестовал он. – Оно изомнется. И потом, я не взял... У меня с собой нет...

Она закрыла глаза.

– Ничего страшного.

– Но мы же собирались подождать еще годик, пока...

Из-под сомкнутых век выкатилась слезинка.

– Я думала об этом. Можешь смеяться надо мной, но мне кажется... Именно сейчас благодаря нашей любви мы сможем сделать ребенка со смеющимися глазами, крепенького, загорелого и здорового. А пройдет год, и все, что мы сумеем произвести на свет, – это бледных детишек с грустными глазами, из которых... ушла любовь.

Линда села. Она на самом деле плакала. Потом задрала юбку, стянула платье через голову и снова легла. На ней было только белье – настоящее белье для медового месяца – нечто голубое, нежнейший нейлон и кружева.

И тогда он овладел ею, грубее, чем когда-либо прежде, и она отвечала на каждое его движение; любовь пульсировала у него в висках подобно барабанному бою. Он взял ее с почти шокирующей быстротой, и она отвечала ему с такой же готовностью. И пока они любили друг друга, пока весь мир свелся для них к сплетению их тел, пока все кругом пело песнь любви, он понимал: все, что они делают, – единственно правильно, в их действиях нет ничего грязного и мерзкого... Диана – камень, а перед ним – живая, теплая плоть, ближе которой нет ничего на свете.

Потом они отдыхали, бок о бок, ее голова покоилась у него на плече.

Постепенно к нему возвращалось неудобство, чувство, что они совершили что-то животное, предосудительное. То самое тело, которое какие-то секунды назад было невероятно желанным, становилось невыносимо плотским, неприятно влажным; оно расслабляло.

Он быстро и хрипло сказал:

– Когда... это происходит, мне как-то кисло. Как будто мы сделали что-то не так. Я не знаю. Может, ты и права – насчет той крышки. Что-то внутри меня повернуто не так.

Она открыла глаза и вдруг спросила:

– Сколько у нас осталось денег?

– А? – удивился он. – Наверное, тысячи четыре. Или чуть больше.

– Милый, дядя Дод обойдется без тебя еще немного. Давай отвезем твою мать домой, а потом поедем в Санта-Фе и навестим твоего отца с женой.

Он сел. Ему стало стыдно от сознания собственной наготы. Он торопливо схватил шорты, стал одеваться.

– Мама никогда, ни за что не позволит!

– Разве ты не понимаешь? Твоя странная сдержанность связана с тем, что случилось тогда. Если бы ты пережил более сильное потрясение, я думаю, ты даже, может, стал бы голубым – ну, гомиком.

– Что за нелепая...

– Дай мне договорить. В твоем сознании засела мысль, что женщины – это что-то грязное. Любить женщину тебе немного неприятно. Ты любишь меня. До сих пор наша любовь была достаточно сильна и сама заботилась о нас. Но пока мы не докопаемся до сути, у нас с тобой не получится хорошей жизни. Прошу тебя, Джон.

– Мне не о чем говорить ни с ним, ни с той женщиной. После того, что они сделали...

– Тебе не о чем говорить с ними, но, может быть, тебе есть чему у них поучиться. Наверное, их любовь, узаконенная или нет, достаточно сильна, раз она длится уже пятнадцать лет, я не удивлюсь, если мы найдем в них что-то особенное, освежающее. И вот что я заметила. Ты все время твердишь, будто он «сбежал» с той женщиной. Однако, судя по твоему рассказу, он уехал с ней совершенно открыто, после того как два года пытался уговорить твою мать дать ему развод.

– Одевайся, – резко приказал он.

– Пора прикрыть мерзкую женщину. Завернуть ее в покрывала. Спорим, ты бы охотно превратил меня в старую матушку Хаббард из детского стишка, которая носит длинные балахоны, если бы считал, что так сумеешь с этим покончить.

– Заткнись!

– Вот видишь, ты злишься, значит, я угадала верно. Слушай, Джон Картер Герролд, вот тебе мой ультиматум! Или мы едем к твоему отцу, или я ухожу от тебя.

– Ты что, шутишь?

– Я в жизни не была серьезнее.

– Вот единственная причина, которая может заставить меня поехать туда. Мысль о том, что я тебя потеряю...

– Так ублажи меня.

Он натужно улыбнулся:

– Видимо, придется. Ну что, пойдем назад?

– Как только ты застегнешь мне «молнию» на спине, друг мой.

Он застегнул ей «молнию», поцеловал в изгиб шеи. И они рука об руку пошли назад, к дороге.

Глава 3

Дел Беннике откупорил бутылку и отхлебнул тепловатого пива. Потом опустил бутылку и посмотрел на девчонку с парнем, которые спускались к реке по крутому берегу с одеялом и термосом.

Лакомый кусочек. И размер, и формы – все как надо. Точеная фигурка, острые грудки, кошачья походка. Парнишка с нею – просто щенок. Долговязый, нескладный очкарик. Но при этом крепкий. И все равно не похоже, что этот хлюпик умеет как надо обиходить такую цыпочку.

Он вытер губы тыльной стороной толстой смуглой руки и швырнул пустую бутылку в придорожную пыль. Чумазые, оборванные ребятишки затеяли из-за нее драку: пустую бутылку можно сдать и получить деньги. Победитель наградил Дела Беннике белозубой улыбкой.

Вдруг, несмотря на жару, Беннике пробрала дрожь. Господи ты боже мой, да что он за дурак! Пускает слюни, пялясь на платиновую блондиночку, и совсем позабыл о той комнате в мексикашкином доме в Куэрнаваке!

Да, парень, на этот раз ты крупно попал. Эти латиносы действительно взрывные, просто огонь. Приходилось ему бывать во всяких переделках, что правда, то правда. Но так крепко он никогда еще не влипал. Даже случись такое в его родном городке, выйти сухим из воды было бы почти невозможно – а здесь, на чужбине, и не надейся.

Он воспользовался единственным выходом. Оставил их лежать там, а-сам вскочил в машину и погнал к границе самым коротким и быстрым путем.

Ростом Беннике не вышел, зато отличался крепким сложением и упрямым, задиристым характером. Черты лица грубые, словно топором сработанные; живые, умные, чуть скошенные глаза презрительно щурились. На голове топорщился ежик густых и жестких черных волос. Его нрав сформировался в драках и рассказах о различных войнах и конфликтах во всех отдаленных уголках Земли. Дел Беннике даже выработал пружинистую походочку солдата удачи. Однако он слишком высоко ценил собственную шкуру и предпочитал находиться подальше от тех мест, где палят пушки. Благодаря врожденным способностям Дел легко выучил с десяток фраз на многих языках и наречиях; наглость же, которая, как известно, второе счастье, помогала ему втираться в самые разношерстные компании, становиться своим человеком в доме и нередко считаться своеобразным талисманом, который приносит удачу. В зависимости от обстоятельств Дел Беннике бывал превосходным собутыльником для мужей и любовником для жен.

Он вел праздную жизнь, подолгу живал в гостях и на хлебах богатых знакомых, а в перерывах занимался контрабандой золота, работал на нефтяных приисках в Венесуэле, сводничал в Японии. Кулаки, нож и острое словцо частенько выручали его из разнообразных передряг. У него было врожденное чутье к языкам; родом он был из Нью-Джерси; представителей иных рас считал грязью, людишками второго сорта.

На этот раз он влип действительно крупно. За ним два трупа; он сбежал из Куэрнаваки, на огромной скорости промчался через Трес-Кумбрес, спустился в долину Мехико; ночной ветер на высоте десяти тысяч футов отрезвил его в первый раз за три дня. Там-то и началась вся заварушка, в Мехико. Он начал пить один, а к третьему бокалу подцепил где-то америкашку, корреспондента какого-то журнала. Америкашка сказал, что в посольстве затевается вечеринка. Они решили почтить вечеринку своим присутствием. Потом самые стойкие гуляки откололись от остальных и устроили собственную вечеринку в какой-то квартире в Чапультепеке. В их компании оказался знаменитый матадор по имени Мигель Ларра. С ним была цыпочка по имени Ампаро. Почуяв в ней жгучую индейскую кровь, Дел Беннике прекратил пить и начал серию подготовительных маневров, нацеленных на то, чтобы отбить ее у матадора.

Поэтому, когда Ларра предложил продолжить гулять в его доме в Куэрнаваке, Дел Беннике охотно принял приглашение; огромная машина Ларры с ревом неслась по извилистой горной дороге; гости веселились и во всю глотку распевали песни. Девчонка прекрасно поняла намеки Беннике. В машине она сидела позади него – живая, теплая... Ампаро незаметно ухитрилась так завести его, что он стиснул зубы. Гостей было много, но в большом, обнесенном оградой поместье к северу от Куэрнаваки вечеринка начала быстро распадаться. Гости разбивались на парочки и почти сразу вырубались. После того как отключился Ларра, Дел подобрался к девчонке; как он и предвидел, обработать ее не составило особого труда. С ней оказалось просто здорово, очень необычно, и к тому же она была пылкая, страстная, как настоящая танцовщица фламенко. На этом ему бы остановиться – пулей назад, в город. Но с ней было так хорошо, что он подумал еще об одном разе. «Прошу тебя, еще разочек, por favor». Но тут в комнату вломился матадор – в состоянии тяжкого похмелья – и потащил Дела с собой к озеру Текескитенго. Он непременно желал научить Дела подводной охоте с аквалангом и гарпуном. Они выловили с полдюжины окуней, во время рыбалки и на обратном пути осушили огромную бутыль текилы. А когда вернулись в Куэрнаваку, Дел все не мог улучить возможность еще раз побыть с ней. На следующий день, когда остальные гости куда-то испарились, они втроем колесили по пыльным дорогам, смотрели на каких-то быков и пили едкую пульке. Домой вернулись в сумерках. Дел, усталый и вздрюченный, тут же свалился и захрапел. Примерно через час его разбудило нежное прикосновение ее теплого, душистого тела. Она доверчиво прильнула к нему, словно маленький пушистый зверек, который ищет убежища.