Владимир Баранов - Беседы с собой Страница 6

— Вольф, что ты наделал! — в слезах сказала мать, придя домой. — У нас с завода всех евреев выгнали, осталось двое: я и отчим. Что мы будем делать, если нас сейчас попрут.

Все, слава Богу, обошлось, но в третий и последний раз, когда его читали в классе, я почивал на лаврах. Хохот стоял после каждой запятой, у Лии Александровны самой сводило челюсти от смеха, и иногда она, не сдерживаясь, смеялась со всеми вместе, но в конце, вдруг посерьезнев, она сказала: “Да, это остроумно, но посмотрите, какая здесь издевка над нашими временными трудностями. Чем виноваты эти честные труженики? В этом сочинении пять ошибок, и я поставила двойку. Я требую, чтобы он написал еще один рассказ”. Пришлось писать еще один о рыбной ловле.

На некоторое время я стал героем в классе и понял, что такое признание, а девочка, круглая отличница и умница из очень состоятельной семьи, от которой я глаз не мог оторвать, призналась мне в любви.

Ничего подобного я больше в жизни не испытывал, такого больше не было, мы с ней недолго были счастливы: она привела меня к себе домой, и тут я понял, что нам не по пути: я был изгой, полунищий еврей из коммуналки, а у них ходили по коврам и ели на скатерти.

Не знаю, почему я взбунтовался: я, наверное, понял, что ничего хорошего у нас не выйдет. После школы наши пути разошлись, она поступила в университет, а я — в захудалый институт — лишь бы только пройти.

Перед замужеством она назначила мне встречу, и мы на скамейке в парке выкурили одну сигарету на двоих. “Будем считать, что я тебя поцеловал”, — подумал я тогда.

Все давным-давно прошло, но и сегодня эта крупица грустного человеческого счастья согревает мне душу.

Спасибо тебе, Галя!

Я спрашиваю себя: почему человек берется за перо? И отвечаю: он не в ладу с собой и окружающей действительностью — это и есть побудительный мотив творчества, а творчество — великий лекарь от всех душевных катастроф и потрясений.

Потенциальным пациентам дома скорби я рекомендую карандаш и чистый лист бумаги — очень помогает, проверено. Но при одном условии: если судьба поставит перед вами женщину, которая вас подтолкнет на подвиг творчества.

Надо глядеть не внутрь себя, прокручивая одни и те же кадры из обид, непонимания и эгоизма близкого человека, а вокруг, и вы увидите прекрасное и доброе создание — женщину с благородным лицом, как у вашей матери, и вот тогда берите ручку и чистый лист бумаги.

Уже через двадцать пять лет после Гали, когда я в одиночку, без посторонней помощи, без надежды на успех, выползал после очередной душевной аварии с семейного поля битвы, уже из-за той грани, где начинается распад психики, я увидел эту женщину.

Профсоюз мне дал путевку в санаторий под Рыбинском , а знакомый врач наспех сочинил диагноз, чтобы получить санаторно-курортную карту: вегетативная дистония.

После ночного поезда я влез в санаторный автобус и забился в угол на заднем сиденье, но не тут-то было, рядом шлепнулась какая-то непотребная деваха, и имея в виду, по-видимому, меня, громко всем заявила: “А этот будет мой”.

Вот тебе и дистония, чтоб вы все провалились! С тоской подумал я и повернулся в обледенелое окно.

Ту женщину, о которой я упомянул, я увидел дня через три в фойе перед столовой и потерял дар речи.

Ирина десять лет назад произнесла эту фразу, впервые увидев меня, а близкие мне сразу передали. Я пожал плечами и посмеялся: я никогда не верю женским комплиментам — это крючок с наживкой.

Но то же самое произошло со мной: я потерял дар речи и остолбенел, я не мог оторвать от нее глаз: передо мной стояла моя мать, но это была моя ровесница.

Две недели я не решался к ней подойти и познакомиться, стеснительность мешала, такая милая интеллигентная женщина, как оказалось после, главный лечащий врач в одной из больниц под Ярославлем, могла принять меня за одиозного санаторного ловеласа и оскорбиться. Но она поглядывала на меня с интересом и явно различала среди всех прочих.

За эти две недели я написал три рассказа, мог бы и больше, поскольку темы появились как-то сразу, но приходилось отбиваться от размалеванной девахи из автобуса.

Забудешь ключ повернуть в замке, сидишь, стучишь на машинке, вдруг открывается дверь без стука и вваливается эта автобусная шалава.

— Писатель, дай электрическую бритву! — не просит, а требует она.

— Для чего?

— Побрить под мышками, — она поднимает руку и демонстрирует запущенные черные заросли.

— Не дам, — говорю я в раздражении, — и вообще в дверь стучать положено прежде, чем войти,

— Подумаешь, какой культурный! — девица хлопает дверью и исчезает.

— Чтоб тебя черти взяли! — думаю я и час лежу, не могу собраться с мыслями. И так ежедневно.

Наконец рукопись готова, и я, набравшись мужества, подхожу после ужина к незнакомке и, протягивая свернутые в трубочку рассказы, говорю: “Это вам вместо цветов. Не сочтите за труд, прочитайте”.

— Спасибо, — говорит она очень доброжелательно и мило улыбается зелено-карими глазами. И главное — ни капли удивления, как будто все так и должно быть и нет здесь никакой странности.

Ночь я не сплю и вижу себя со стороны: подходит к незнакомой женщине какой-то идиот и вручает ей даже не стихи, что было бы еще простительно, а шизофреническую прозу.

Так стыдно, что и перенести нельзя; и я решаюсь уезжать домой, черт с ней, с путевкой! Утром позавтракаю и на автобус.

Бочком, стараясь раствориться среди остальных, с утра тащусь в столовую на поролоновых ногах и вижу с ужасом, что, отделившись от стены, она делает мне шаг навстречу.

— Теперь я знаю ваше имя, — весело говорит она и протягивает мне горячую ладошку, — хотя вы могли бы это сделать гораздо раньше. А меня зовут Лида. Ваши рассказы мне очень понравились, и я оставляю их себе.

Так мы познакомились, и мир сразу изменился.

По всем законам жанра из-за облака выскочило и засияло солнышко, и мы с ней гуляли по хрустящему мартовскому насту. За день мы узнали друг о друге все, это был какой-то водопад откровенности. У нее благополучная, обеспеченная жизнь, прекрасная семья, дочь вот-вот престижно выйдет замуж, муж — крупный исполкомовский работник, а сама она трудится из любви к своей профессии врача.

Неделю мы с ней общались на прогулках, и ни одной минуты нам не было скучно. Мне было так тепло, спокойно и уютно рядом, что я однажды у нее спросил:

— Доктор, у вас шприц с собой?

— Да, конечно, в сумочке.

— А адреналин?

— Вы что, Вольф, умирать собрались?

— От счастья, доктор.

— Тогда я пальцем не пошевельну, — засмеялась Лида, — это самая лучшая смерть.

До конца смены мы так и не перешли на “ты”. Я уезжаю первым, и она провожает меня до автобуса. — Давайте, Вольф, я вас вылечу, — предлагает она на прощание, — у вас острый хандроз. Приезжайте ко мне в больницу в любое время без направления, когда захотите.

Автобус показывается из-за поворота, и она уходит. Я оглядываюсь и вижу, что она смотрит мне вслед. Лица уже не видно, одно белое пятно.

У меня опять был выбор, но я не поехал…

Спасибо вам, доктор Лида!

После той встречи, которую подарила мне благодетельница-судьба, я написал две повести и твердо встал на ноги. Когда-то мне очень хотелось опубликовать эти наивные записки, но теперь я смотрю на них с нескрываемой иронией, хотя в них, может быть, и была Божья искра. Но дело не в этом.

Мой талант, как семечко, занесенное ветром между шпал железной дороги, оно зацепилось между камнями за крохи земли, и вырос кустик: маленький, запыленный, чумазый от мазута, но живой.

У него нет никаких перспектив, никогда он не вырастет в дерево, сколько бы он ни старался, он так и будет чахнуть, и поезда, которые беспрерывно над ним грохочут, оборвут ему листья и веточки, обольют кислотой и бензином, и ничего здесь не поделаешь, просто так получилось, никто не виноват.

Ветер дул не в ту сторону…

XI

Конец весны и лето я живу в деревне, здесь у меня хибара-развалюха и огород, дом Цветова — напротив моего, и наши общие треть гектара обнесены одним общим забором, который мы собрали из разной рухляди. Очертим круг общения: соседка справа — Файка. Если представить себе босое, непомерно длинное коромысло с красным платком на макушке — то это ее портрет. Одежда — разноцветное тряпье, не хватит красноречия его описывать. Файкин сожитель Леня, пентюх лет под шестьдесят, ее ровесник и бессменный собутыльник, появляется здесь, чтобы пропить зарплату и получить от пассии поленом по уху или просто пару оплеух. Он по профессии печник-неудачник, все сляпанные им печи через три года разваливаются, и опечаленные клиенты стоят у него в очереди по второму и третьему разу. Он обеспечил себя работой на вечную жизнь… Файкина черная коза — профессиональная стерва и разбойница. Когда хозяйка пьяная, а это так же неминуемо, как восход солнца, коза проникает в огород и пожирает все подряд, за исключением того, что она успела растоптать. Растоптанное она не жрет, видимо, из брезгливости. Но начинает она всегда с десерта — обдирает кору с яблонь. Посадишь саженцы по весне, а в следующем году все надо начинать сначала, эта тварь сожрала бы, наверное, и забор, но ей мешают гвозди. От этого жуткого тандема в природе нет лекарства.