Андрей Шульгин - Слёзы Анюты Страница 6

Убийцу нашли через день — бывший парень девушки. На суде убийца вёл себя корректно — правильно расставляя ударения во время ответов на вопросы. Единственное, в чём он не признался — кто рассказал ему о слабости Миши к щёлканью пальцами. Судебное заседание шло разухабисто и споро, только Стёпа отчего-то вёл себя нервно и всё время смотрел в пол, а когда убийце предоставили последнее слово, заелозил складками лба и начал громко петь какую-то песню.

С тех пор он пел постоянно. Старуха же, напротив, молчала — кровь сына запечатала ей уста. Стёпа больше не мог есть, так как есть во время пения практически невозможно, а петь он не переставал ни на минуту. Кожа Стёпы ввалилась внутрь тела, жизненная сила высыхала в нём. Через месяц после суда над Мишиным убийцей Стёпа уже был не в состоянии вставать с постели. Он лежал распятый на складках простыни, даже кровь в его жилах сделалась бледной. Только рот Стёпы по-прежнему оставался здоровым, как прежде. Рот неутомимо работал губами, выпуская во внешний мир новые порции песен.

В один из этих дней Старуха вошла в комнату к сыну. Стёпа бросил в её сторону неопрятный взгляд, непрестанное пение сделалось ещё громче, теперь в нём чудился вызов всему живому.

Она наклонилась над сыном и выпустила изо рта каплю крови. Той самой крови, которую слизала с мёртвой щеки Миши. Капля попала Стёпе на лоб. Вмиг песня оборвалась. А изо рта Старухи, молчавшего долгое время, полился смех. От смеха Стёпа начал таять. Он исчезал на глазах, а его мать хохотала всё громче. Не прошло и пятнадцати минут, как на кровати осталась лишь вмятина от Стёпиного тела. Старуха перестала хохотать и легла в эту вмятину. Так она лишилась второго сына.

А ещё у неё был муж. Только она его почти не помнила. Стёрся. В памяти остались только широкая потная лысина, правая рука с грязными ногтями и ночной храп. Рукой муж внимательно теребил жену за груди, тогда ещё крепкие, и шлёпал по заду. Лысина вспоминалась ей только в праздничные дни, когда-то давно, в такие дни, муж не шёл на работу, а весь день торчал на кухне и корчил рожи присевшим на подоконник голубям. От этого лысина его потела сильнее обычного. Потом крупные капли затвердевали, делаясь похожими на придорожный гравий. На следующий день, отправившись на работу, муж отдирал от головы эти камушки и бросал их в прохожих, отчего однажды его хотели побить, но муж назвался трамвайным контролером, и его отпустили.

Храп мужа до сих пор снился Старухе. Резкий, как лезвие бритвы, вспарывал он кромку ночи и гордо уносился куда-то в заоблачные выси, на свидание с небом.

Больше о своём муже она ничего не помнила. Не знала даже, когда и куда он пропал. Умер ли он, ушёл или его исчезновению послужила какая-то другая причина, этого никак не могла вспомнить. Да не очень-то и хотела. Только однажды, шляясь по улице, увидела человека, который мог быть её мужем. Поскольку и лицо, и фигуру мужа она забыла напрочь, то судить могла лишь по лысине и правой руке. Лысина была видна только на четверть, из под криво сидящей фуражки, и была очень похожа на мужнюю, однако в этом Старуха поручиться не могла. Правой рукой человек обнимал даму, короткие и кривые ноги которой соперничали с косыми глазами, поэтому удалось разглядеть всего два пальца. И опять они показались очень похожими на пальцы мужа, по крайней мере, такими же грязными. Но утверждать и здесь она не могла. Несомненно, она узнала бы храп мужа — острый и прямой, но такого шанса ей не представилось. А потому, был ли встреченный ею человек, её же мужем, осталось тайной.

Утром Старуха, наконец, поняла, что с нею не так. А, поняв, испугалась. Запричитала. Из старого кургузого рта потекли длинные липкие слюни. Слюни капали на подушку и с шипением превращались в розовый пар. На потёртых от времени веках замерцали мутные капли — слёзы. Слёзы, в отличие от слюней, не шипели и не обращались в пар, а вытягивались в острые блестящие иглы и вонзались в матрац, исчезая в его ватном чреве.

Она спустила на пол худые, переплетённые варикозом ноги и бросилась к стене. К тому самому месту, где безмятежная плоскость стены, прерывалась выпуклостью настенных часов. Уставилась на часы. Они показывали двенадцать. Тишина равнодушно порхала вокруг стоеросовой коробки часов. Ни одного тиканья не рождалось в дебрях шестерёнок и пружин. Значит, часы остановились этой ночью, с последним двенадцатым ударом, от которого… Старуха прижала жёлтую руку к прогорклым губам, ей даже было страшно вымолвить это слово.

Побежала к зеркалу. Блестящий овал скорчился в гунявое пятно, в котором Старуха узнала своё отражение. Она ухватилась за подол ночной рубашки и содрала её, оставшись в широких трусах. С усилием измождённого путника она спустила трусы на пол и начала разглядывать неприкрытое тело.

Пальцы обмусолили жухлые мешки грудей, спустились на кочевряжистый живот, поелозив недолго, скользнули вниз к расхристанному лобку, хлипкая поросль которого, казалась заиндевевшей.

Старуха вновь перевела руки на живот и надавила. Ладони упёрлись в проржавелую плоть. Где-то там, в самых сокровенных далях тела, она нащупала нечто такое, чего там раньше не существовало. Теперь же это нечто становилось точкой отсчёта, нового бытия её, сумасшедшей реальности, о возможности жить в которой она даже не предполагала.

Мысли зароились в голове, ей сделалось сначала холодно, потом жарко, а затем и вовсе — серебряная позёмка беспамятства запорошила ей голову. Она взмахнула руками и рухнула на пол.

В забытье ей привиделся муж. Он сидел на унитазе и плевал на пол. На этот раз она смогла рассмотреть его лицо, и оно оказалось похожим на рокот неаполитанского прибоя. Красуясь перед мужем, Старуха залихватски растопырила веки и стала ходить туда-сюда, мимо него. Наконец, муж заметил её, перестал плевать на пол и поманил безымянным пальцем левой ноги. От радости она хотела бесшабашно взвизгнуть, но одёрнула себя, решив, что дамам её возраста неприлично взвизгивать, и ограничилась страстным сопением правой ноздрёй. Тем временем муж сплющил левый глаз в загогулину и призывно подмигнул ей. Она, было, пошла к нему, но остановилась, заелозила на месте. «А я беременна». Муж закачал надбровными дугами и исчез.

Старуха очнулась. Ёж блевоты топтался по её горлу. «Вправду беременная», — заскулила она одними гландами. Зажав рот руками, побежала к туалету. Распахнув дверь обомлела — на унитазе сидела коротконогая и косоглазая женщина, та самая, которую видела однажды с человеком, так похожим на её мужа. «Эххмаа!!!» — радостно заверещала женщина, вытянув в направлении хозяйке квартиры влажные морщинки, бороздящиеся около глаз. Внутренний толчок заставил согнуться Старуху пополам. Руки отпали ото рта, и тёплая рыжая масса хлынула вовне. Ей подумалось, что это выходят из неё не остатки вчерашней еды, а ржавчина, скопившаяся там за годы, и вот теперь пришёл час очиститься от этой коросты жизни.

Когда она разогнулась, женщина уже стояла возле неё, обнимая за плечи. «Скоро наши придут», «Кто?», «Наши, наши».

Тут Старуха вспомнила, что она голая, и ей стало неловко перед коротконогой и косоглазой. Тем более что рыжие струи брызнули ей на живот и теперь стекали густым, упрямым потоком к лобку. «Я сейчас», — она попятилась к спальне, но женщина вцепилась в её руку, привлекла к себе и приложила жилистое ухо к животу «Течёт», «А?», «Да жизнь течёт… новая».

Неожиданно воздух забугрился новыми звуками, в их хаотическом сочетании, Старуха внезапно узнала так хорошо известное ей щёлканье пальцами. В глазах зарябило. Рябь то складывалась в мозаику, напоминавшую лицо сына Миши, то рассыпалась вновь тысячью мелких частиц. Забыв про свою гостью, она начала красться по неровному следу, оставляемому щёлканьем пальцами. Следы вели в гостиную, а из гостиной на балкон. Осторожно, словно боясь порвать тонкую ниточку, указывающую путь к давно забытой надежде, она подбиралась к балкону. Уже на полпути к балконной двери стало ясно — там не только щёлкают пальцами, но и ещё поют. Пели ту самую песню, от которой умер Стёпа.

Замки балконной двери долго не хотели поддаться власти старческих рук. Наконец харкающий лязг дал понять об их полной капитуляции. Дверь отворилась. В глазах отразились две фигуры, о которых ещё час назад она могла думать, как об обитателях невероятно далёкого прошлого, это были Миша и Стёпа. Стёпа стоял перед братом и щёлкал пальцами, а Миша надсадно пел в такт щёлканью.

«Сыночки мои, Стёпа, Миша!», «Эх, мамка такую песню оборвала», «Родимые мои!», «Гляди, у мамки-то вновь пузо растет!», «Часы это всё виноваты, треклятые», «Терпи, скоро конец всему, чуть-чуть осталось».

Миша и Стёпа зашли в комнату, огляделись, Степа обхватил руками дыбившийся у стены шкаф и с грохотом уронил его на пол. В руках у Миши появился маленький топорик, Миша наклонился к поваленной мебели и стал разрубать его на части. Старуха не знала, что и сказать. «Иди мамка, не до тебя. Позовём». Гундосые руки Стёпы вытолкали её в коридор. Тут её ждало ещё одно удивление — посреди прокисшего воздуха сплелись в поцелуе две фигуры. Крупная фигура с ёрзающими надбровными дугами и покрытой испариной лысиной обнимала фигуру помельче, коротконогую и косоглазую. От нахлынувшей ревности Старуха начала вращать желваками, даже хотела выкрикнуть что-то обидное, но тут муж сам заметил её. Мазнув ладонью по лысине, он отколупал затвердевшую капельку пота и швырнул её в жену. Капелька ударила чуть выше набухшего пупа. Несмотря на лёгкое касание, внутри началось какое-то движение, что-то текло и перекатывалось. Бурый дым совершавшихся в животе пертурбаций затуманил сознание. Ей показалось, что углы квартиры стали мягкими. Чтобы не упасть, пришлось упереться в стену.