Андрей Яхонтов - День открытых зверей Страница 6

Я вознамерился погладить Криворогова по пятнистой шкуре, но, стоило мне приблизиться, он изо всех сил лягнул меня копытом.

Я еле сдержался, чтоб не заехать ему остроносым ботинком в живот.

— Ты хоть понимаешь, что ты ублюдок? — заорал я. — Что все вы ублюдки!

— Нет, — заорал он.

Ни один ублюдок не понимает, что он ублюдок.

— Значит, не понимаешь? — повторил вопрос я.

— Нет! — заорал он и обрызгал меня при этом слюной. Лоб его покрылся испариной, а кончик носа побелел.

Я сгруппировался для прыжка, оттолкнулся от пола каблуками и, выпустив когти, вцепился недоумку в загривок. Он трубно заголосил и принялся метаться по кабинету, сбивая стулья. Но сбросить меня на пол ему не удавалось. Я же с наслаждением рвал зубами и когтями его могучую шею, стремясь добраться до нежной сонной артерии. Наконец, мне это удалось, синяя жила была подцеплена в глубине его плоти и надорвана легко, как гитарная струна. Брызнул алый фонтан. Захрипев, Криворогов рухнул и задергался в конвульсии.

Да, именно так я должен был поступить. И тогда занял бы освободившееся место. Утвердился бы на нем. Вернулся бы в свой отдел и за свой стол. Но поскольку ничего подобного я не дерзнул предпринять, то лишь подтянул сползшие брюки, пригладил волосы и вышел из кабинета.

Я уходил из института ни с чем.

Я спросил Риту: неужели она не не понимает — защитить нашу крошку будет некому. Это не по силам ни ей, ни мне.

— А мы и не будем растить его здесь, — сказала она.

— Где же мы будем его растить? — спросил я.

Рита посмотрела на меня искоса черным, с золотистым зрачком глазом.

— В стае, — промолвила она.

Когда мы с Ритой занимались любовью, она требовала, чтобы я молчал.

— Потому что и без слов все понятно, — говорила она.

Я с ней соглашался.

Соглашался и с тем, что если в кого и превращаться ради благополучия нашего малыша, то воронье обличье и суть для этого наиболее подходящи.

Ближе к весне пара ворон, что умыкнула курицу и подарила билет на охотничью сходку, облюбовала тополь перед нашими окнами для строительства гнезда. Сообща они свили уютный домик, похожий на чеченскую папаху, и вскоре в гнезде загалдели птенцы. С интересом и сочувствием я подмечал, как трогательно большие неуклюжие птицы заботятся друг о друге и о своих детенышах.

Я вам скажу, чем мне нравятся вороны. Строгостью и сдержанностью. Тем, что, испытывая эмоции, сдержанны в проявлении чувств. Они отдают себе отчет в том, как выглядят. И не позволяют обижать своих близких.

Однажды я случайно увидел, как вороны совокупляются в листве. Готов поклясться: когда заметили меня, они испытали смущение. Сравните их с глупыми похотливыми голубями, которые демострируют процесс совокупления всем — людям и воробьям, причем, если соискатель близости получил от избранницы отказ, он тут же, у нее на глазах, начинает ухлестывать за другой.

— Да, если и превращаться, то в ворону, — не перечил я Рите. И тянул, медлил.

Однажды Рита улетела к верхним соседям клевать навоз и не вернулась. Я пытался высадить их дверь ногой, но лишь здорово ушибся.

Вскоре за мной пришли два молодых кривозубых барана с голодными глазами. Серые кители из волчьих шкур как нельзя лучше соответствовали их плотоядному облику. Каждый держал в пасти по обглоданной лягушачьей ляжке. Свиньи с верхнего этажа, поглядывая на этих двоих, боязливо жались к стене, но все же прохрюкали что-то оскорбительное в мой адрес.

Больше всего хотелось понять, в каком качестве я был препровожден в зарешеченную кошару, откуда невозможно было сбежать. Бараны усадили меня на длинную скамейку и велели ждать, а сами удалились. Из их разговора я понял: у них репетиция, занятия по овладению волчьим воем. Вскоре из соседней комнаты и точно понеслись хриплые, похожие на блеяние, стоны. Догадки касательно собственного будущего были самые мрачные. Сидя на лавке, я разглядывал развешенные по стенам плакаты, способные устрашить любого, кто оказался в моем положении и возвеличить могущество тех, кто доставил меня в мрачный каземат.

Когда двое провожатых вернулись, я уже знал, что делать. Достал сигареты и спички, чиркнул, якобы собираясь закурить. Оба конвоира шарахнулись от огня, чего и следовало ожидать.

Зато после этого мы повели вполне дружескую беседу. Ребята лишь недавно выбрались из глухомани, с далеких пастбищ и горных вершин, и надеялись занять в городе главенствующее положение. Они стали спрашивать, как бы половчее задрать, а потом зажарить жирного борова, что живет надо мной.

Я отказался участвовать в травле, поскольку предполагал: Рита все еще скрывается у него. Тогда бараны начали меня подначивать, а, войдя в раж, и избивать резиновым шлангом — так, чтобы не осталось синяков. Под утро, утомившись, отвезли на машине за город и выбросили на обочине.

Когда я очнулся, вокруг хлопотали бурундучки в мятых брюках и выцветших рубашках и хорьки в кепочках, мычащие, давно не доенные коровы, гогочущие гуси, бездомные дворняги и одичавшие коты. Они сделали мне перевязку и компрессы, повторяя при этом:

— Не хотим жить по прежним законам! Мы можем за себя постоять. Лежа на траве, я думал: если лоси и кабаны забредают в город, а комары и муравьи давно перекочевали и обосновались в каменных домах, то почему мне не перебраться на их место?

Когда, мечтая рухнуть в постель, я добрался до своего жилища, выяснилось, что ночью были съедены все мои соседи. Искрошенные гипсовые фигурки валялись на кафельном полу возле квартиры прочесноченной старушки; паралитика и его опоясанную лишаем жену растерзали в прихожей; свин и утка с верхнего этажа оказались освежеваны в своем же новеньком стойле, вместе с ними загрызли пришедшую к ним в гости семейную чету зебр.

Ни черных перьев, ни вороньего скелета среди обглоданных останков и полосатых шкур я не обнаружил.

На углах улиц и площадях собирались митинги. Ораторы кричали в мегафоны:

— Хотим жить по новым правилам! Хватит забивать мозги! Хватит защищать слабых! Пусть не прячутся за букву закона! Отдайте нам их — и останутся только сильные! Требуем закона для сильных, а не для слабых! Требуем свободы для сильных!

Среди демонстрантов было много ярочек и бородатых козлов. Они хором блеяли в поддержку новых правил, горячились, если с ними не соглашались. Лисицы вербовали в свои отряды мышей и цыплят. Циркулировали слухи, что в соседнем квартале в течение нескольких дней весьма успешно осуществляют местное самоуправление шакалы. Их слаженная компания придушила десяток глупых паникерш-куриц, догрызла больного (и грозившего заразить окружающих гриппом) гиппопотама, истребила семью пытавшихся ускакать в Австралию кенгуру.

Затем началось шествие. С лозунгами и транспарантами участники двигались по городу. Уже на первых метрах в суматохе и давке оказались зарезаны две юные овечки. Остовы с висящими на них полосками мяса бросили лежать на земле. Толпа текла дальше, оставляя на пути куски кровоточащей плоти. Еще после пяти-десяти шагов был задран заяц.

Демонстрацию сопровождали грифы и орлы, высматривавшие новую добычу. На деревьях каркали вороны.

Вдруг в толпе мелькнуло человеческое лицо. Морщинистый лысоватый мужчина просветленно смотрел на меня выцветшими голубыми глазами. В полукружьях под набрякшими веками чернели ужас и усталость. Я устремился к нему. И он тоже рванулся мне навстречу. Когда мы, продираясь сквозь аморфные ряды тел, приблизились друг к другу, мужчина мелко затряс головой и заулыбался. В алюминиевой миске он держал дымившуюся горячую кашу.

— Вы голодны? — спросил я. — Как вас зовут?

Он склонил голову набок и приветливо заурчал.

— Миша, Мишенька, — удалось разобрать мне. Губы мужчины тряслись, зрачки расширились.

Невольно я оглянулся по сторонам. Мимо брели сутулые слоны, шествовали еноты в траченных молью шубах, шамкали, переговариваясь, старые, вышвырнутые из своих стай пенсионеры-сурки…

Когда я вновь повернулся к своему визави, он смотрел на меня заискивающе и успел продеть в нос железное кольцо.

— Дай конфетку, а я спляшу… Дай конфету… — И он действительно пустился в пляс, стал приседать и кружиться, словно выступал на цирковой арене или на цепи у цыгана.

Я отпрянул. Вокруг веселились зайцы и ежи, белочки лузгали семечки, по мостовой неслись грифы на мотоциклах, в машинах ехали солидные ягуары и питоны…

Вороны кружили в вышине — будто кто-то огромной кистью размешивал черную краску в голубой…

Я прятался в заброшенной будочке, где летом торговали билетами на речные трамвайчики и откуда можно было, оставаясь незамеченным, наблюдать за ледяной равниной реки.

Галдя и взбаламучивая снежные буруны, птицы начали опускаться на скользкий наст. А вскоре возле парапета мелькнула знакомая фигура в яркой куртке и спортивной шапке с помпоном… Сомнений быть не могло — это спешила на очередной слет пернатых Рита.