Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза Страница 60

И лишь, когда Гюльсум и Улькер вышли в сад, Мамы наконец справился с собой и пошел им навстречу.

— Добро пожаловать, Ширин баджи! — Мамы наклонился и, как положено по обычаю, коснулся лицом отвислых щек старухи: левой и правой. — Добро пожаловать, единственная моя сестрица!

— Ну, милый, как здоровье?

— Слава Богу, Ширин баджи, твоими молитвами. Как ты? Как дети?

— Все здоровы. Молимся за тебя.

Мамы не спеша вел Улькер по саду. Показывал на деревья, о каждом сообщал, как ведет себя в течение года. Когда подошли к каштанам, Улькер спросила недоуменно:

— Что ж это, братец, каштаны у тебя гниют? Почему Садай не собирает?

— От рук отбилась девчонка…

Улькер с удивлением взглянула на него. Как это так отбилась? У Мамы? Что ж с ним случилось, что его может ослушаться ребенок? И каштаны на дереве переспели…. Да и сам вроде похудел, осунулся…

Улькер сидела на ковре, расстеленном на айване, глоточками отхлебывала горячий чай и искоса поглядывала на Гюльсум — как та будет ощипывать индейку. Если, не вытащив кишки, в кипяток сунет, она даже не прикоснется к такой индейке. Если же, как положено порядочной хозяйке, по кругу срезав низ живота, осторожно вытащит внутренности и уже потом окунет тушку в кипяток, чтоб ощипать, тогда дело другое. Но Гюльсум знала, что Улькер подмечает все. И еще знала, что, хоть Улькер и сама привела ее в этот дом, видеть ее на месте покойной сестры старухе не доставляет удовольствия.

И поэтому все делала строго по правилам, демонстрируя свое искусство. Если 6 еще Садай не была такой бестолочью!..

— Ну что ты щепки приволокла?! Индейку жарить на щепках? С ума сошла? Дров принеси!

Девочка недовольно сдвинула брови. Проворчала что-то, ушла…

— Со стороны поглядеть, подумаешь, не видела девочка, как индейку готовят.

Несмотря на то, что Гюльсум давно уже жила в этом доме, хорошая еда еще не вошла у нее в привычку, но она при случае всегда старалась заметить, что деликатесы у них не переводятся.

«Ох уж эти мне выскочки!..» — подумала Улькер.

Садай притащила охапку дров, бросила их у тендира и вдруг застонала — полено ударило ей по ноге.

— Иди, мой ноги и — в таз, выдави виноград! — строго сказала Гюльсум.

…Улькер смотрела, как под ногами из таза во все стороны летят брызги.

Неаккуратно, пришлют потом бекмез, откуда знать, как они его готовят!..

Гюльсум начинила индейку кизилом и мелко нарезанным луком, стала зашивать.

«Бестолковая все-таки баба, — думала Улькер, глядя, как она зашивает индейку, — не могла белые нитки взять. Неприятно же, когда черная тянется…»

Подвесив индейку на крюке, которым достают из тендира чуреки, хозяйка, чтобы не горел жир, подставила под нее тазик. Когда немного спустя тендир открыли, чтобы облить индейку шафрановым настоем, вокруг разнесся тот самый аромат, что сводит с ума соседей.

«Ах ты, растяпа! — мысленно обругала Улькер хозяйку. — Не пора же еще шафраном обливать».

Но вслух ничего не сказала. Старуха глядела, как Садай то и дело, вытирая нос рукавом пиджака, плюхает ногами в тазу, и представляла себе пухленькие белые ножки, глазки, янтарные, как виноградины, в руке своей ощущая тепло крошечной мягкой ручки. Давно это было, очень давно; искупав свою внучку — первую! — повязав на головку ей платок, чтоб не дай бог волосок не упал, она ставила девочку в таз с виноградом.

Девчушка скользила и, чтобы не упасть, совала ладошку ей в руки, а она, боясь оцарапать шелковистую ручку своими шершавыми ладонями, осторожно держала ее за запястье. Вереща, как пичужка, задыхаясь от хохота, девчушка, подпрыгивая, бежала по кругу. Будь ее воля, вот так и простояла бы всю свою жизнь, сжимая эту шелковистую ручку… Не ребенок был, а кусочек света, да и только.

После этих видений Садай в тазу с виноградом казалась просто чудовищем. «Да избавит меня Аллах, чтоб такая после смерти обмывала!..»

— Как старшая твоя внучка? — спросил Мамы, словно угадав, о чем думает гостья. — Сватают?..

— Как могут не сватать! — сердито ответила старуха. — Девушка, что ламповое стекло!..

— А помнишь, как ходить начинала? Ты тогда всю крапиву в саду повыдергала.

И опять у Улькер сжалось сердце. Опять увидела она свою внучку крошечной: вроде бы всю крапиву повырывала — нет, найдет где-то, и глядишь, уже плачет. И ямки ни одной не пропустит — в каждую свалится. Опять ощутила Улькер в своей руке крошечную ручонку. Расстроилась, будто только вот-вот обстрекалась крапивой ее внученька. И на Мамы разозлилась, стрекануть его захотелось.

— Ты что ж это, совсем плохой стал? Каштаны у тебя пропадают…

Мамы уже спохватился, что коснулся больного места, и, чтобы смягчить Улькер, сказал жалобно:

— Что делать, Ширин баджи, прошли мои времена… Единственное дитя Бог отнял — под старость лет от чужих зависишь…

Гюльсум переложила отжатый девочкой виноград в мешок, подвесила на дерево. В таз со стуком падали капли. Садай подставляла под них палец и облизывала. Улькер вздохнула: «Ребенок и есть ребенок…. Все они одинаковые». И опять ей вспомнилось, как внучка ее была малышкой. Тоже, бывало, все пальчик совала, попадет на него капля, завизжит от радости и давай лизать…

— Перестань палец лизать! Перед людьми нас срамишь! — прикрикнула Гюльсум на племянницу.

Чистюлей решила себя показать. Этого Улькер уже не выдержала.

— Что ж это у тебя получается: рука поганей ноги, что ли? Ты лучше глины щепотку в сок брось, прозрачней будет.

А Мамы, пожаловавшись Улькер, и сам вдруг поверил, что никуда не денешься — пришло его время зависеть от людей.

— Помощь тебе нужна, — сказала Улькер. — Людей надо звать, пускай соберут каштаны.

«Помощь тебе нужна». Мамы так и замер с открытым ртом.

Скоро неделя, как в деревне только и разговору: «У Мамы каштаны пропадают неубранные. Помощь нужна».

Он тогда чуть было не сказал Улькер: мне помощь нужна, и потому, мол, задумал я тут одну вещь… Но не сказал, сдержался. Человек пришел к тебе в дом, а ты ни с того ни с сего — бух ему… Так нельзя, на все есть свой порядок.

А вот с лезгинской девушкой он потолковал. Беру, мол, тебя по закону шариата, будешь в моем саду плоды убирать. Не станет же он распинаться: люблю, мол, приди, зажги свет в моем доме… Не молодой…

Лезгинка очень даже обрадовалась. Прежде всего, потому что такой достойный мужчина сам, своими ногами пришел к ней с этим разговором, а не прислал кого-нибудь, как это обычно делают. Она, ему, конечно, ни слова, но видом своим, смущением своим выразила согласие. И с той поры сон покинул ее. Перед глазами стоял роскошный двор Мамы, тендир, в котором готовились эти удивительные кушанья. А яблоки гызылахмеди[10]!.. Объедение!

Зимой разгребешь под навесом снег, а оно лежит себе в листьях папоротника, как в теплой постели, красное-красное, откусишь — и от холода даже и вкус не сразу разберешь. А сам Мамы!.. Благородный человек. Не побьет, не обругает. Борода какая — так и тянет погладить. Только вот что-то не приходит. Этим моголам[11] не больно-то можно верить. Не лезгин: тот слово сказал — все железно. Но только Мамы тоже слов на ветер не бросает. И лезгинке уже слышалось, как ее называют «Гелин баджи».

— Нет, «Гелин баджи» — это Гюльсум, старшая жена, а я буду «Бала баджи» — младшая. А Улькер я буду звать, как он, — Ширин баджи. Джорабы, что свяжу, сама буду носить и ему надену.

Она произнесла эти слова вслух и даже вздрогнула. Опять задумалась.

Да, Бала баджи. «Проходи, скажут, вперед, Бала баджи… Она из семьи нашего Мамы…»

Лезгинская девушка решила отыскать буйволенка и погнать его мимо дома Мамы, может, и прямо к нему в сад загнать, глядишь, что-нибудь и услышит. Да только где его, поганца, найдешь средь бела дня? А хоть и найдешь, что у Мамы, забор — безделка какая, чтоб буйволенок сквозь него прошел? Ох, хоть бы уж поскорей отворилась та дверь, чтоб избавиться ей от буйволицы и от буйвола. Мужчина в доме нужен, чтоб такую скотину прокормить. Без мужчины-то кто их сможет держат?!

Мамы, чтоб все обошлось без сучка без задоринки, решил ждать нарождения новой луны. Высчитал, что первый день новолуния приходится на пятницу. Выходит, дело его верное. Вот с этого он и начнет разговор с Ширин баджи. Не иначе, скажет он ей, сам Всевышний одобряет это дело.

В пятницу Мамы, словно решил сватать саму Улькер, зарезал барашка, взял кишмишу, рису и отправился к ней. И так он к ней заявился, так с ней говорил, что старуха наутро сама привела лезгинку к нему в дом. Живите вместе, сказала она, такова, видно, воля Аллаха.

Конечно, нашлись болтуны: для того, мол, на молодой женился, чтоб детей от нее иметь. Но болтунов этих сразу приструнили: «У человека каштаны пропадают, а вам бы только шутки шутить. Дай бог им счастья!».