Татьяна Соломатина - Акушер-ха! Страница 61

— Выпью, — сказал Павел Алексеевич и достал из кармана широкого пальто бутылку водки. — Лидуша. То, что я собираюсь сказать и сделать, грязно, низко и не по-мужски. Но не сказать и не сделать — ещё более не по-мужски. Но меня извиняет то, что я, Лида, люблю тебя, — выпалил Павел Алексеевич и покраснел, как малолетка. — И хочу предложить тебе выйти за меня замуж. Я вдовец. У меня взрослый сын, он в городе… Впрочем, ты всё и сама знаешь.

— Но я замужем! — всё ещё весело сказала Лида, и ей стало жалко Павла Алексеевича. Потому что женщина всегда жалеет сильного мужчину, свидетельницей слабости которого она невольно становится. «Ах, — подумала глупая Лида, — как жаль, что он любит меня. — То, что он любит, стало предельно ясно и не требовало никаких дополнительных объяснений и телодвижений. — Потому что мы с Иваном любим друг друга. Он вернётся, и всё сразу станет хорошо!»

— Это ненадолго, Лида. Я перехожу к мерзкой части моего визита. — Павел Алексеевич налил себе стакан водки и залпом выпил. — Иван уже почти год бегает к одной медсестре.

— Это неправда, — прошептала Лида.

— Увы, это правда. И ты её знаешь. И все знают, что он к ней бегает.

Лида молчала.

— Лида. Лидуша. Лидочка. Лидия, — Павел Алексеевич болезненно подвывал такое любимое имя так любимой им женщины. — Сейчас я выпью и скажу главное, потому что лучше ты узнаешь это от меня, чем от санитарок и доброжелателей. Тем более что все твои непосредственные коллеги в курсе и, слава им, никто ещё тебе не сказал. — Иван накатил ещё стакан и скороговоркой выпалил: — Неделю назад у твоего мужа родился ребёнок!

— Мальчик или девочка? — прошептала побелевшими губами Лида, механически подумав про себя, что всегда хотела девочку. И даже имя ей придумала. Мальчик был бы Иван.

— Девочка.

— И как назвали?

— Наташа. Он сегодня хотел проставиться в отделении. Я не позво… Лида! Лидия!!! — В этом месте героиня нашей истории шлёпнулась с табуретки на пол, крепко приложившись головой о булыжник, которым была придавлена квашеная капуста.

И тётя Лида горько усмехнулась.

Иногда небольшая гематома и сотрясение мозга — спасение от невыносимой боли. Ты, как врач, понимаешь, что «невыносимая боль» — это оксюморон. Человек или выносит боль, или умирает, если невыносимо. А некоторых спасают, временно оглушая. Вырубая из болезненного пространства на тот самый, невыносимый временной интервал.

Женька не знала, что сказать. Тётя Лида смотрела в окно, и по её полному, но всё ещё красивому лицу текли слёзы. Любые «ну-ну-ну, успокойтесь!» были бы неуместны. Поэтому Женя просто спросила:

— А дальше что было?

— А разве дальше было что-то ещё?.. Шучу. — Тётя Лида аккуратно промокнула слёзы салфеткой. — Вообще-то плакать полагается не в этом месте, но я рассказываю эту историю впервые, и мизансцены ещё не отрепетированы до блеска. — Она немного помолчала и продолжила: — Нашей Лидии при самом горячем пособничестве Павла Алексеевича разрешили не отрабатывать весь положенный государством срок «по распределению», и она отправилась в большой город, в котором училась и пять лет счастливо прожила с Иваном в семейной комнате общежития. Тот же Павел Алексеевич устроил её дежурантом в гнойную гинекологию больницы «Скорой помощи» и продолжал приезжать и помогать. Лида всегда была девушкой горячо благодарной за ласку и нежность, да и тело своего требовало, и она в конце концов отдалась ему со всей страстью признательного щенка, выгнанного прежним хозяином. Отдалась, но не полюбила, по ночам увлажняя подушку секретом слёзных канальцев в тоске по тому, гадкому, больно ударившему сапогом по беззащитной псинке, но так же горячо любимому. Уж прости меня за высокопарность. Всем известна моя предпенсионная сентиментальность, — невесело засмеялась тётя Лида. — Отдалась и — представляешь? — забеременела прямо с ходу. С первого входу. Ирония судьбы.

— А почему же у них с Иваном не получалось? — ляпнула Женька и тут же прикусила губу.

— Да ничего страшного, у нашей Лиды всё давно перегорело. Спрашивай, не стесняйся! махнула рукой мать подруги. — Нынче это называют иммунологическим бесплодием. Видимо, за пять первых лет в некотором месте Лидуши выработались антитела к сперматозоидам её драгоценного Ивана. Или же это было некое бесплодие неясной этиологии, и для него тоже придумана нынче масса названий. А может, кому-то ещё нужно было, чтобы… Впрочем, я продолжу. Осталось не так много, зато ни одному сценаристу сериалов такое и в голову не придёт. Павел Алексеевич обрадовался как дитя. Продал дом в небольшом городе и перебрался в большой к Лиде. Потому что она ни за какие коврижки не хотела возвращаться туда, где был Иван, его женщина и их дочь. Он устроился ординатором в хирургию всё в ту же больницу «Скорой помощи» и она наконец-то подала на развод, потому что хотела родить их с Пашей ребёнка в законно зарегистрированном браке. Времена были все ещё достаточно суровые, и аморалку Павлу Алексеевичу могли примотать только так.

— Ой. А ведь отчество дяди Паши… Почему он тогда отчим, а не…

— Заткнись. Дослушай. Всё, увы, не так банально-радужно, как ты себе уже представила. Лида приезжает в маленький город, чтобы уладить документальные формальности — Иван всё ещё прописан там, — и встречает его. Всё такого же угрюмого и мрачного. Мрачнее обычного. Он прогуливается с коляской, в которой орёт годовалый младенец Наташка. Медсестра — её мать — возвращалась поздно вечером с работы домой… Иван, к слову сказать, никогда особо не заботился о безопасности своих женщин. Так вот, медсестра возвращалась поздно вечером с работы домой. И была изнасилована и убита группой пьяных ублюдков. Лида, рыдая, бросается в объятия мужа, так и не ставшего бывшим. Павел Алексеевич, бросивший в немолодом уже возрасте к ногам глупой Лиды всё, что имел, идёт лесом. Лида делает аборт, потому как Иван категорически не приемлет ребёнка «от другого мужчины». Девочка Наташа, известная тебе как Наталья Ивановна, путём раздачи взяток куда только можно становится Лидиной дочерью и на бумаге. Спустя ещё пару лет угрюмый Иван едет на конференцию, влюбляется в молоденькую студентку, которая влюбляется в него. Он разводится со старой женой Лидой, оставляет ей дочь Наташу и отбывает в новый город начинать новую жизнь. И она ему, кстати, неплохо удалась. Иван известен тебе и всему медицинскому миру как пионер эндоскопической хирургии в нашей стране. Павел Алексеевич женится на Лиде, которая, как выясняется, после первого и последнего же аборта не может иметь детей. Потому как срок был слишком поздний — она завозилась с убитым горем Иваном, видите ли. Некупируемое кровотечение, органоудаляющая операция. Павел хочет удочерить Наташу, но Иван не хочет писать отказ от отцовства. Все живут долго и счастливо. К Лиде усилиями Павла Алексеевича возвращается любовь к жизни, песням, пляскам и болтовне с подругами. Почти финита. Если бы не одно «но». — Женька, забывшая о своих смешных горестях, слушала открыв рот. — Повзрослевшая Наталья Ивановна, потерпев поражение на отечественных личных фронтах, познакомилась по Интернету со шведом. Они переписывались. Затем перешли в аську. А потом швед прилетел сюда. Отсутствие языковых барьеров, внешняя привлекательность шведа, общая привлекательность шведского социализма, а также изголодавшееся женское тело Натальи Ивановны сделали своё дело. Скажите пожалуйста, а ведь именно Павел Алексеевич в своё время обнаружил у девочки способности к языкам и, на нашу голову, нанял ей учителей английского, немецкого и французского.

— Да, знаю. Итальянский она уже сама выучила, — механически произнесла Женька.

— Ага. А дура мама Лида, вместо того чтобы отдать дочурку в иняз, запихнула её в этот грёбаный медин. После которого она встретила Колю и прозябает в «подай-принеси» на кафедре. Ладно, что сделано, то сделано. Так вот, со шведом у них пылкая любовь, и она собирается туда замуж, вместе с Юлькой, о чём она тебе со дня на день сообщит.

— Ну, может, для неё это и не так плохо?

— Может, для неё это и прекрасно. Я вообще не из тех, кто против перемен. Особенно разумных. Но меня вот что тревожит. Как бы не всплыли эти дела давно минувших дней и не запылали бы в Наташкином сознании в их истинном, а не приглушённом молчанием Ивана и порядочностью Павла Алексеевича свете. Именно он не хотел, чтобы Наташка считала Ивана говном. Ну а то, что она биологически не мой ребёнок, она и знать не знает. А при получении гражданства всё так реферируется, что даже страшно представить, и наверняка в каких-то архивах, куда будут отправлять запросы бюрократические административные структуры, хранится документальная правда обо всех милых и прекрасных нас.

— А что дядя Паша говорит по поводу всего этого?

— Дядя Паша святой человек, как ты сама теперь окончательно убедилась. Он говорит, что всё будет хорошо, потому как быльём поросло и нигде ничего не выплывет. Но какая-то тоска сквозит в его глазах, когда он всё это бодро произносит.