Михаил Чулаки - У Пяти углов Страница 61

— Такой маршрут, что настоишься у светофоров. Где Первая Красноармейская отходит — тоже не подарок, не лучше Гороховой. Самые зто стоячие места, где не нормальный перекресток, а один луч в сторону. Что Белинского, что Гороховая, Дзержинского то есть. И время самое пиковое. Как не опоздать?

— Ты мне мозги не крути со светофорами! Светофоры были и будут, а культурное обслуживание в рамках графика от этого не отменяется!

Эх, все-таки сбился Николай Акимыч на оправдания, приплел светофоры. Надо было стоять на одном: с незакрытыми дверями он ехать не может, и очень странно, что директор парка побуждает его нарушать основную инструкцию безопасности!

— И правила безопасности, Петр Сергеич.

Чего — правила? Я их лучше тебя знаю, правила.

Вы говорите, график не отменяется. И правила безопасности тоже не отменяются. Они-то самая основа. И про культуру обслуживания у меня столько благодарностей от пассажиров, и вы сами говорили, чтобы мой опыт перенимать, поэтому теперь очень даже странно, что такой крутой поворот.

Наконец-то Николай Акимыч хорошо сказал. С достоинством. Понравилось самому.

— Ишь как заговорил! Думаешь, была когда-то статейка про твою кульутуру, так все позволено? Разберемся еще про твою культуру обслуживания! Разберемся.

Но Николай Акимыч обрел наконец привычное достоинство.

— Если у вас ничего другого, Петр Сергеич, то я пойду.

— Иди! Никто не задерживает! Еще разберемся! Николай Акимыч вышел твердой походкой. Так же

неестественно прямо, выпятив вперед живот, прошел через приемную, как бы отражая от себя любопытствующие взгляды посетителей, а заодно и Танечкин — сочувствующий.

Но что случилось на самом деле? Почему дан ход такой нелепой жалобе? Николай Акимыч не поддастся, если директор попробует дать ему выговор, пойдет на конфликт, дойдет до управления, — но почему все-таки возникло самое дело? Чей подкоп? Почему? Занимал бы Николай Акимыч завидное кресло, оно бы понятно, но свободных водительских кресел в парке хватает — зачем же подкапываться?

У самой проходной Николая Акимыча догнал приятель, Никита Пашкин. Давно знакомы, но все-таки нельзя сказать, что друзья — так, приятели.

Привет, Акимыч. А я сегодня закончил на полчаса после тебя. Уже слыхал. Чего тебя потягали?

Уже слышал про идиотскую жалобу или только про то, что вызывали к директору? Не хотелось пересказывать всего, что наговорил язвенник-директор, но ведь узнает Никита, все узнают — недаром и Танечка смотрела диким взглядом: знает. Выходит, не скрыть.

— Придирался по пустякам. Понять бы, почему. Чего хочет.

— Выжить хочет, — без малейших сомнений объявил Никита.

— Зачем ему? Неужели помешал? И чем?

— Тем самым! Какой-то ты не такой! Зачем про тебя статья была, и вообще? Про него не было статьи, а про тебя — была.

— Все равно ж не уйду. А чтоб уволить, такой статьи нет,

— Не обязательно увольнять. Хочет доказать, что ты — такое же говно, как он сам. А то чего это ты вроде как лучше других? И не он один хочет.

— А польза ему какая? Я ж в директора не мечу.

— Почем — польза? Не в одной пользе счастье. Приятно, Пустячок — а приятно. Чтобы все в одном говне, а то ходишь вроде как чистенький… Давай-ка подвезу тебя.

Никита редко подвозит приятелей на своем «Москвиче», обычно шутит: «Рессорам лишняя амортизация» — или еще как-нибудь. Шутит, но ведь действительно и рессорам амортизация, и двигателю, и бензина сожрет больше, если вместо одного впятером набьются. Ну еще ночью, если опоздать на развозку, подвезет, конечно, но днем — случай небывалый. Выразил таким способом сочувствие и солидарность.

Николай Акимыч и сам мог бы скопить на машину, но Ася, покойная жена, почему-то всегда была против. Боялась, что на машине он обязательно разобьется. На троллейбусе — нет, соединение с контактным проводом придавало троллейбусу надежность в ее глазах, а вот когда давно Николай Акимыч захотел было перейти на автобус, потому что там больше платят, Ася встала стеной — до скандалов: не привязанного ни к чему автобуса она боялась так же, как машины. По-медицински зто называется навязчивым страхом, Николай Акимыч нарочно проконсультировался с настоящим психиатром — у них в Клубе знатоков представлены все специальности. Ася уже год как умерла, даже год три месяца, но Николай Акимыч и подумать не может, чтобы поступить против ее желаний; при ее жизни эти глупые страхи вызывали иногда смех, иногда досаду, он даже нарочно дразнил ее, рассказывая, как еще до войны троллейбус свалился в Фонтанку, из-за чего до сих пор по набережной Фонтанки не прокладывают ни троллейбусных, ни автобусных маршрутов; но после смерти Аси прежние смешные ее страхи стали как бы нерушимыми заповедями… Так что пусть ездит в своем «Москвиче» Никита Пашкин, а Николай Акимыч обойдется — ночью на развозке, днем городским транспортом, чаще всего ребята из своего же парка и подбросят.

Никита живет на улице Плеханова, потому для него подкинуть Николая Акимыча почти и не крюк, да иначе Никита и не пригласил бы, будь они хоть какие старые приятели.

— Ты говоришь, Акимыч… Да всякому приятно, чтобы доказать, что ты не лучше других. Почему вот такое первое ругательство: «Больно ты умный!»? Это ж должно в похвалу, что ты умный, а на самом деле — ругательство. А ты удивляешься.

Николай Акимыч всей душой впитывал утешения Никиты: действительно, завидуют, а как понять иначе? А что «больно ты умный» — ругательство, он и сам всегда удивляется. Но не хотелось показывать явно, что утешительно слушать сочувствия Никиты, стыдно это — раскисать от утешений, и Николай Акимыч нарочно заговорил о другом:

— А ты помнишь, что вчера была годовщина наша?

— Какая еще — наша? Годовщины свадьбы бывают, так мы не вместе женились.

Какая! День ленинградского троллейбуса. Годовщина, как пустили первый маршрут.

Надо же! Ты что же, отмечал, Акимыч?

— А что, можно и отметить. Вот как ровно полвека исполнится, золотой юбилей, обязательно отмечу. В газету напишу.

— Давай-давай. А ты удивляешься, Акимыч, что наш к тебе придрался. Он — директор, а ты хочешь быть его умней, ты статьи пишешь, а он — нет. Как же ему не доказывать, что ты все равно говно со" всеми своими статьями!.. Вот твои Пять углов, приехали. Про них-то уж все знаешь, да? Когда и что. Годовщину каждого угла.

— Еще бы не знать, когда в собственную нашу квартиру снаряд залетел в сорок втором. Не грех тоже и отметить в годовщину. Что никого не убило.

— Давай, празднуй свой снаряд!

Интересное дело: тогда этот снаряд — беда, а теперь вспоминается как бы и с гордостью. Осколок остался — самая дорогая память, и не подходит для этого осколка дешевое слово «сувенир». Неполная была биография без того снаряда.

Высадив Николая Акимыча, Никита резко взял с места, как будто с облегчением. Не в смысле, что теперь и правда его «Москвичу» везти на сто килограммов меньше, а что отделался от непрошеного лектора. А может, не надо быть непрошеным? Николай Акимыч подумал об этом впервые. Когда его приглашают прочитать лекцию от Клуба знатоков — это одно, народ специально собирается послушать, а когда в троллейбусе, когда в раздевалке… Но ведь столько благодарностей!

Если бы не застарелый Асин навязчивый страх, работал бы Николай Акимыч сейчас на автобусе и мог бы попроситься на экскурсионный. А троллейбусных экскурсий нет. Но почему бы не завести и троллейбусные?!

Николай Акимыч сразу и понял — почему. Потому что троллейбус привязан к контактному проводу, который так успокаивающе действовал на Асю, и провода эти не протянуты по многим самым красивым ленинградским местам — по набережным, прежде всего. Единственный короткий отрезок по Университетской. А что за экскурсия по Ленинграду без набережных?! Да, Николай Акимыч сразу понял, почему не нужны троллейбусные экскурсии, но не хотел соглашаться с собой. Ведь если бы все-таки открылись такие экскурсии, то вышло бы по его предложению, по идее, как говорит внук Федька, а что может быть замечательнее, когда что-то делается по твоей идее?! И насколько интереснее водить экскурсионный троллейбус, чем крутиться по маршруту. И насколько культурнее: никаких толп на остановках, никаких выломанных дверей! Устроить бы и Николай Николаича возить экскурсии, чтобы больше никаких травм, чтобы не скрипел и не стонал под напором толпы. А насчет набережных — можно, например, протянуть провода хотя бы от проспекта Чернышевского до моста Лейтенанта Шмидта — и охватишь всю панораму Невы, Протянуть специально для экскурсионных машин. А окупится за счет экономии бензина, да и воздух чище: посмотреть на эти «Икарусы» — дым от них, как от паровозов!

Проходя мимо фотосалона, который недавно появился в соседнем доме, Николай Акимыч вдруг с ревностью подумал, что новый фотограф наверняка хвастается перед друзьями, что салон его в том же самом доме, где когда-то жил Рубинштейн. Композитор. Тот самый, что написал «Демона». С ревностью, потому что это неправда. Мемориальная доска на самом деле висит на этом доме, но висит неправильно, это ему когда-то объяснил покойный Леонид Полуэктович. Когда-то нынешний их дом имел номер 38, но потом нумерация сдвинулась на один дом, и доску про Рубинштейна по ошибке повесили на современный дом 38. Леонид Полуэктович показывал старую гомеопатическую книгу, принадлежавшую его отцу, на которой стоял штамп: «Д-р П. Э. Розенблат, Троицкая, 38». Николай Акимыч сразу вообразил, как будет приятно жить в доме с доской, уговаривал Леонида Полуэктовича пойти со своей доказательной книгой в архитектурное управление или куда полагается, но старик отказался: он боялся, что могут устроить музей-квартиру Рубинштейна вроде той, что сделали тут же недалеко на Загородном в честь Римского-Корсакова, а для музея начнут делать капитальный ремонт, Леонида Полуэктовича выселят из квартиры, в которой он живет с рождения, и он не переживет такой перемены. Николаю Акимычу было дасадно, но переупрямить старика невозможно. Но что, если теперь исправить адрес Рубинштейна и перенести доску? Вот и еще одна идея\ Но сначала бы устроить троллейбусные экскурсии — ведь эта идея полностью принадлежит Николаю Акимычу, а про Рубинштейна подсказал когда-то старый гомеопат.