Лариса Райт - Когда осыпается яблонев цвет Страница 62

– Может быть, этот твой? – Егор погрустнел. Ему бы хотелось услышать другую, еще более счастливую версию Мартиной жизни. Но и эта по сравнению с правдой выглядит вполне беззаботной. Так что нечего грустить. К тому же на его вопрос есть очевидный ответ, и Марта дает его:

– Может быть.

– Моя мама, – в разговор вступает Маша, – как раз недавно рассказывала, что у них в Майами в русском ресторане требуется певица. Может, вам попробовать? Станете новой Успенской.

Марте хочется быть только самой собой. К тому же от слова «ресторан» она вздрагивает и спешит отказаться. Егор перебивает жену:

– Мань, ну ты скажешь тоже. Марту наверняка здесь держит куча всего. – В его взгляде, направленном на Марту, снова читается лукавство: – Давай, расскажи об этой куче. Семья, дети, любовники?

«Везде полный крах».

– Все отлично. Ходила замуж два раза. – Очередная ложь. – Больше не хочу. – А это, кстати, правда. – Детей нет, – признается она как бы между прочим и тут же торопливо добавляет: – Пока нет. Ну а с любовниками с переменным успехом. То есть, то нет. В общем, жизнь интересна и многогранна. Возможно, за очередной гранью я еще встречу прекрасного принца. Пути господни неисповедимы.

– Это точно, – кивает Егор и задумывается на несколько секунд, словно пытается решиться на что-то. Решается: – Знаешь, кто работает в школе, где учится Минька?

– Кто?

– Кажется, Ритуля.

– Кажется?

– Черновицкая. Я на сайте школы глянул, фото нет, но написано, что Маргарита Семеновна. Я поначалу так нервничал, все думал: а вдруг она Миньку учить будет? А теперь думаю: пускай учит. Она ведь хороший учитель.

– Хороший.

На душе у Марты легко, как никогда. Какое счастье, что она не сказала Егору правды.

– Как здорово, что мы поговорили. Знаешь, если бы не Маша, – Егор кивает на жену и смотрит на нее долгим, нежным взглядом, – я бы и не пришел, наверное. Но вот я здесь, и я счастлив. Мне будто снова двадцать, будто ничего не случалось, понимаешь?

Марта кивает. Она рада, очень за него рада, хотя на ее собственной душе скребут все кошки мира.

– Я теперь понимаю, как это важно, поговорить и все выяснить. – Егор снова поворачивается к жене и обращается уже к ней: – Я понимаю. Разговаривать надо. Выяснять все до конца, а не копить в себе обиды. От этого только хуже. Самокопание какое-то, самоедение, и ничего больше. Ты обижаешься, а обида точит, точит тебя изнутри. Так что надо разговаривать. Слышать не только себя, но и другую сторону. – Егор сказал это жене, а стучало в голове у Марты: «Слышать другую сторону. Услышать другую сторону». – В общем, я рад, что у тебя все в порядке. – Егор улыбнулся и по-дружески подмигнул Марте. – С твоей дальнейшей карьерой мы что-нибудь придумаем. В конце концов, можно потратить немного бюджета на раскрутку не только салона, но и людей, которые в нем работают.

– Спасибо, – говорит Марта.

– Да пока не за что. Надо еще все сто раз прикинуть. Оценить риски. – Он думает, что она благодарит его за решение поучаствовать в ее дальнейшей творческой судьбе. Он ошибается. Пускай. Это его дело. А дело Марты просто сотворить для него что-то хорошее.

– Идите сюда! – Она обращается к Маше и встает со стула, на котором сидела возле трюмо. – Садитесь.

– Зачем?

– Не бойтесь! Я не только хорошо пою. Я еще кое-что умею. Ну же!

Маша делает несколько нерешительных шагов в сторону трюмо, потом с сомнением смотрит на мужа. Тот пожимает плечами:

– Иди, раз приглашают. Минька, айда есть мороженое.

– Ура! – кричит мальчишка и продолжает кричать уже за дверью гримерной. Но Марта уже не слышит криков. Она работает. Она занята. Она превращает Машу в красавицу.

Через полтора часа жена Егора смотрит на свое отражение в зеркале и еле сдерживает слезы, благодарно сжимает Мартину руку, говорит потрясенно:

– Я не понимаю. Не понимаю, кто эта женщина.

Егор стоит рядом, обнимает жену за талию, смотрит восхищенно и отвечает уверенно: – А я знаю. Это новый директор моего рекламного отдела. – И тут же пугается своей уверенности, спрашивает просительно: – Хорошо?

И Маша плачет осторожно, так, как может плакать только красивая женщина, желающая во что бы то ни стало сохранить макияж, и отвечает сначала мелкими кивками головы, а потом уже и вслух. И в голосе ее и радость, и счастье, и любовь:

– Хорошо. Хорошо. Хорошо!

А у Марты хорошо на душе.

– Мы пойдем, – Егор как будто извиняется, но Марта отлично его понимает. Ему не терпится увести свою красавицу жену туда, где им никто не будет мешать.

– Конечно, идите.

– Мой новый директор по рекламе свяжется с тобой. – Егор снова целует жену.

– Хорошо. – Марте приятно на них смотреть. – Спасибо тебе.

– Да ведь не за что пока. Я еще ничего не сделал.

«Ты сделал главное. Сказал, что надо обязательно выслушать другую сторону. А это лучшее, что кто-либо мог сделать для меня».

– Просто спасибо, – повторяет Марта и машет рукой Миньке, который шлет ей от двери воздушный поцелуй.

Счастливая семья Коваленко выходит из гримерной, но через мгновение в дверном проеме снова возникает голова Егора. Он говорит с прежним лукавством.

– Ты так и не сказала, есть ли у тебя с кем поехать в Париж.

У Марты готов твердый ответ.

– Есть.

«Теперь есть».

26

На то, чтобы окончательно решиться выслушать другую сторону, у Марты ушло полгода. И все-таки лучше поздно, чем никогда. Знакомый подъезд, знакомый этаж, знакомая дверь. Дрожащая рука на звонке. Звук шагов за дверью и надрывный плач разбуженного ребенка. «Ребенка? Не может быть? Она переехала? Не живет здесь больше? Надо было полгода ждать, чтобы прийти не туда?» Нет, она здесь. Распахнула дверь и отпрянула. Потом порывисто подалась вперед, хотела обнять, но испугалась, сдержалась, прислонилась к дверному косяку. Ноги-руки дрожат, по щекам бегут слезы, а губы улыбаются. Они молчат. Смотрят друг на друга и изучают следы времени на родном лице. Сказать что-то очень непросто. Марта решается первой.

– Ребенок, – выдавливает она из себя, заставляя женщину у дверного косяка очнуться. Та порывисто хватает Марту за руку и тащит в комнату, в Мартину комнату. Там ничего не изменилось. Только вместо пианино кроватка с младенцем. Женщина бережно достает завернутую в розовое одеялко кроху и прижимает к груди. Малышка тут же успокаивается:

– Это Марта, – представляет кроху женщина.

– Марта… – эхом повторяет Марта.

– Марта Черновицкая.

– Дочь? – Другого варианта на ум не приходит.

– Наверное, теперь внучка. Для дочки я старовата.

– Понятно. А кто ее мать?

– Ну, раз я бабка, то матерью, наверное, станешь ты.

– Я?!

– Больше некому.

Смятение, недоверие, острое желание услышать детали и просто поверить в реальность происходящего – вся гамма эмоций обрушивается на Марту с силой девятибалльного землетрясения. Все, с чем она пришла и что хотела сказать, потеряло смысл и остроту, все отодвинулось на второй план этим розовым комочком, что протягивала ей Ритуля. Марта взяла ребенка, и удивительным образом то лихорадочное волнение, которое преследовало ее последние полгода, которое чуть было и сегодня не заставило ее в последний миг передумать и убежать от подъезда, вдруг испарилось. Она больше не чувствовала ни напряжения, ни внутренней скованности, ни претензий к собственной судьбе. Все наконец было так, как должно было быть: она держала на руках ребенка, легонько покачивая, а ребенок кряхтел, и посапывал, и сладко улыбался во сне, чувствуя тепло материнских рук.

– Скоро проснется, – говорит Ритуля. – Надо еду приготовить. Пойдем на кухню!

На кухне Марта продолжает качать малышку и слушает историю ее появления. История длинная, но важен конец:

– Я когда конкурс смотрела, видела тебя, все время испытывала ощущение, что не сделала того, что должна была. Только никак не могла понять, что именно. А в последний день ты так уверенно пела о том, что «знаешь как», – у меня будто пелена с глаз спала. Я убила твоего ребенка, а другого спасла и теперь должна была о нем позаботиться.

– Но как? – шепотом спросила Марта. В ее голове не укладывалось, каким образом можно получить младенца в обход всевозможных инстанций.

– К нашему счастью, довольно легко. Сложно, конечно, представить, как такое можно провернуть в цивилизованном государстве. Но это в цивилизованном, а нам до такого еще шагать и шагать. Подписали с матерью Анжелики контракт, будто она является суррогатной матерью моего ребенка. У нее, конечно, и связи для этого нашлись, и деньги. В общем, по документам она рожала, а не Анжелика. Вот и весь сказ. Из школы, правда, уйти пришлось. Не хочу, чтобы знали, да и с ребенком сидеть надо. Много, правда, не насидишь на учительскую пенсию.