Генрих Бёлль - Дом без хозяина Страница 62

– Ну, что же ты молчишь! – приставал к нему Мартин. – Вы насовсем переезжаете к кондитеру?

– Да, насовсем, – ответил Генрих, – ты же видишь, мы все берем с собой.

Рабочие на улице все еще свистели, но кондитер вдруг набрался храбрости.

– Да, да, сейчас идем! – громко крикнул он, и голос его на этот раз прозвучал уверенно и решительно.

– Идем, Генрих, – сказал Альберт за его спиной, – поедешь с нами в Битенхан вместе с Вильмой.

Генрих удивленно взглянул на мать, но та улыбнулась и сказала:

– Да, поезжай, так будет лучше. А в воскресенье вечером господин Мухов привезет тебя в город. К тому времени мы уже успеем все для тебя приготовить.

– Не знаю уж, как и благодарить вас, – добавила она, обращаясь к Альберту. Тот лишь молча кивнул и как-то странно посмотрел на нее. Генрих увидел, как в глазах матери засветилась надежда.

Казалось, мать и Альберт договорились о чем-то без слов, пообещали что-то друг другу, и этот молчаливый обет отразился в их взгляде. Глаза их встретились на миг, но в эту сотую долю секунды они вдруг поняли то, о чем никогда не думали раньше.

Альберт протянул матери руку, мать поцеловала Вильму, и вслед за Альбертом они пошли к машине. Увидев серый автомобиль, Вильма завизжала от радости.

21

Сбежавший подручный кондитера не оставил богатого наследства. Лишь немногие вещи напоминали о нем: фотография кинозвезды на стене, две пары рваных носков, заржавленные бритвенные лезвия на подоконнике да выдавленный наполовину тюбик зубной пасты. На белом ночном столике видны были коричневые выжженные пятна – следы догоравших здесь сигарет. В ящике комода лежали прошлогодние газеты и картинка с надписью: Вот она – настоящая Африка! – реклама каких-то восточных сигарет. На картинке зебры неслись в саванне, жирафы ощипывали листву с высоких деревьев, а туземцы с размалеванными лицами охотились на львов.

Кондитер приказал оставить во дворе «кровать» Генриха – дверь комнаты 547 финансового отдела с прибитыми к ней четырьмя брусками.

– Пусть спит в кровати подмастерья.

– А я?

– Разве у тебя нет кровати?

– Нет.

– Где же ты спала?

– У Лео, где же еще!

– А до него?

– До него у меня была кровать, но потом пришлось ее сжечь – она совсем развалилась.

После этого кровать Генриха все же втащили наверх, а ей досталась кровать подмастерья, почти новая железная кровать, выкрашенная в белый цвет.

Пока рабочие втаскивали вещи наверх, в комнату подмастерья, она выносила хлам из чуланчика в коридор. Древние галеты из кукурузной муки перекатывались в жестяных коробках, словно камни. Она вынесла все в стоявший во дворе сарай. Чего только не было в чулане: коробки из-под сухарей, – когда она несла их вниз, сухарные крошки по-мышиному скреблись о картон; истрепанные мешки из-под муки, куклы для витрин из папье-маше – некогда они рекламировали изделия шоколадных фабрик, давно уж обанкротившихся. Названия их давно вычеркнуты из списков кондитерских фирм. Шоколадные плитки из картона, комья серебряной бумаги величиной с футбольный мяч, картонные поварята с длинными ложками в руках – реклама фабрики концентратов. Улыбающаяся жестяная индианка прижимала к груди коробку конфет. На коробке было написано: Шербет – чудесные конфеты. Тают во рту. Ярко-красные вишни из фанеры, бутафорские конфеты в зеленой обертке и огромная жестянка, которая до сих пор пахла эвкалиптовым маслом. Этот запах напомнил ей детство – она кашляла ночи напролет, а за ширмой ругался отец. И чем яростней он ругался, тем сильней она кашляла. А вот и они, старые знакомцы: голубой поваренок с сухариками и серебристый кот с чашкой какао в лапах.

Рабочие пересмеивались, втаскивая в комнату ее вещи.

Она услышала, как кондитер робко пытался урезонить их, и тут же вздрогнула, почувствовав на своем плече легкую, но властную руку, руку, которая даже рычаг кассовой машины сжимала, как штурвал корабля.

Кондитерша улыбнулась, но, как ни странно, в улыбке ее не было скрытой угрозы.

– Располагайтесь как дома. Вы хотите поместить здесь сынишку?

– Да.

– Это вы хорошо придумали! А всю рухлядь можно вынести в сарай. Но, может быть, кое-что оставить детям – пусть играют, они ведь любят такие вещицы.

– Конечно, это же лучше всяких игрушек!

Кондитерша подняла с полу фанерную плитку шоколада и вытянула из темного угла картонный грузовик – рекламу какой-то мельницы, и с улыбкой указала на жестяную индианку:

– Вот это уж, наверное, детям понравится!

– Еще бы!

– Ну и возьмите их.

– Спасибо вам большое.

– Не за что!

И снова легкая рука легла на ее плечи и ласково, по-дружески, прижала их.

– Желаю вам счастья!

– Спасибо!

– Надеюсь, вам будет здесь хорошо!

– О, конечно!

– Очень приятно! До свидания.

– До свидания!

Скатывая мешки, спускаясь в сарай со штабелями пустых коробок, она все время думала о нем, о дяде Мартина, как называл его Генрих. Неожиданно для себя самой она там, в прихожей, испуганная и обозленная, обняла его, чужого мужчину. Это получилось как-то само собой. Она тут же спохватилась и хотела отпрянуть от него, но почувствовала, как он слегка сжал ей руку, а щекой на миг коснулся ее шеи. А как он посмотрел на нее внизу, когда она прощалась с детьми! Мужчина не на каждую женщину так смотрит!

Улыбнувшись, она отодвинула рваную ширму в углу и даже вздрогнула от неожиданности: перед ней на полу стояли знакомые фанерные фигурки – они покрылись пылью и паутиной, но яркие краски до сих пор не выцвели. Она смахнула паутину рукой. Да, это были они, бамбергеровские герои германских саг, точно такие же, как на картинках. Набор таких фигурок Бамбергер выдавал в качестве премии постоянным своим покупателям. Желтоволосый Зигфрид в ярко-зеленом камзоле замахнулся копьем на ядовито-зеленого дракона. Совсем как Георгий Победоносец! Рядом с ним – Кримгильда, Фолькер и Гагена и еще этот, хорошенький, как же его звали? Да, Гизельгер! Фанерные фигурки были прибиты к широкой коричневой пленке с ярко-желтой надписью: Домашняя лапша Бамбергера.

Она не услышала, как в чулан вошел кондитер. Он осторожно положил ей руку на плечо.

– Все готово! Пойди посмотри свою комнату. Боже мой, ты опять плачешь? Что с тобой?

Она молча стряхнула его руку с плеча, подняла с полу планку с фанерными фигурками и, даже не взглянув на него, понесла ее в свою комнату.

Кондитер шел за ней по пятам.

– Зачем они тебе?

– Повешу у себя на стену, – ответила она сквозь слезы.

– Эту дрянь! Брось ее, я куплю тебе хорошие картины, настоящие! – сказал он и, помолчав, робко добавил: – Горное озеро, часовню в лесу или лань на полянке – все, что ты захочешь! Не вешай ты у себя эту дрянь!

– Оставь меня, – сказала она, – мне это нравится!

В комнате царил уже полный порядок: ее платья висели в шкафу, посуда была аккуратно расставлена в ящиках комода, а картонку с игрушками кондитер поставил под кровать. В углу стояла кроватка Вильмы.

– Разве Вильма здесь будет спать? – спросила она.

– Ты думаешь, неудобно?

– Не знаю, – нерешительно сказала она и, поставив на комод планку с бамбергеровскими фигурками, добавила: – Детям это понравится!

– Это же дешевка, лубок! – сказал он и отвернулся.

Она подвинула к себе свою сумку и стала вынимать оттуда мелкие вещи. Прежде всего она достала фотографию мужа и повесила ее над изголовьем кровати на гвоздь, на котором поблескивало, словно венчик, медное кольцо от прежней картинки.

– Зачем же здесь? – сказал он.

– Так мне хочется, и оставим это!

Она извлекла из сумки старую зажигалку и резко, со стуком, поставила ее на комод; за зажигалкой последовали часики на потертом кожаном ремешке. Потом она быстро наклонилась и, порывшись в картонке с игрушками, достала брезентовый чехол, в котором Карл носил свой котелок. Чехол занял свое место на комоде рядом с часами и зажигалкой.

– Где моя шкатулка с нитками? – спросила она.

– Вот она, – ответил кондитер, выдвинув в комоде один из ящиков. Она вырвала шкатулку у него из рук и, разыскав в ней пилочку для ногтей – память о Лео, положила ее на комод рядом с брезентовым чехлом.

– Иди, – тихо сказала она, – я хочу побыть одна.

– Я хотел только показать тебе ванную, а вот возьми ключ от дверей цветника на крыше.

– Господи, – сказала она, – оставь ты меня в покое хоть на пять минут!

– Зачем тебе весь этот хлам? Я куплю тебе новые часы и зажигалку – твоя ведь заржавела и не работает.

– Боже мой! Уйди ты наконец!

Кондитер попятился к двери.

Она задернула штору, легла на кровать, ногами к изголовью, и долго смотрела на фотографию улыбающегося фельдфебеля, висевшую перед ней. Справа на комоде стояли герои германских саг; их яркая раскраска видна была даже в сумерках. Она отыскала глазами своего любимца – мужественного и в то же время мечтательно-нежного Фолькера в красном камзоле, с зеленой лирой в руках. На планке он стоял рядом с Гагеном.