Сергей Кузнецов - Шкурка бабочки Страница 62

А вот это набор хлыстов, пощупай, нет, ты только пощупай, не ваши кожаные игрушки, тут с одного удара можно рассечь кожу до кости, а вот это железный прут, пробивает грудную клетку, если прицелиться, можно попасть в сердце, а вот колышки, забивать между пальцев, вот соль, посыпа ть раны, вот кислота, вот немного бензина, вот каустик, вот шприцы для инъекций, вот щипчики для ногтей, жалко, тебе неактуально, вот щипцы – вырывать зубы, если маленький рот, ну, понимаешь, помогает при минете, вот стрелы для «дартс», специально заточенные, вот еще ножи, посмотри, потрогай, настоящая вещь, острые как бритва.

Ксения протягивает руку, дотрагивается до ближайшего ножа, длинного, с кривым лезвием – и alien предостерегающе берет ее за локоть. Он боится меня, внезапно догадывается Ксения, он тоже боится. Действительно, мягким, но властным движением он забирает нож и осторожно оттесняет ее к дальнему концу стола.

Внезапно прошла голова, словно кто-то выключил боль. Он боится меня. Пока еще Ксения не понимает, что это значит, но чувствует – решение где-то рядом. Что ты должна делать? спрашивает она себя. Думай, Ксения, думай. Он боится меня. Морок рассеялся.

Ну, начнем, говорит он, все так же улыбаясь. Для начала я бы подвесил тебя на дыбе и показал, как работают кнуты. Как тебе это? Ксения молчит, и он, пожав широкими плечами, говорит: представляешь, я даже нервничаю. Впервые все-таки девушка пришла добровольно. Может, я должен тебя спросить, с чего ты хочешь начать, ведь так? Я совсем не знаю ритуала, подскажи мне, что ты молчишь? Думай, Ксения, думай. Я понимаю, глаза разбегаются, ты, наверное, уже возбудилась, да? Я всегда мечтал о женщине, которая возбуждалась бы вместе со мной. Ты не представляешь, как я рад, что мы встретились. Это же все для тебя, все для тебя.

Теперь Ксения абсолютно спокойна. Спрашивает:

– Ты считаешь, я пришла сюда добровольно?

– Конечно, ну, фактически, да, добровольно. Ты же сама написала мне вчера. Ты первая женщина, которая пришла сюда добровольно – и ты первая женщина, которая попала в этот подвал и которую я не собираюсь убивать.

– И собираешься жить со мной долго и счастливо? – спрашивает Ксения.

– Да, да, пока смерть не разлучит нас, – улыбаясь, очень спокойно, – да, жили вместе и умерли в один день. Как в книжках, долго и счастливо. Как брат и сестра, ты знаешь.

– Давай напишем брачный контракт, – говорит Ксения, – чтобы я никогда не забывала: я пошла сюда добровольно, а ты не забывал: ты добровольно принял меня.

Все так же спокойно улыбается, кивает:

– Да, хорошо, давай. Все как у взрослых, стоп-слово, все дела?

– Да, и стоп-слово тоже.

– Однажды я предложил одной девушке сыграть со стоп-словом, – вспоминает он. – В качестве стоп-слова у нас было «убей меня!» И я предупредил, что, когда она так скажет, я ее в самом деле убью.

– Она сказала?

– Да. Но я все равно убил ее не сразу. Ведь самое интересное – по ту сторону стоп-слова, правда?

– Наверное, – говорит Ксения, – пусть тогда моим стоп-словом будет «я тебя люблю», хорошо?

Улыбается, кивает:

– Да, очень хорошо. Мне сходить за бумагой?

– У меня есть, – говорит Ксения и тянется к сумке, – у меня есть, – повторяет она, – я же все-таки журналистка.

Он вертит в руках короткий и узкий нож с голубой рукояткой, стол между ними, глаза спокойны и задумчивы, он продолжает улыбаться, все еще улыбается, когда Ксения, не вынимая руки из сумочки, дважды стреляет ему в грудь. Падая, он задевает ножом свое правое бедро, но уже не чувствует боли, падает, падает, падает сквозь остановившееся время, разрывая черный кокон, сквозь темное облако тоски и отчаяния, падает, пока пространство сворачивается, как рваные обои, стекла текут, двери кричат от ужаса, падает, падает, падает и в последней яркой вспышке видит женскую фигуру невыносимой красоты, королевскую осанку, белое сияние, оскаленный рот, стекающую слюну, расползается плоть, распахиваются челюсти, ожерелье из черепов, ясный свет, труп под каждой ногой, гневное божество, снежная королева, падает, падает, падает, чувствуя, как в груди что-то с хрустом ломается, что-то покидает его тело, пробивая себе дорогу навстречу сияющему свету, падает, падает…

Ксения приходит в себя, услышав сухое щелканье разряженного пистолета. Она не помнит, как обошла стол и оказалась рядом с умирающим мужчиной, не помнит, как почти в упор расстреляла обойму. Падая, он задел ножом правое бедро, из ранки еще сочится кровь. Грудная клетка разворочена, словно кто-то сломал ее одним ударом. Ксения смотрит в мертвое лицо: лет сорок, полные губы, широко открытые глаза, залысины, блестки седины.

– Ты ничего не понял, – говорит ему Ксения, – ты ничего не понял. Ты невнимательно читал то, что я тебе писала. Даже за свой самый сильный оргазм я не готова заплатить чужой жизнью. От любого наслаждения я готова отказаться, только чтобы ты больше не ходил со мной по одной земле.

Ксения все еще держит в руке пистолет, носком сапога отбрасывает нож подальше от скрюченных пальцев и возвращается к столу. Она смотрит на разодранную выстрелами сумочку, на косметику, рассыпанную среди ножей, щипцов и зажимов. Осторожно трогает пальцем холодный металл. Что-то не так, не так, как должно быть. Что-то почти забытое поднимается внутри, теплой волной проходит по телу, скапливается тяжестью внизу живота. Машинально Ксения берет скальпель, да, alien был прав. Она возбудилась. Впервые за несколько недель она чувствует зуд, такой сильный, что он мешает двигаться. Кажется, будто возбуждение, запертое все эти недели, вырвалось наконец на свободу и заполнило Ксенино тело, разрывая его, требуя выхода.

Ксения возвращается к металлическому стулу, садится, поднимает юбку, запускает руку под резинку трусов – и встречает мертвый взгляд открытых глаз, которые смотрят на нее с удивлением и упреком. Она встает, подходит к трупу, все еще держа в руке скальпель. С левой стороны груди, куда Ксения выпустила все обойму, темнеет дыра, и Ксения думает, что Alien, Чужой, живший в этом теле, наконец-то освободился. Я даже не знаю его настоящего имени, думает она и проводит ладонью по мертвым векам.

Поднимаясь, Ксения замечает: что-то блестит в тени, у самой ножки стола. Подобрав юбку, она перешагивает через мертвое тело – и поднимает Олин браслет с темно-красными камнями.

Играют в снежки, как малые дети, катаются с гор, смеются в такси, бегут по соседним дорожкам, сидят вчетвером в «Кофе-Ине»; младенец ползет по ковру, говорит «ма-ма!»; I'll be back за спиною все ближе, что тебе делать? маленький мальчик слышит – трепет и дрожь нарастают; мама в халате на голое тело выходит из ванной; кладет тебе руку на лоб: «как там температура?» она говорит: «танцев больше не будет, надо учиться»; «я жертвую всем для тебя, я тебя очень люблю»; «ты моя дочь, а там одна мерзость, что скажут люди?»; «нечего плакать, надо бороться»; что тебе делать? Мокрым лицом – в мохнатый свитер. «У тебя тушь потекла». – «Это от снега, Оля, от снега».

Ксения, Ксения, потерянная девочка, красавица, убившая чудовище, тебе уже двадцать три года, в грязном, залитом кровью подвале сядь на корточки, плачь, не останавливайся, прошу тебя, плачь, плачь.

Декабрь 2003 г.