Михаил Елизаров - Библиотекарь Страница 63

– Хороший портрет, – сказал я, возвращая Горн фотографию.

– Мне тоже нравится… Такой же… на его могиле.

– А где он похоронен?

– В городе Горловка… на городском кладбище… Ну-ка, Алешка… Узнаешь?

На следующем снимке был я. В легком расфокусе из-за того, что меня подловили в движении – рука в отмашке вообще походила на бесплотный голубиный пух. В кадр попали также Кручина и Сухарев, но они были совсем облачно-размытые, как призраки.

– Наша фотокор сработала, – пояснила Горн. – Снимали еще в июне… Для архива… Кто бы мог подумать… – она покачала головой. – Новый библиотекарь широнинцев… Пешка… Ничто… Винтик малый… – Горн сложила у себя перед носом щепотью пальцы, словно силилась разглядеть нечто микроскопическое. – И Книга Смысла… До сих пор… не верится… Ну да ладно… – она встрепенулась. – Пойду… Ты помнишь, да? Запрись… В коридор ни ногой… Не скучай… отдохни… телевизор посмотри… только тихо… не привлекая внимания…

Едва за Горн закрылась дверь, я повернул ключ на два оборота, но спокойствия не прибавилось. Напротив, я словно очутился один на один с едким, как изжога, ощущением опасной неизвестности. Сверлила мысль, что я обязан использовать предоставленную мне паузу в аналитических целях. Я бестолково мерил шагами кабинет, повторяя про себя, как заклинание: «надо все хорошенько обдумать». А обдумывать было нечего. То есть мыслей было много, но они не нуждались в анализе. Все и так было предельно ясно. Я не имел ни малейшего влияния на ситуацию и самостоятельно мог только ухудшить свое положение.

Я вдруг спохватился, что давно собирался в уборную, а теперь уже было поздно, Горн ушла. Я не мучил себя и отлил в кадку с пальмой. Потом уселся за стол. Несколько минут меня искушал телефон, но, поразмыслив, я решил не нарушать запреты. Может, линия прослушивалась, а портить отношени с Горн я не хотел.

Я заметил на столе позабытую Горн распечатку. «Супрун Наталья Александровна. 1915 г. р. Анамнез 17-ти дней.

Первая неделя. С. обеспокоена отсутствием чтений. Раздражительна. Большую часть времени проводит в постели, старается не двигаться и не говорить. Полагает, что таким образом доводит до минимума трату энергии организма и тем самым продлевает свою жизнь.

Начало второй недели. Воскр. – Четверг. Настроение эмоционально приподнятое. Возбуждена. Прожорлива. Сразу после приема еды забывает об этом и требует новой порции. Одержима идеей, что соседка по палате Кашманова Т. А. носит ее тапки. Скандалит. Берет тапок и вслух зачитывает Кашмановой якобы специальную надпись на подошве: «Это тапок Супрун. Кашмановой надевать строго воспрещается».

Конец второй недели. Птн. – Пнд. Утрачены навыки опрятности. Плохо ориентируется в помещении. Суетлива, груба. Часто впадает в гневливое состояние. Ходит семенящей походкой, хватает все, что попадется под руку. Скрежещет зубами, насильственно хохочет. Охотно сидит у телевизора, ведет беседу с дикторами. Вкус извращен. Подбирает на улице мусор, землю и запихивает в рот. Забывает названия предметов. Вместо слова «будильник» говорит – «временное», вместо «карандаш» – «письменное», вместо «стакан» – «питьевое».

Начало третьей недели. Не понимает обращенную к ней речь, выражение лица застывшее. Активна. Движения размашисты. Боится менять одежду, поднимает крик. Задает один и тот же вопрос: «Почем?» – не дожидаясь ответа, убегает. Бесцельно бродит по коридорам. Перебирает складки на платье. Выкладывает спички из коробка на стол и обратно. С определенной мелодией и ритмом поет одинаковый набор слов: «Шары, вары, народные пары, чудесные шары, народные дары»…»

Мое внимание привлек доносящийся со двора гомон хищного птичьего гнездовища. Я подошел к окну, и в глазах зарябило от столпотворения оранжевых безрукавок и телогреек. Сколько их было – может, полторы или две сотни галдящих баб. В ворота медленно вползал грузовик, тянущий за собой компрессор. Еще один грузовик исторгал из брезентового брюха новых работниц. Полувымерший Дом в течение часа налился мощью.

Телевизор я, конечно, не включал. Мне казалось, что за дверью кто-то ходит, – я прикладывал ухо и слышал, как мерным маятником поскрипывает линолеум. Невидимые шаги действовали на нервы, и я старался производить поменьше шума.

Мраморная плита была завалена почтой. Некоторые конверты уже были распечатаны, и пока не стемнело, я коротал время за чтением корреспонденции – в основном скучных хозяйственных отчетов.

Горн появилась, как и обещала, спустя четыре часа. Она была не одна. Из-за двери выглянула мордатая Маша. Наверное, денщица и сторожила меня в отсутствие Горн.

– Как все прошло, Полина Васильевна? – бодро спросил я. – Успешно?

– Алес гут… – кивнула Горн. – Хотя одного прочтения… не достаточно. Сил у девушек прибавилось… хоть отбавляй… а мозгов не очень… Через пару дней восстановятся… Тогда и познакомитесь… – Горн изучила стол и повернулась ко мне. – Любопытной Варваре… – в голосе старухи задребезжал укор, начавшийся на ласковых нотках, он вдруг резко съехал на жесткий хруст, словно наступили ногой на просыпавшийся сахар, – нос оторвали…

Я оскорбился:

– Ничего я не трогал, Полина Васильевна. Проверьте сами…

– Много будешь знать, Алешка… скоро состаришься… Впрочем… – Горн скорчила приветливую гримаску. – Ты у нас кто? Правильно… Внук. Будущий наследник… самого крупного клана… Будем тебя образовывать… – Она подошла к стеллажу, потянула ногтем широкий матерчатый корешок. – Вот… Полистаешь на досуге. Много полезного…

– Что это? – я принял из рук Горн рыхлый самиздатовский фолиант.

– Хроника Дома. Ну, и не только… Про всех понемногу…

Я открыл картонную с красными уголками обложку. Убористый машинописный текст был отбит на кальке. Размытый от копирки, шрифт пушился как шерстяная нитка.

– Ну, пойдем, Алешка, пойдем… – поторопила Горн. – Определим тебя на ночлег. Ты небось проголодался. И поешь заодно…

В коридоре мы столкнулись с запыхавшейся толстухой Клавой:

– Полиночка… Васильевна, – пролепетала она, захлебываясь дыханием, – комната нашему… э-э-э… уважаемому гостю… – толстуха поклонилась мне, – готова… В лучшем виде… Тахту поставили, стол такой шикарный, кресло, лампу…

– Спасибо, Клава, – сказала Горн. – Дуй на кухню… к Анкудиновой… Распорядись насчет ужина…

– Слушаюсь, – Клава по-военному поднесла ладонь к кудрям и во весь дух помчалась по коридору. Возле центральной лестницы она свернула и пропала из виду.

– Запоминай, Алешка, – рассказывала Горн, тыча пальцем в чередующиеся двери. – Администрация, бухгалтерия… зубной и физиотерапевтический кабинеты… манипуляционная… дальше бельевая комната… комната сестры-хозяйки… гардероб… подсобка… Верхние два этажа – палаты…

От парадных ступеней и гипсовых перил вниз вела более скромная лестница. По ней мы спустились в гулкий цоколь.

– Тут склады… Кухня… – Горн потянула носом воздух и брезгливо поморщилась. – Смердит… как в общепитовской забегаловке…

В цоколе колыхалась теплая луковая вонь. За кафельной стеной раздавался боевой лязг посуды и совиный хохот поварих.

– Просто на обед рассольник был, – встряла Маша, – не выветрилось еще.

– Просто на обед, – передразнила Горн, – помои варят… Что за народец?… За три недели обленились… А чего стараться? Старухи в маразме… и так все сожрут… Анкудинова совсем совесть потеряла… Разжалую к едрене фене!

– Полина Васильевна, напрасно вы так, – пробасила Маша. – Вкусный был рассольник, я сама пробовала, и зразы тоже вкусные…

– Нашлась, нашлась заступница… – не унималась Горн. – Спелись, кумушки… Не разлей вода… И Клаву еще… черти носят…

Я чувствовал, что брюзжание Горн напускное. Она явно нервничала, непонятно почему. Мне вдруг сделалось до того тревожно, и незримая ледяная рука взъерошила дыбом волосы на загривке.

– Куда мы идем, Полина Васильевна? – спросил я с деланным безразличием.

– В бункер.

Цоколь закончился широким пандусом, утекающим вглубь на несколько пролетов.

– Раньше там бомбоубежище было, – поясняла по ходу Горн. – Потом Книги хранились… Теперь твой личный кабинет…

Мы еще минуту петляли бетонными катакомбами. Путь внезапно закончился похожей на бронированный вход в банковский сейф внушительной металлической дверью с поворотным колесом, как на подводной лодке.

– Право руля… – Горн крутанула колесо, лязгнул отпирающий механизм, старуха толкнула тяжелую дверь, стальная плита медленно поплыла внутрь. Горн прошла первой, включила свет. – Заходи Алешка, располагайся.

Бункер оказался нормальной жилой комнатой, не затхлой, вполне уютной на вид, чему весьма способствовали декоративные окна в обрамлении темных бархатных портьер. Были также обещанные Клавой стол, тахта и кресло, затянутое белым чехлом. Из стены выступала труба то ли вентиляционной шахты, то ли мусоропровода.