Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной Страница 65

— Вы ведь придёте ещё? — с надеждой спросил преподаватель, подавая ей руку — чтобы не упала, вставая с ложа.

Юлька улыбнулась, по всегдашней привычке не показывая зубы. В этот момент дверь открылась, и кто-то вошёл.

— Юрий Иванович, привет, — обрадовался преподаватель. — Подожди, отпущу натурщицу, и пообщаемся.

В дверях стоял мужчина — рот у него был открытым, и он походил на собаку, которая только что увидела своего любимого хозяина. Или — на гелиаста перед Фриной[48].

Впоследствии Ереваныч любил вспоминать, что вначале увидел Юльку голой, а только потом — в одежде.

— У меня просто не было выбора, — говорил он. — Я остолбенел от этой красоты!

Он и вправду долго торчал у дверей, как жена Лота на Содомской горе.

Юльке померещилось, что мужчину зовут «Ереваныч» — так слились воедино имя и отчество её будущего мужа, и, самое интересное, прозвище оказалось в точку. Четверть той крови, что текла по жилам Ереваныча, была армянской — и хотя её сильно разбавили русской, казацкой и татарской, армянская осталась главной. Именно она определяла характер и поступки Ереваныча: он был великодушным, ревнивым, щедрым, заботился о своих стареньких родителях и даже о маме своей бывшей жены, которая жила в купленной им квартире.

Почти сразу же всплыла важная подробность: Ереваныч оказался богат. Таких людей старшая Стенина звала «наворишами» — он сколотил капиталец в самом начале девяностых и не любил вспоминать те годы. Преподаватель из художественного училища был его старым приятелем, но виделись они редко.

— Я ведь чисто случайно к нему в тот день зашёл, — сокрушался впоследствии Ереваныч, — а ведь страшно подумать, что мы бы с тобой не встретились!

Последующие сеансы позирования, разумеется, не состоялись — Ереваныч был убеждённым собственником и ревновал Юленьку не только к мужчинам, но и к работе, подругам, маме и, самое неприятное, к Евгении.

— Юленька, а сколько у тебя было мужчин? — спрашивал Ереваныч.

— Ни одного настоящего — до тебя! — сияла Юлька.

У Ереваныча был серьёзный аргумент «против» — Евгения. Вот почему он не любил её и сделал всё для того, чтобы отправить девочку учиться за границу после девятого класса. Выглядело это поступком нежного и заботливого отчима, на деле было актом ненасытной ревности.

С Веркой у Ереваныча тоже не сложилось — поначалу-то он был с ней приветлив, даже предлагал взять «по бартеру» шубу в магазине, владелец которого пребывал у него в вечных долгах. Но Стенина от шубы отказалась и, вообще, говорила с Ереванычем, как царица с холопом. Юлька, увлечённая устройством своей свадьбы, а потом — строительством дома в Карасьеозёрском, эту напасть прощёлкала — и когда осознала, что любимый муж и лучшая подруга терпеть друг друга не могут, было уже поздно.

— Нельзя иметь всё сразу, — сказала мать, когда Юлька с Ереванычем отмечали новоселье и коллеги из журнала ели у неё за столом чёрную икру, а давились при этом — завистью. Неизвестно, что имела в виду мама, потому что новый Юлькин дом был — целое поместье со слугами, собаками и даже лошадьми и потому что сама Юлька была почти всегда счастлива с Ереванычем — за исключением тех ежедневных минут, когда она думала о Джоне.

Стенину тоже позвали на новоселье — денег на дорогой подарок у неё не нашлось, зато хватило вкуса на хорошую идею. Она принесла дешёвый чайный сервиз — и с весёлой яростью грохнула его об пол:

— На счастье!

Глава тридцатая

Живопись — и вообще подражательное искусство — творит произведения, далёкие от действительности, и имеет дело с началом нашей души, далёким от разумности; поэтому такое искусство и не может быть сподвижником и другом всего того, что здраво и истинно.

Ветер сметал снежную пыль с лобового стекла Тамарочки — пыль эта летела вверх, струясь, как фата. Вера опустила спинку кресла и неожиданно наткнулась рукой на веник. Стенины держали дома точно такой же, только у их веника ручка была аккуратно обтянута старыми колготками — чтобы не сыпалось.

— Серёжа, а зачем вам веник в машине? Следы заметать?

Доктор рассмеялся:

— Не угадали, Верочка. Я им снег очищаю — ничего нет лучше веника, поверьте! Импортные щётки даже в сравнение не идут.

Тамарочка встала у шлагбаума, Серёжа открыл окно, чтобы взять парковочную карту.

— Уже приехали? — удивилась Лара. Она, конечно, задремала — у неё был талант засыпать в любых положениях и ситуациях. Эта способность имелась и у Веры, но в Ларе она раскрылась по максимуму. Дочь была — гений лёгкого сна.

Вера достала из сумки пудреницу, проверила, на месте ли морщины. Мышь возмущалась:

— Ну ладно, приехала ты в порт, и что? Лучше бы работала, экспертиза сама собой не напишется!

…Тогда на Уралмаше, утешая Сарматова, Вера сразу поняла, что Валечка унёс вместе с иконами и её счастье — пусть кривое и стыдное, но всё равно — несомненное. Теперь на месте бывшего счастья вольготно расселась зависть — и бубнила без передышки:

— Конечно, у нас всегда так! Если нам сделали что-то хорошее, его нужно вырвать с мясом — чтобы мы не считали, что достойны. Чтобы не привыкали! Ты, Стенина, не сомневайся — как только появится что-то стоящее, будь готова сдать назад при первом же требовании. Как библиотечную книжку!

— На счастье не сядешь, — оправдывалась Вера. Ей было тоскливо без Валечки, стыдно перед Юлькой, жаль Сарматова. Сразу столько чувств — и все, как на подбор, паршивые.

Днем она ещё как-то держалась, но ближе к ночи начинала злиться на весь свет — покрикивала на девчонок, грубила матери, пила уже по целой бутылке вина за вечер… Старшая Стенина в очередной раз сунулась к Вере с клочком бумажки, где был записан телефон врача-экстрасенса — и тут же получила пару рекомендаций «не лезть» и «не вмешиваться». Но бумажку из рук у неё потом всё-таки вырвали.

Вера решила не откладывать звонок ещё на пару лет. Поговорить всё равно было не с кем — Юлька опять где-то пропадала, да и не Юльке же плакаться на вероломного Валечку.

Подвыпив, Стенина любила послушать, что называется, сама себя. Она говорила и сама заводилась от своих речей, смеялась своим шуткам, только наутро — и то не всегда! — догадывалась, каким несвязным и глупым был давешний разговор. Жаль, что не каждый собеседник имел смелость его прекратить. А вот чудодейственный врач, оказавшийся женщиной по имени Галина Григорьевна (убийственное для пьяного языка отчество), такую смелость имел.

— Я по телефону не консультирую, — отрезала экстрасенс. — Приходите завтра к пяти, посмотрим, что там у вас за зверь такой.

Вера попросила Сарматова отпустить её в четыре, и тот, недовольно вздыхая, согласился.

Галина Григорьевна принимала «на дому» — в старой пятиэтажке на улице Громова. Вера с трудом нашла этот дом — его как будто специально прятали от окружающих, и номер на нём не значился, и местные люди отказывались верить в его существование.

— Дома с таким номером на Громова нет! — заявила Стениной бабка, к которой она сунулась с вопросом, и долго потом подозрительно глядела вслед.

Но дом всё же отыскался — он был единственный без номера, так что Вера вычислила его методом исключения. Квартира, как предупредили, — на первом этаже. С улицы видны кастрюля на подоконнике и белая кошка с обеспокоенной мордой.

Стенина позвонила в дверь — кто-то крикнул: «Входите!», и она вошла, сейчас же споткнувшись о другую кошку — черепаховой, как выражалась мама, масти. Кошка была похожа на крупное членистоногое и смотрела на Веру так, что сразу стало ясно: шансы очаровать это животное отсутствуют в принципе.

— Собаку запру, подождите! — прокричал всё тот же голос откуда-то из глубины квартиры. Послышались звуки борьбы человека и зверя — человек в конце концов победил и появился в прихожей, потирая руки.

— Вы на пять часов?

— Да, — сказала Стенина. — А вы — Галина Григорьевна?

Ей не верилось, что эта маленькая толстая женщина в спортивных штанах, украшенных налипшей шерстью, — и есть тот самый чудо-врач, на которого Вера надеялась вот уже несколько лет.

Женщина кивнула.

— Фотографии принесли? — спросила она.

— Какие фотографии? — испугалась Вера, сразу же вспомнив Герины снимки.

— Ну, вы же хотели узнать будущее дочери и её жениха?

— Моей дочери ещё рано думать про жениха.

— Никогда не рано, — возразила Галина Григорьевна. — А, я поняла! Это я вас спутала с женщиной на шесть часов, у неё дочь собралась замуж. А вы — это которая мне вчера поздно вечером звонила. У вас рак, да?

— Почему вы так решили?

Галина Григорьевна с раздражённым видом взяла тетрадку, лежавшую на тумбочке у телефона — и зачитала вслух: