Иосиф Шкловский - Эшелон Страница 65

Настроение мое было препаршивое. Начиналась очередная полоса тяжелых испытаний. За пару месяцев до этого, в начале февраля, меня случайно, за день до моего очередного отъезда в Малеевку, буквально поймал Андрей Дмитриевич Сахаров и попросил, чтобы я подписал вместе с ним бумагу, адресованную Прокурору СССР. В бумаге содержалась просьба дать нам ознакомиться с делом некоего Кронида Любарского, дабы изучить возможность отпустить его на поруки до суда по причине плохого состояния здоровья. «Ну что же — значит такая у меня судьба!» — мгновенно сообразил я. Андрей мне доказывал, что мы действуем в строгом соответствии с уголовно-процессуальным кодексом. А подписей почему-то надо две — «вроде двух ориентаций спина электрона» — не совсем уместно пошутил академик. «Одна подпись моя, а вторая, естественно, будет твоя, ведь он же астрофизик, твой коллега!» Что и говорить, Андрей большой знаток закона! Этого Любарского я немного знал, занимался он полулюбительским образом планетами в небезызвестном секторе марсианской астроботаники у Г. А. Тихова в Алма-Ате. Я перестал бы себя до конца моих дней уважать, если бы не поставил своей подписи рядом с подписью этого высокоуважаемого мною человека. И, ясно понимая, что попал в аварию — подписал (иначе я просто не мог). «Ничего не из итого не выйдет, Андрей!» — сказал я. «Я тоже так думаю» — довольно спокойно ответил он. Ни до, ни после этого Андрей Дмитриевич ко мне с подобными просьбами не обращался.

Последствия этого поступка не заставили себя ждать. Я должен был ехать в Италию — мечта моей жизни! Уже все было оформлено — и вдруг дело остановилось. Чиновники из Управления внешними сношениями АН CСCP искренне недоумевали — почему нет решения о моей поездке — ведь все готово! Я-то знал почему… Началась серия неприятностей в Институте — короче говоря, я вступил в 5-летний период «глубокого минимума». Вот и теперь, в этом веселом весеннем Тбилиси, я являюсь объектом пристального внимания одного знакомого гнуснеца с мерзкой фамилией Присевок — «куратора» нашего Института от Министерства Любви. Появились какие-то незнакомые субъекты — в основном, местные евреи, которые стали вести со мной двусмысленные разговоры. Один из них все-таки раскололся и под величайшим секретом сообщил мне, что их здесь в соответствующем месте инструктировал «ваш товарищ» (он указал потом пальцем на Присевка), бесстыдно представивший меня «ведущим московский сионистом». Вот это уже была чистая провокация, к тому же топорно сработанная. Ничего, однако, у мерзавца не вышло! Но кровь у меня они испортили изрядно.[51]

А жили мы в центре Тбилиси, в гостинице «Сакартвело». Прямо на центральной лестничной клетке стоял намалеванный каким-то местным художником огромный, высотой не меньше 5–6 метров, портрет Вождя. Лучший Друг Международного Научного Сотрудничества был изображен во весь рост, причем голова его была на недосягаемой высоте. Поэтому мы со Славой Слышем, с которым я жил в одной комнате, фотографируясь у подножья этого произведения искусства, не дотянулись даже до высочайших лодыжек. А вообще — для меня это была новость: я хорошо помнил, что когда в предыдущие свои приезды останавливался в той же самой гостинице, этой чудовищной картины не было.

Несмотря на весну, погода стояла довольно жаркая. Днем было душно, а ночами нельзя было спать по причине немыслимого грохота разного рода дорожных машин, при свете мощных ламп ковырявших мостовую точно под нашими окнами. «Черт подери — и чего эти непревзойденные лодыри работают ночами? Что там у них приспичило?» — возмущался я. Очень скоро пытливый экспериментатор Слава установил причину столь необычного для здешних мест трудового энтузиазма. «Они готовятся к большому событию — 70-летию ихнего первого секретаря Мжаванадзе, которое будет через пару дней. Церемониальный кортеж проедет по этой улице, поэтому она должна быть в полном порядке!» «Вот уж действительно — если не везет, то не везет», — подумал я, содрогаясь от лязга бульдозеров и тщетно пытаясь заснуть.

В такой обстановке я по-настоящему обрадовался, когда местный человек, мой давнишний почитатель Лулли Шаташвили пригласил меня к себе домой на торжественный ужин. Вино было отменное, стол ломился от всякого рода вкуснятины, хозяева были само радушие и любезность. В перерыве между возлияниями мы с Лулли стали по телевизору смотреть программу местных новостей, в то время как женщины возились на кухне, колдуя над каким-то очередным экзотическим блюдом. Между тем телевизор сообщил нам пять захватывающе интересных новостей: 1) трудящиеся Чаквинского района с колоссальном энтузиазмом что-то сделали по части чая; 2) трудящиеся Чиатурского района перевыполнили что-то такое по линии марганца; 3) в Кобулетском районе чрезвычайно успешно вырастили какой-то фрукт с не совсем приличным названием; 4) завтра Первому Секретарю ЦК КП Грузии тов. Мжаванадзе исполнится 70 лет. Пятую новость я уже не слышал.

— Лулли, что тут у вас происходит?

— Что происходит? — ничего не происходит, — безмятежно ответил хозяин.

— Ну, это вы бросьте — я знаю Вашу солнечную республику! Если сообщение о юбилее такого человека идет в четвертую очередь, то случилось нечто необыкновенное.

— Да ну — бросьте — ничего не случилось, — легкомысленно и немотивированно возражал Лулли.

Вернулся я в гостиницу поздно. Меня поразила непривычная тишина — проклятые бульдозеры впервые не работали! Вся техника была в живописном беспорядке разбросана на улице — и ни одного работяги! Я поделился своими наблюдениями со Славой, который в отличие от недалекого сибарита Лулли полностью оценил важность этих казалось бы пустяковых событий. Все-таки он астрофизик высокого класса!

Однако приметы — приметами, а интересно было получить точное подтверждение. И я его получил к концу следующего дня, когда в помещении Тбилисского университета состоялось заключительное заседание нашего Совещания. Это заседание происходило в небольшой аудитории, своим амфитеатром напомнившей мне незабвенную Малую Физическую аудиторию в моей Alma mater на Моховой. Совещание должен был подобающим образом закрыть великий мастер подобного рода мероприятий, здешний астроном № 1 Евгений Кириллович Харадзе, который тогда еще не был президентом Грузинской Академии Наук. Перед началом своей заключительной речи он подошел ко мне — благо я сидел в первом ряду — и рассыпался в извинениях:

— Ах, Иосиф Самуилович, простите меня великодушно, что я не уделял Вам должного внимания, но я так был занят! так занят! Вот, например, вчера — до 3-х часов утра сидел в ЦК!

Вот оно в чем дело!

— У Вас перемены, Евгений Кириллович?

— Да, — кратко ответил Харадзе и уже стал «облизывать» какого-то деятеля — моего соседа справа.

— И как — большие перемены? — навязчиво спросил я вдогонку удаляющегося от меня будущего Президента тутошней академии.

— О, да! — не глядя на меня ответил тот. Все стало ясно.

Заключительное заседание закончилось очень быстро. Все встали и направились к выходу из аудитории, который, как это всегда бывает, был один. По этой причине около входной двери образовалась некая толчея. Впрочем, участники встречи вели себя очень интеллигентно, вежливо пропуская друг друга вперед.

— Как Вам понравился Тбилиси? — кто-то очень почтительно спросил сзади.

Я узнал Манагадзе — сотрудника моего института, очень ловкого малого, у которого, естественно, родня живет в столице Грузии (там же он позже защитит свою докторскую диссертацию).

— Видите ли, — издалека начал я, — я заметил, что каждый раз, когда бываю в Вашей прекрасной республике, здесь обязательно что-нибудь происходит. В июне 1953 года я впервые приехал к моему товарищу в Сухуми — и тут же «сгорел» Берия. В другой раз я приехал в Тбилиси в 1956 году и, пожалуйста, — произошли памятные всем грузинам события. В середине октября 1964 года я отдыхал в Сухуми — и сразу же буквально рядом, в Пицунде, окончилась политическая карьера Никиты…

— Ну, а сейчас? Что сейчас?.. — с каким-то жадным любопытством спросил Манагадзе.

— Ваш Мжаванадзе — тю-тю! — медленно и как бы равнодушно процедил я.

В тот же миг Манагадзе исчез — его как ветром сдуло. Видать смертельно перепугался. Я его увидел часа через два, на традиционном грузинском банкете, посвященном закрытию нашего совещания. Когда все отлепились от столов, пошли пляски. Странно, но лезгинку танцевали только французы — хозяева уныло подпирали стенки — интеллигенты, что тут говорить! А вот солиднейший Президент Международного Космического Союза месье Денисс — мой старый коллега — радиоастроном — зажав в зубах столовый нож, отчебучивал просто немыслимые коленца…

Я уже давно приметил в толпе веселящихся участников совещания Манагадзе, который по сходящейся спирали кружился вокруг меня. Наконец, он подошел вплотную и прошептал: