Иэн Макьюэн - Сластена Страница 67

Потом он стал говорить о тебе. Поскольку ты красива и умна – он сказал «хитра», – тебя сочли идеальным кандидатом для поездки в Брайтон с задачей вовлечь меня. Он был достаточно воспитан, чтобы не употребить вульгарный термин «приманка», но услышал я именно это. Я разозлился, на секунду у меня возникло побуждение казнить дурного вестника, и я чуть не заехал ему в нос. Но надо отдать ему должное: он старался не подать вида, что рассказывает мне все это с удовольствием. Говорил грустным тоном. Мягко дал понять, что мог бы провести свой короткий отпуск гораздо приятнее, чем за обсуждением моих паршивых дел. Нарушив секретность, он рискует карьерой, работой и даже своей свободой. Но для него важнее всего открытость, литература и порядочность. Так он сказал.

Он описал твое прикрытие – фонд, привел точные суммы и прочее, отчасти, полагаю, в подтверждение своего рассказа. А я и так уже не сомневался. Я так был взбешен, так кипел, что пришлось выйти наружу. Несколько минут я ходил туда-сюда по улице. Это была уже не злость. Открылось какое-то неведомое обиталище черной ненависти – к тебе, к себе, к Грейторексу, к бомбежкам Бристоля [40], к жутким дешевым уродам, которых нагородили послевоенные застройщики на месте уничтоженных домов. Я подумал: был ли хоть один такой день, когда ты не сказала мне прямую или подразумеваемую ложь. Это было, когда я прислонился к двери заколоченной лавки и хотел сблевать, но у меня не получилось. Хотел извергнуть привкус тебя из брюха. Потом вернулся в «Квик снакс» за продолжением.

Я немного успокоился, когда сел и смог присмотреться к моему информатору. Он был в тех же годах, что я, но держался уверенно, аристократически – такой обтекаемый государственный служащий. Наверное, говорил со мной снисходительно, но мне было все равно. Уши, торчащие за бугорками то ли мяса, то ли кости, придавали ему вид инопланетянина. Притом что он был тощий, с тонкой шеей, и воротничок рубашки на размер велик, я с удивлением услышал, что ты когда-то была влюблена в него до одержимости, до такой степени, что от него отказалась невеста. Никогда бы не подумал, что он в твоем вкусе. Я спросил, не ожесточение ли побудило его искать со мной встречи. Он отрицал это. Брак его был бы несчастьем, так что он тебе некоторым образом благодарен.

Разговор снова зашел о «Сластене». Он сказал, что нет ничего необычного в том, что секретные службы поддерживают культуру и правильно настроенных ее деятелей. Русские этим занимаются, почему не заниматься нам? Это мягкая составляющая холодной войны. Я сказал ему то же самое, что тебе в субботу. Почему не делать это открыто, через какое-нибудь правительственное учреждение? Зачем секретная операция? Грейторекс вздохнул, посмотрел на меня с сожалением и покачал головой. Я должен понять: любой институт, любая организация со временем превращается в маленькое государство, самодостаточное, конкурентное, подчиненное собственной логике, занятое самосохранением и расширением своей территории. Это инстинкт, слепой и неодолимый, как химическая реакция. МИ-6 получила контроль над секретной секцией Министерства иностранных дел, и МИ-5 захотела иметь собственный проект. И та, и другая хотят произвести впечатление на американцев, на ЦРУ – сколько оно потратило в Европе на культуру, никто себе даже не представляет.

Он проводил меня до машины, а дождь уже лил вовсю. Расставание было недолгим. Перед тем как пожать мне руку, он дал номер своего домашнего телефона. Выразил сожаление, что явился с такими вестями. Предательство – грязное дело, и никто не должен от него страдать. Он надеется, что я найду выход, справлюсь с этим. Когда он ушел, я продолжал сидеть в машине, и ключ зажигания висел у меня в руке. Дождь хлестал так, словно наступил конец света. После услышанного я не мог представить себе поездку к родителям или домой, на Клифтон-стрит. Я не собирался встречать с тобой Новый год. Ничего не мог – только смотреть, как дождь поливает грязную улицу. Через час я поехал на почту, послал тебе телеграмму, нашел гостиницу, приличную. Решил: почему бы не истратить остаток сомнительных денег на роскошь? Жалея себя, заказал бутылку виски в номер. Двух сантиметров в стакане с таким же количеством воды хватило, чтобы понять: напиться не хочу, по крайней мере, в пять часов вечера. И трезвым быть не хочу. Ничего не хочу, даже забыться.

Но между существованием и забытьем среднего нет. Поэтому я лежал на шелковистом покрывале, думал о тебе и заново проигрывал сцены, от которых мне могло стать еще хуже. Наши первые старательные и неловкие упражнения в постели и замечательные вторые, поэзия, рыба, ведерки со льдом, рассказы, политика, встречи в пятницу вечером, игривость, совместные ванны, совместный сон, поцелуи, ласки, касания языками – как умело ты представлялась только тем, чем кажешься, только собой. Злобно, сатирически я желал тебе молниеносной карьеры. Потом пожелал другого. Должен сказать тебе, что если бы в тот час твоя красивая головка лежала у меня на коленях, и в руку мне сунули бы нож, я воткнул бы его в шею не задумываясь. В отличие от меня Отелло не хотел проливать кровь. Он был слабаком. Не уходи сейчас, Сирина. Читай дальше. Эта часть не будет долгой. Да, я ненавидел тебя, презирал себя за глупость, за то, что, тщеславный дурак, легко уговорил себя, что денежный фонтан мною заслужен, так же как красивая женщина, с которой я прогуливаюсь под ручку по берегу моря. Как и Остеновская премия, которую я принял, не особенно удивившись, словно она моя по праву.

Да, я растянулся на своей широкой кровати с пологом, на шелковом покрывале со средневековыми сценами охоты и вытаскивал из памяти всю боль и все оскорбительное, что она могла выдать. Эти долгие ужины в «Уилерсе», тосты, чоканье, литература, детство, вероятности – все это слиплось в тушу и медленно поворачивалось, как на вертеле. Я вспоминал время перед Рождеством. Ведь проскальзывали в наших разговорах намеки на возможность общего будущего? Но какое у нас могло быть будущее, если ты не сказала мне, кто ты такая? Чем, по-твоему, это могло кончиться? Конечно, ты не собиралась скрывать от меня эту тайну до конца жизни. В восемь часов виски пошло лучше, чем в пять. Я выпил три стопки чистого и заказал по телефону бутылку бордо и сэндвич с ветчиной. И продолжил с виски. Но не напился до чертей, не громил комнату и не проклинал тебя. Нет, я написал тебе свирепое письмо на гостиничном бланке, нашел марку, надписал конверт и положил в карман пальто. Выпил бокал вина, заказал еще один сэндвич, стал думать более связно и в десять смирно уснул.

Проснулся через несколько часов в абсолютной темноте – шторы в номере были плотные – и в состоянии бестревожной, но полной амнезии. Я ощущал под собой удобную кровать, но кто я и где, было недоступно пониманию. Это продолжалось лишь несколько секунд, этот эпизод чистого существования, психический эквивалент пустой страницы. Неизбежно сюжет просочился в сознание, сперва ближайшие детали – комната, гостиница, город, Грейторекс, ты; потом более важные факты моей жизни – мое имя, общая ситуация. И тут, когда я сел и ощупью стал искать выключатель лампы у изголовья, вся история со «Сластеной» предстала передо мной совсем в другой перспективе. Короткое очистительное беспамятство повернуло меня к здравому смыслу. Это была не просто и не только злосчастная история предательства и личной катастрофы. Я слишком упивался своей оскорбленностью и не видел другую сторону этого несчастья – благоприятную возможность, подарок. Я был романистом без романа, а теперь судьба подбросила мне мозговую косточку, набросок хорошей истории. У меня в постели была шпионка, ее голова лежала на моей подушке, губы ее прижимались к моему уху. Она скрывала свою истинную цель, но в чем штука – она не знала, что я это знаю. И я ей не скажу. Я не выведу тебя на чистую воду, не будет обвинений, окончательной ссоры, расставания – пока нет. Вместо этого – молчание, сдержанность, терпеливое наблюдение и запись. События определят фабулу. Персонажи готовы. Я ничего не буду выдумывать, только записывать. Буду наблюдать тебя за работой. Я тоже могу быть шпионом.

Я сидел на кровати, разинув рот, и смотрел в другой конец комнаты, словно человек, увидевший, как из стены выходит тень его отца. Я видел роман, который собирался написать. И видел опасности. Я буду по-прежнему получать деньги, хотя знаю их источник. Грейторекс знает, что я знаю. Из-за этого я уязвим, я даю ему власть над собой. Задуман ли этот роман как месть? В общем, нет, но ты развязала мне руки. Ты не спросила, хочу ли я быть в «Сластене», а я не спрошу тебя, хочешь ли ты быть в моей книге. Иэн Гамильтон как-то рассказал мне о писателе, который вставил в роман интимные подробности своей семейной жизни. Жена негодовала, читая об их половой жизни и скрупулезно воспроизведенных постельных разговорах. Она с ним развелась, и он вечно сожалел об этом, не в последнюю очередь потому, что она была очень богата. А здесь никаких препятствий. Могу делать все, что захочу. Но нельзя всю жизнь сидеть с разинутым ртом. Я быстро оделся, нашел свой блокнот и исписал его за два часа. Мне надо было только рассказать историю, как я ее видел, – от той минуты, когда ты вошла в мой кабинет в университете, до моей встречи с Грейторексом и дальше.