Томас Пинчон - Винляндия Страница 68

Дица гоготнула.

— Милашкой!

— Мне и без того было трудно принять, что она так поступила, я так и не вычислила никогда, почему. Ну и ладно, мне б оно всю жизнь съело. А может, и съело. — Так гадкий Ниндзямобиль и нёсся по великой Вентуре, среди олимпийских гостей отовсюду, которые кишели по всей системе скоростных автострад в полуденных плотностях до самой глубокой ночи, надраенные, вопящие чёрные кавалькады машин, что могли б нести в себе какого угодно претендента на пост, крейсеры курсом на одеревленные и ревущие помягче бульвары, тягачи громадных двойных и тройных трейлеров, любивших обнаружить, как «фольксвагены» трудятся на подъёмах и обруливают их изящно и с допуском лишь на комариную жопку, плюс дезертиры, ухажёры, тетери и сутенёры, все мчат мухой, щерясь от уха до уха, над головами зрителей ТВ, любовников под эстакадами, киношками в торговых центрах, откуда народ валом, яркими оазисами заправок в чистом флуоресцентном разливе, под маркизами пальм, вскоре свёрнутыми, вдоль коридоров поверхностных улиц, в ночнистом смоге, саманном воздухе, дуновенье дальних фейерверков, расплёсканном, сломленном мире.

Когда же Бирк ею вообще владел? Могло быть минуты полторы, сразу после событий в Колледже сёрфа, смерти Драпа Атмана и падения HP3, хотя он больше не был в этом уверен. Он помнил утреннюю морось, при первом свете, в лагере на севере, подъезжают на гаражном «мерседесе» с напарником, Роскоу, за рулём, неспешно катят мимо битых тучами бараков, тормозят на асфальте, ждут в циановом сверканье огней безопасности. Официально он приехал посмотреть на физический завод и проинспектировать население его Программы Политического Перевоспитания, сиречь ПРОП, собственного детища Бирка, его ставки на карьерный путч, его специальности на тонком льду, совсем скоро вносимой дополнением в то, что станет Актом о Борьбе с Преступностью 1970 года не-настолько-уж-и-нео фашистского конгрессмена из округа Трасеро, друга друзей, при расплате с которым за несколько милостей этот солон далеко не раз оказывался шныряющим на дистанции прицела от сетчатых периметров Алленвуда, Пенсильвания. Но опять-таки — Бирк от одной мысли об этом возбуждался — предположим, игра стоила свеч. Закон, его закон, тогда будет предписывать, чтобы задержанные в гражданских беспорядках могли отправляться в определённые заказники Министерства юстиции и там экзаменоваться на потенциал к стукачеству. Признанным пригодными после чего предоставлялся бы выбор между федеральным обвинением и федеральным наймом, в качестве независимых подрядчиков на договорной основе, работающим под прикрытием на Политическую Разведку МЮ, но не вне оной. Пройдя полный тренировочный курс, включающий в себя обращение с различными видами оружия, они могли быть переведены — по сути, договоры их перепроданы — в ФБР и под этим контролем внедряться, зачастую снова и снова, в студенческие городки, радикальные организации и прочие средоточия внутренних беспорядков. Поэтому в дополнение к изподзаконной неприкосновенности, другим уникальным торговым предложением этого найма оказалось бы эдакое нечаянное выполнение желания, что подразумевалось классической пост-студенческой Мечтой об Осеннем Возвращении, ещё на один семестр, нужен зачёт ещё по одному курсу, ещё один шанс снова оказаться за партой — да, коль скоро оплачивается это услугами, достаточно им полезными, ФБР даже могло посадить тебя в машину времени, если хочешь, вот насколько могучи были те лягаши даже в те времена.

Гений Бирка Вонда заключался в том, что в деятельности леваков шестидесятых он видел не угрозы порядку, а непризнанные желания его. Пока Ящик провозглашал всевозможную революцию молодёжи против родителей, и зрители на эту историю велись, Бирк видел в ней глубокую — если б он позволил себе это почувствовать, временами касание — нужду остаться детьми навсегда, надёжно внутри некой расширенной национальной Семьи. Ставил он на догадку, что этих бунтующих деток, уже и без того на полпути, легко будет обратить и дёшево усовершенствовать. Они просто слушали не ту музыку, дышали не тем дымом, восхищались не теми личностями. Им требовалось восстановить прежнюю обусловенность.

Сегодня утром в ПРОПе на завтрак не созывали — столовая ещё не разогналась на полную мощность, поэтому регулярно ел только персонал, а «гостям» оставалось, в нескончаемых переговорах, есть, как могут… как и могли. Бирк не на это смотреть сюда приехал. Он приехал на Утреннее Собрание, Утренние Отчёты. Проснутся ли они голодными, как бы там ни спали, тепло ль им было или нет пред этими Северо-Тихоокеанскими фронтами, побудка по ГС всех вытащит наружу… тогда-то и посмотрит. На самом же деле — даже он это сознавал — приехал он ради того, чтобы увидеть Френези среди них, этих длинноволосых тел, мужчин, что стали женственны, женщин, что стали маленькими детьми, среди вихрей длин ных обнажённых рук и ног, маленьких девочек, голых под бахромчатыми куртками своих молодых людей, очи долу, прочь, никогда не встречаются взглядами со своими допросчиками, мальчишек с волосами ниже плеч, волосами, что всё время лезут в глаза… такая порода кротких стадных существ, кому место, кому удобнее, давайте уж начистоту, за оградами. Детки, томящиеся по дисциплине. Френези, может, и не — разве что под пытками, да и то — верила, что он вообще сможет посадить её в тюрьму. Он знал: она попытается не подпустить никого к тому, что считала какой-то своей внутренней свободой, и дальше воображать себя в безопасности, по-прежнему цельной… но тут будет он, её неотступный свидетель, наблюдать за нею в контексте, отрицать коего она не сможет, — с прочими ими, никакого другого человечьего общества, всё как есть. Слабоватое утешение для Бирка Вонда — хотя снова в глубокой кожаной обивке, одним глазом на программу «Сегодня», ухом к тактическим частотам, подведённым к передним и задним динамикам, дыша паром кофе без кофеина, он вовсе не удивлялся, что у него обнаружился стояк.

Роскоу знал, что этот дополуденный визит конфиденциален. Пока, официально, с поддерживающими и финансовыми законопроектами, до сих пор пробирающимися через Конгресс, этого места даже не существовало. Он определял, до чего нервничает Бирк — зеркальце заднего вида полнилось опасливыми жестами. Вот они, он и Хват, в транспортном средстве МЮ, в рабочее время МЮ, разыгрывают ещё один непонятный гамбит юного Вонда с властью-и-сексом, кой он бы отрицал, если б Роскоу сглупил и полез о нём заговаривать. Сам-то Роскоу нипочём сам тут не оказался, будь он хозяином своего времени, чем он не был с тех роковых четырёх утра, когда все в кевларе и плексе явились Особисты, воронёные стволы наготове.

— Рёбзя! — попробовал он вязко возмутиться сквозь последний кус бесплатного Л.А. — шного чизбургера-делюкс, с которым ему довелось знаться ещё довольно долго. — Чёрт, я знаю, что гадкий, но… — Хотел процитировать «Шангри-Ляль» и особо отметить: «Но я не плохой», — однако вдохнул глоток бургер-булки и вместо этого закашлялся.

С тех пор, как он стал с Бирком, Роскоу начал рассматривать себя не столько прихвостнем, сколько Осторожным Матёрым Докой, что передаёт всевозможные полезные знания, если только щенок озаботится их выслушать. Вот эти пташки тут на участке, к примеру -

— Не знаю, — бормотал он, — ты ж бывал на передовой, видал этих деток вблизи — некоторые-то вгружены по серьёзу, крутые они субчики, длинные волосы и все дела. Никогда их не обратишь — а если да, никогда им не доверяй.

— На поруки их вернут где-нибудь ещё — мы всегда знали, что с ними делать. Я полагаюсь на то, что другие 90 %, любители, потребители, малые объёмы внимания, вылезают туда кайфа для, подснять цыпу, срастить дури, ничего политического. В главном русле, Роскоу, вот где мы ловим.

Нет смысла приставать, когда Бирк всегда мог заткнуть ему рот, отыскав способ напомнить, скольким Роскоу ему навсегда обязан, но ещё и потому, что он позволил себе верить, будто юный Вонд достаточно глубок, чтобы толковать его молчания, из коих некоторые красноречивы, как лекции. Бирк, со своей стороны, молчания Роскоу ценить-то ценил, ещё как, и чем больше их, тем лучше. Они входили в его представление об идеальной мелкой сошке, которую он воображал себе эдаким Тонто, но не таким говорливым. А до той степени, в которой он старался не доставать Обвинителя подробностями того, как, частенько получудесным манером, у него всё получалось, вероятно, и сам Роскоу это себе воображал. Кто, в конце концов, помимо преподавания Одинокому Объездчику всех до единого индейских умений и навыков, ещё и жизнь ему спас?

Однако даже эта высшая услуга не стёрла его долга Бирку, который однажды, в точности когда замах был эффективнее некуда, за него вступился. Плата предполагалась в единицах безусловной преданности, включая спасение жизни, но не ограничиваясь ею, одну смену за другой до выхода в отставку, причём вопрос о пенсии оставался висеть в воздухе, а юристы по обе стороны его ещё рассматривали. Он не только буквально спас жизнь Бирку, но далеко не раз и ту работу, с которой, сознавал он, ему тоже крайне повезло, отчего прикрытие спины Вонда превратилось в эту несчастливую фазу его собственной карьеры. В той памятной перестрелке на поле дури, Бирк следовал за Роскоу в немоте и ужасе, как новобранец в подчинении у сержанта, сквозь плотный смолистый дух: тогда великая нация вела свою войну с ботаническим видом, пули колбасило, и они жарко грассировали мимо сквозь тенистую листву, ломая стебли, вышибая семя из colas[114], Бирк повторял все до единого движения Роскоу, прилепившись к нему тенью, пока не добрались до вертушки и не взмыли так стремительно, словно молитва Господу, словно голубок в небеса.