Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза Страница 68

Мальчик посмотрел на мужчину и отвернулся.

— Я думаю, хорошее не спит, — проговорил он тихо, печально. — Хорошее умерло.

— Нет, не говори так. Хорошее в людях никогда не умирает, — мужчина подумал и прибавил: — Нет, умирает, конечно, но только вместе с ними.

Они помолчали. На улице, за оградой сквера послышался негромкий смех одинокого прохожего. Мужчина обернулся, проводил взглядом колеблющуюся фигуру.

— Пьяный, наверно, — сказал он в пространство между собой и мальчиком.

— Я бы хотел ехать по дорогам в машине, и чтобы там и жить, — мечтательно произнес мальчик, занятый своими мыслями.

— Мы будем ехать. Мы будем всегда ехать по дорогам, правда, папа?

— Правда… И ты, когда вырастешь большой, будешь работать, может, даже ученым будешь, все тогда станут тебя уважать, и у тебя самого будет красивая дорогая машина…

— Свой грузовик, — мальчик засмеялся от счастья.

— Нет, зачем же грузовик? — возразил мужчина. — Свой автомобиль. Дорогой автомобиль с шофером в форменной фуражке. Это намного лучше грузовика. И тогда ты сам будешь катать меня…

— Нет, нет, не катать, — возразил мальчик, слушавший до того, как завороженный. — Мы не будем кататься. Мы будем ехать по-настоящему, ехать по разным дорогам. Увидим разные красивые места, красивых, добрых людей. Это нужно, папа, а не просто так! Это нужно, папа, — говорил уже плаксиво-просительным голосом мальчик, чувствуя, что не может донести свою мысль до отца, жалея и сердясь про себя, что не может объяснить отцу такие простые вещи, и видя по благодушному лицу мужчины, что тот не понимает его.

— Да, да, по-настоящему ехать будем, — согласился мужчина и неуклюже, неумело погладил мальчика по отросшим волосам, даже не погладил, а положил на мгновение свою большую ладонь на его голову, и сердце мальчика сильно забилось от этой неумелой ласки.

— Тебе давно пора постричься, — сказал мужчина. — Завтра свожу тебя в парикмахерскую.

Мужчина заметил насмешливый взгляд мальчика, чуть смутился и повторил:

— Завтра уже обязательно… Все времени раньше не было.

— Все мальчики в классе смеются надо мной, говорят, что я на девочку похож.

— Деретесь? Не бьют тебя? — спросил мужчина, и в голосе его звучало лишь спокойное любопытство.

— Нет, не бьют, — звонко ответил мальчик. — Не могут. Я сдачи даю. Знаешь, как я здорово дерусь? — он вскочил со скамейки и встал напротив мужчины, сжав свои маленькие кулачки.

— Не сжимай, кровь пойдет, — мужчина взял его за порезанную руку.

— И еще у меня в классе есть друзья. Мы дружим, — прибавил мальчик более спокойным голосом, усаживаясь обратно рядом с отцом.

— Хорошие друзья — это много значит! — рассудительным тоном произнес мужчина.

Он притянул мальчика к себе, большие его руки держали узенькие плечи мальчика. Он хотел поцеловать сына, но стеснялся. А мальчик, бледный от волнения, стоял, опустив глаза, не приученный к отцовской ласке, не просящий ее и не отвергающий. Внутри у него что-то сладко заныло. И тогда он заплакал, по-взрослому, беззвучно, крупными слезами из больших своих темных глаз.

— Что ты, глупенький? — дрожащим от нежности голосом спросил мужчина, он растерялся, не зная, что делать дальше, и просто повторил теперь уже осипшим, деревянным голосом: — Что ты, глупенький, не надо…

«Боже, — подумал мужчина, содрогнувшись на миг в душе своей, — не повтори в нем, боже, мою судьбу».

Ему даже не пришло в голову, что сына можно усадить к себе на колени, утереть ему слезы, приласкать… Да мало ли что можно… Мало ли что на его месте сделали бы другие, нормальные отцы. Он вспомнил об этом запоздало: мальчик перестал плакать и теперь сидел рядом, мрачный, тяжелым, недетским взглядом упираясь в мохнатые ели напротив скамейки.

Мужчина тяжело вздохнул, чувствуя свою беспомощность, и заискивающе произнес:

— Хочешь, немного погуляем?.. Хочешь, на бульвар пойдем? — он говорил заискивающе, как жизнь научила его говорить с людьми, потому что с собственным сыном говорить он еще не научился.

А мальчик, расслышав эту фальшивую нотку в его голосе, передернулся, она больно ударила по душе его, захлестнула горло. Дети ведь всегда остро чувствуют фальшь. Он презрительно хмыкнул, решив, что своим презрением перечеркивает фальшивую нотку, невольно прозвучавшую в голосе отца. Но мужчина уже перестал заглядывать ему в лицо и никак не среагировал, а может, даже не расслышал, и мальчик понял, что не удалось, так резанувшая душу ложь, исходящая от родного человека, и осталась висеть в воздухе между ними, звеня в его ушах. Подчеркнуто-равнодушным голосом мальчик ответил:

— Что ж, пойдем.

Отец, как ему показалось, даже обрадовался тому, что мальчик среагировал на его слова, тут же резво поднялся со скамейки, взял вялую руку мальчика в свою и сказал:

— Конечно, так сидеть — замерзнуть можно, лучше погуляем.

Мальчик убрал руку, спрятал в карман.

— Не маленький, — хмуро произнес он. — Так пойдем.

— Ты карман запачкаешь, — сказал тоскливо мужчина и потом с огромным усилием спросил: — Я, может, обидел тебя чем-нибудь?

— Нет! — крикнул мальчик, выплеснув в крике всю накопившуюся в душе горечь.

— Что же ты кричишь? — тихо, устало спросил мужчина и вдруг подумал, что ничего ведь не знает про этого мальчика, не понимает его и, может, даже не старается понять, и где уж ему разгадывать малейшие движения его души, распознавать странности поведения. Он вздохнул и обвинил в этом только себя, но от этого ему не стало легче. Да и мальчику от этого не легче, подумал он, нужно наверстать упущенное, привыкнуть к нему, почаще, побольше бывать с ним, ведь он такой одинокий!

Они шли по бульвару вдоль берега моря. Стояла поздняя осень. Ветрено и прохладно, море черное, звезд нет. И дождь сеял не переставая, нудный, мелкий, колючий. Они шли молча, и каждый думал о своем.

— Я пойду домой, — сказал вдруг мальчик.

— Тебе холодно? — спросил мужчина.

— Домой пойду, — повторил мальчик, не отвечая на вопрос. — Поздно, ругаться будет.

Он не сказал: мама ругаться будет. Он вообще старался как можно реже упоминать это слово — «мама», такое обычное и любимое для других детей.

Мужчина взглянул на электрические часы на башне высотного дома: одиннадцать.

— В самом деле, поздновато, — сказал он. — Тебе спать пора, ведь завтра в школу, а?

— Завтра воскресенье, — равнодушно напомнил мальчик.

— Ах, да, да! — деланно хохотнул мужчина и шлепнул себя по лбу.

— Забыл… Знаешь, как оно бывает… Забегаешься, уж и дней недели не помнишь… А я ведь часто теперь и по воскресеньям работаю, и поэтому мне…

— До свиданья, — тихо сказал мальчик, не глядя на него.

Мужчина замолчал, молча протянул руку и пожал холодную ладошку мальчика. Тот повернулся и пошагал прочь. Он удалялся — маленькая светлая фигурка, такая беззащитная на огромном пустынном пространстве бульвара. Мужчина растерянно смотрел ему вслед. Потом, словно очнувшись, большими торопливыми шагами пошел за ним, догнал, взял за плечи, повернул лицом к себе.

— Послушай, послушай, — взволнованно заговорил он. — Мы уедем, я увезу тебя, обещаю. Обязательно. Будет грузовик, все будет, как ты хочешь… Будешь в нем жить и путешествовать… Мы будем кататься по дорогам, все время кататься…

Мальчик вдруг поморщился, как от боли.

— И я брошу, обещаю тебе, честно, брошу эту гадость… И тогда никто не посмеет назвать твоего отца наркоманом, никто не посмеет… Я буду всегда с тобой, мы начнем жить сначала, и никогда не будем вспоминать наше прошлое… Я буду работать, ты — ходить в школу… И грузовик будет, мы станем ездить по разным дорогам, куда ты хочешь, по самым красивым дорогам, которые только есть на свете… И я никогда, никогда больше не буду колоться, и никогда не дам тебя в обиду, мы будем вместе, всегда вместе, — говорил мужчина, задыхаясь, захлебываясь словами, стараясь убедить, чтобы его жалкие, липкие слова заставили бы мальчика поверить ему. Он говорил все это, но одна прилипчивая мысль вертелась в мозгу и не хотела исчезнуть.

«Мне одна дорога — дорога в ад», — думал он, и потому все, что он говорил, звучало еще менее убедительно под давлением этой мысли.

— Нет! — крикнул вдруг мальчик и отбежал в сторону, вырвавшись из рук отца. — Нет! Никогда этого не будет! Не рассказывай мне сказки! Никогда, никогда мы не уедем! Ты врешь, врешь, думаешь, я маленький, мне можно и соврать, а я поверю. Нет, я уже не маленький, и я не верю тебе! Я всегда буду с ней, и всегда будет одно и то же, и никаких дорог не будет, никаких дорог и грузовика не будет… — мальчик громко заплакал, зарыдал, сжимая ладонями, одна из которых была все еще обвязана грязным отцовским платком, разболевшуюся голову.

Мужчина молча подошел к нему. В горле его стоял горячий ком — большое горе маленького мальчика. Он опустился на корточки перед плачущим сыном, взял его руку и прижал к своей небритой щеке. Это было так неожиданно, что мальчик внезапно перестал плакать, но слезы все еще катились, оставляя извилистые полосы на немытых его щеках. Мужчина притянул его к себе и нежно поцеловал в лоб, обнял. Мальчик продолжал тихо всхлипывать.