Джозеф Хеллер - Уловка-22 Страница 7

Однажды ночью, когда Хэвермейер выстрелил в мышь, Заморыш Джо выскочил из палатки босой, вопя что было мочи. Разрядив свой собственный пистолет сорок пятого калибра в палатку Хэвермейера, он ринулся вниз по откосу выемки, лихо вскарабкался на противоположную сторону и вдруг исчез, провалившись в одну из земляных щелей, которые, словно по мановению волшебной палочки, появились у каждой палатки на другое же утро после того, как Милоу Миндербиндер разбомбил расположение своей эскадрильи. (Это случилось незадолго до рассвета в дни великой осады Болоньи, когда в ночном воздухе реяли, как привидения, безгласные тени мертвецов.) Заморыш Джо находился в состоянии, близком к помешательству: он снова выполнил норму вылетов и был временно освобожден от полетов, а это выводило его из себя. Когда Заморыша Джо выудили с сырого дна земляной щели, он бормотал что-то бессвязное о змеях, пауках и крысах. Дно осветили карманными фонариками, но, кроме нескольких дюймов застоявшейся дождевой воды, там ничего не оказалось.

— Вот видите! — крикнул Хавермейер. — Я говорил вам, что он псих, ведь говорил же?

4. Доктор Дейника

Заморыш Джо бесспорно был ненормальным, и никто не знал этого лучше, чем Йоссариан, который изо всех сил старался как‑нибудь помочь ему. Но Заморыш Джо не желал и слушать Йоссариана. Он не желал слушать Йоссариана, ибо считал его самого психом.

— А почему он, собственно говоря, обязан тебя слушать? — спрашивал Йоссариана доктор Дейника, не поднимая глаз.

— Но у него же неприятности…

Доктор Дейника презрительно фыркнул.

— У него неприятности! Что же обо мне сказать в таком случае? — продолжал Дейника, мрачно усмехаясь. — О, лично я никому не жалуюсь. Я знаю, что идет война. Я знаю, что масса людей готова на жертвы во имя нашей победы. Но почему я должен быть одним из этих людей? Почему не призовут в армию кого‑нибудь из тех старых врачей, которые посылают публике воздушные поцелуйчики и болтают, будто медики готовы на жертвы? А я не хочу приносить жертвы. Я хочу приносить домой доллары.

Доктор Дейника был аккуратненький, чистенький человек, для которого хорошо провести время — значило всласть побрюзжать. У него были темные волосы и умное мрачное личико со скорбными мешочками под глазами. Постоянно озабоченный своим здоровьем, он чуть ли не каждый день ходил в медчасть, заставляя одного из двух санитаров мерить ему температуру. Эти два парня фактически делали за него всю работу, причем настолько успешно, что доктору оставалось только сидеть на солнышке, греть свой насморочный нос и размышлять, чем это так озабочены все люди вокруг. Рядовых из медчасти звали Гэс и Уэс. Они достигли большого успеха, подняв медицину до уровня точных наук: тех, кто приходил к ним с температурой выше тридцати восьми градусов, они немедленно отсылали в госпиталь. Всем больным, за исключением Йоссариана, с температурой ниже тридцати восьми градусов они, чтобы отделаться, мазали десны и большие пальцы ног раствором марганцовки и давали таблетку слабительного, которую каждый уважающий себя больной тут же забрасывал в кусты. Если градусник показывал тридцать восемь ровно, посетителя просили зайти через часок — снова измерить температуру. Йоссариан с температурой тридцать семь и девять десятых мог отправляться в госпиталь, когда его душе угодно, — Гэс и Уэс ему были нипочем.

Эта система всех устраивала, и особенно доктора Дейнику: у него, таким образом, оставалось достаточно времени, чтобы наблюдать, как старый майор де Каверли мечет подковы на своей личной спортплощадке. Во время этого занятия майор носил на глазу целлулоидный кружочек, который Дейника выкроил специально для него из куска целлулоида, воровским способом вырезанного из окна служебной палатки майора Майора.

Доктор Дейника отправлялся в медчасть к Гэсу и Уэсу, только когда чувствовал себя ужасно больным, а чувствовал он себя ужасно больным каждый день. Гэс и Уэс осматривали его и ровным счетом ничего не обнаруживали.

Термометр неизменно показывал тридцать шесть и шесть, что, с их точки зрения, было совершенно нормальной температурой, если их шеф не возражал. Но он возражал. Постепенно он начал терять доверие к Гэсу и Уэсу и подумывал о том, чтобы перевести их обратно в гараж и заменить людьми, более толковыми и способными найти у него в организме какой‑нибудь непорядок.

Лично доктору Дейнике было известно множество вешей, которые нельзя было назвать иначе, как вопиющим непорядком. Помимо собственного здоровья, его очень беспокоили Тихий океан и полетное время. Здоровье это такая штука, в которой никогда нельзя быть уверенным. А Тихий океан… Дейника ужасно боялся, что если он освободит Йоссариана от полетов, то тем самым навлечет на себя гнев полковника Кэткарта и тот переведет его на Тихий океан. Полетное же время — это время, которое он должен был налетать в месяц, чтобы получать надбавку к жалованью.

Дейника ненавидел полеты. В самолете он чувствовал себя, как в клетке: в нем лишнего шагу не шагнешь. Доктор слыхал, что люди, которые с удовольствием влезают в кабину самолета, подчиняются подсознательному желанию влезть обратно в утробу матери. Это сказал ему Йоссариан, который устраивал так, что доктор получал свою надбавку за полетное время, не влезая обратно в утробу матери. Йоссариан каждый раз уговаривал Макуотта внести фамилию доктора в полетный лист перед тренировочным заданием или перед путешествием в Рим.

— Вы же понимаете, — лебезил Дейника, заговорщицки подмигивая, — к чему мне понапрасну испытывать судьбу, если я не обязан этого делать?

— Безусловно, — соглашался Йоссариан.

— Какая разница — был я в самолете или я не был в самолете?

— Никакой разницы.

— Именно это я и имею в виду, — говорил Дейника. — Не подмажешь — не поедешь, на этом все в мире держится. Рука руку моет. Понял, о чем я? Почеши мне спинку, и я почешу тебе…

Йоссариан понял.

— Да нет, я имел в виду не это, — сказал Дейника, когда Йоссариан начал чесать ему спину.

— Я говорю о сотрудничестве. Взаимная любезность. Ты мне оказываешь любезность, я — тебе. Понял?

— Вот и окажи мне любезность, — попросил Йоссариан.

— Исключено, — ответил Дейника.

Что‑то пугающее было в облике доктора, когда он сидел, погруженный в меланхолию, около своей палатки. А он при каждом удобном случае посиживал там на солнышке в летних брюках цвета хаки и в рубашке с короткими рукавами, которая от стирки — стирал же он ее в целях дезинфекции ежедневно — вылиняла и стала серой. Доктор был похож на человека, который однажды, похолодев от ужаса, превратился в ледышку, да так с тех пор и не оттаял полностью. Он сидел, уйдя в себя, втянув голову в худые плечи, и потирал загорелыми пальцами голые скрещенные руки, словно ему и впрямь было холодно. На самом деле тепла у доктора было хоть отбавляй, во всяком случае, сам к себе он относился с большой теплотой. — Ну почему именно я? — не уставал он жалостливо вопрошать, и, надо сказать, вопрос этот был интересный.

Йоссариан считал этот вопрос интересным, потому что коллекционировал интересные вопросы, чтобы с их помощью срывать занятия, которые раньше два раза в неделю проводил Клевинджер в палатке капитана Блэка из разведотдела. Клевинджеру помогал очкастый капрал, которого все считали подрывным элементом. Капитан Блэк ни минуты не сомневался, что капрал — подрывной элемент: не случайно он носил очки и употреблял такие словечки, как «панацея» и «утопия». К тому же капрал не любил Адольфа Гитлера, а ведь Гитлер проделал такую замечательную работу по борьбе с антиамериканской деятельностью в Германии!

Йоссариан посещал занятия, надеясь хоть там докопаться до истины и установить, почему такое множество людей тратит столько сил, чтобы убить его. Помимо Йоссариана, к занятиям проявляли интерес еще несколько человек, и, когда Клевинджер и капрал имели неосторожность спросить, есть ли вопросы, вопросы так и посыпались — один интереснее другого.

— Испания — это кто?

— Для чего Гитлер?

— А правильно — это когда?

— Где был тот сутулый старик с белой как мел физиономией, которого я, бывало, называл Папашка, когда рухнула карусель?

— Какие козыри объявили в Мюнхене?

— Хо‑хо, бери‑бери!

— Мошонка!

Все это прозвучало одно за другим, и тогда Йоссариан задал свой вопрос, на который не может быть ответа:

— Где прошлогодний Сноуден?

Этим вопросом он уложил их на обе лопатки. Ведь Сноуден был убит под Авиньоном, когда Доббс сошел с ума в воздухе и выхватил штурвал у Хьюпла…

Капрал притворился глухим.

— Что вы сказали? — спросил он. — Где прошлогодний Сноуден?

— Боюсь, что я вас не понял.

— Ой sont les Neiges d'antan? — сказал Йоссариан, чтобы капралу было легче понять его.