Рейчел Джойс - Операция «Перфект» Страница 7

Этот ритуал он повторяет ровно двадцать один раз – столько, сколько следует. Он входит в кемпер. Приветствует свои вещи. Затем снова выходит. Вошел – привет, здравствуйте, – вышел. Вошел – привет, здравствуйте, – вышел. И каждый раз непременно отпирает и запирает дверь.

«Двадцать один» – число безопасности. Если этот ритуал совершать двадцать один раз, с ним, Джимом, точно ничего не случится. А вот «двадцать» – число небезопасное, как и «двадцать два». Если что-то иное случайно затешется ему в голову – какой-то образ или слово – и он собьется, все придется начинать сначала.

Никто и понятия не имеет об этой стороне жизни Джима. Если он забредает в микрорайон, то всегда выправляет скомканные банки из-под пива и подбирает всякий мусор. И всегда здоровается с мальчишками на катке: «П-привет, как дела?» – а порой даже приносит с собой ящик с инструментами и чинит, например, забитый коллектор, но никто не должен знать, через какие испытания ему приходится проходить, когда он остается один. В Кренхем-вилледж есть одна дама с собакой, которая иной раз спрашивает, где он живет и не хочет ли он как-нибудь зайти в общественный центр и поиграть с ними в бинго. Выигравшим полагаются чудесные призы, говорит она, иногда даже обед на двоих в городском пабе. Но Джим спешит извиниться и отказаться.

Покончив со входами-выходами, Джим принимается за другие дела. Теперь нужно, лежа на животе, тщательно заклеить нижний край дверной рамы и всю дверь по периметру клейкой лентой, то же самое нужно проделать и с окнами. Все это необходимо, чтобы в его домик не проникли чужие. Затем он должен хорошенько проверить кухонные шкафчики и непременно заглянуть под раскладную кровать и за занавески – все это тоже полагается делать определенное количество раз. Но иногда, даже завершив все необходимые процедуры, Джим по-прежнему не чувствует себя в безопасности и тогда вынужден начинать все сначала, причем не только заклеивание каждой щели, а именно все, начиная с запирания-отпирания двери и бесконечных выходов наружу. Пошатываясь от усталости, он двадцать один раз выходит из домика и снова входит туда, запирает дверь и снова ее отпирает, здороваясь с каждой вещью: «Здравствуй, коврик у двери, здравствуй, кран, здравствуй, дверь».

Со времен учебы в школе у Джима не было ни одного настоящего друга. Он ни разу в жизни не был с женщиной. После закрытия «Бесли Хилл» он очень хотел иметь и друга, и возлюбленную, хотел познать любовь, понять других и быть понятым ими, но если столько раз приходится входить в дом и выходить из него, столько раз здороваться с каждым неодушевленным предметом и непременно каждый вечер для безопасности заклеивать липкой лентой по периметру все, что способно открываться, то времени на прочие дела практически не остается. И потом, Джима так часто охватывает душевное волнение, что он буквально теряет дар речи. Нет, наверное, любить ему уже слишком поздно.

Он тщательно обследует все, что находится внутри его домика. Окна. Шкафчики. Каждую трещинку. Люк в горбатой крыше кемпера он тоже заклеил по периметру, и теперь у него такое ощущение, словно он находится внутри хорошо запакованной посылки. Это приносит огромное облегчение. Теперь Джим понимает, что все сделал правильно, как полагается. Сознавать это почти так же приятно, как хорошенько вымыться с головы до ног, оттереть, наконец, с себя всю грязь. Слышно, как по ту сторону Кренхемской пустоши церковные часы бьют два. У Джима часов нет. Их нет у него уже много лет.

Итак, на сон осталось четыре часа.

Глава 5

Женщина-змея

Джеймс Лоу как-то сказал Байрону, что магия как бы подшучивает над истиной. И не то чтобы она выдает ложь за правду. Нет, просто то, что люди видят, очень сильно зависит от того, что они хотят увидеть. Например, когда в цирке Билли-Ловкача женщину распиливают напополам, это же не по-настоящему, верно? Это всего лишь иллюзия, трюк, попытка заставить тебя по-другому взглянуть на истинное положение вещей.

– Не понимаю, – признался Байрон.

Джеймс аккуратно поправил челку и принялся объяснять. Он даже заточил карандаш и нарисовал схему. Ассистентка, рассказывал он, залезает в ящик, и фокусник закрывает крышку, при этом голова ассистентки торчит с одной стороны, а ноги – с другой. А затем, пока фокусник поворачивает ящик другой стороной, зрители даже не успевают заметить, как ассистентка поджимает ноги и целиком прячется в верхней половине ящика, а свои ноги быстро заменяет поддельными, которые опять же торчат наружу. Разумеется, она при этом должна быть просто невероятно гибкой, настоящей женщиной-змеей, ведь это непросто – так исхитриться поджать ноги, чтобы целиком уместиться в верхней половине ящика. Ну, а потом фокусник спокойно распилит ящик посредине.

– Понимаешь теперь? – спросил Джеймс.

– Да, и все-таки я не могу смотреть, как он ящик распиливает! Мне даже думать противно, как у нее ноги отваливаются.

Джеймс согласился с тем, что это весьма важная проблема, и предложил выход:

– А ты попробуй в этот момент поесть сахарной ваты, вдруг поможет.

Мать Байрона, разумеется, не была такой женщиной-змеей. Хотя иногда он замечал, как она, слушая свою любимую музыку, плавно покачивается в такт, словно зачарованная змея. А однажды мать даже подняла руки и как бы положила их на плечи невидимого партнера, а потом стала кружиться, словно танцуя с кем-то, и все-таки на ту ассистентку фокусника она никак не походила. И в тот день после уроков она, как всегда, стояла и ждала его вместе с Люси, и все в ней тоже было точно таким же, как и всегда. На ней был бледно-розовый плащ, тщательно подобранные туфли и сумочка в тон, к ней то и дело подходили другие матери и что-то говорили, называя какие-то даты, и она мило им улыбалась, и каждый раз доставала свою записную книжку. И никто бы никогда не догадался, что всего несколько часов назад она сбила ребенка и уехала, даже не остановившись.

– Значит, в среду у нас «кофейный утренник»? – сказала она, тщательно записывая число. – Да, разумеется, я приду.

– Что это у вас с рукой, Дайана? – спросил кто-то. Кажется, Андреа Лоу.

– Да так, ерунда.

И никаких разговоров о несчастном случае на дороге. И ни слова о добавленных секундах.

– Au revoir[11], Хеммингс, – сказал Джеймс.

– Au revoir, Лоу, – сказал Байрон.

Они подошли к «Ягуару», и Дайана, не моргнув глазом, открыла дверцы. Байрон все время внимательно следил за ней, ожидая, что она вот-вот себя выдаст, проявив хотя бы крошечный признак душевного волнения, но она была совершенно спокойна, спросила, как у него прошел день, и, как обычно, устроилась на водительском сиденье. Короче, ничто в ее поведении не свидетельствовало о том, что с ней случилось нечто экстраординарное. Когда они проезжали мимо поворота на Дигби-роуд, где торчал остов сгоревшего автомобиля, Байрона охватило прямо-таки невероятное волнение, и он опять принялся мурлыкать что-то себе под нос, чтобы успокоиться. А мать только темные очки поправила и преспокойно продолжала смотреть прямо перед собой.

– Да, погода сегодня снова чудесная, – говорила она после обеда в телефонную трубку, беседуя с отцом и, как всегда, накручивая на указательный палец телефонный шнур, так что в итоге он стал похож на связку белых колечек. – Хотя довольно жарко. Я привела в порядок розы. Постирала. Кое-что приготовила и сунула в морозилку. Судя по прогнозу, жара только усилится. – Байрону по-прежнему не терпелось спросить у матери про несчастный случай, и он был вынужден буквально затыкать себе рот, чтобы ничем не выдать своего беспокойства. В конце концов он уселся на табуретку у кухонного стола и, глядя, как мать готовит ужин, принялся размышлять о том, сколько еще времени он будет вот так сидеть и молчать, ожидая, когда она, наконец, повернется к нему и хоть что-нибудь скажет. Он подсчитывал каждую минуту, каждую секунду своего ожидания, но мать по-прежнему ничего об этом не говорила, и вдруг до него дошло: да ведь она ничего не говорит, потому что не знает, что натворила!

– Ты бы пошел лучше свежим воздухом подышал, – наконец обратила на него внимание мать. – Что-то вид у тебя больно усталый.

И Байрон, воспользовавшись этой возможностью, незаметно проскользнул в гараж и аккуратно притворил за собой дверь, но щелку все же оставил, чтобы хоть что-то видеть. Затем вытащил из кармана блейзера фонарик и принялся внимательно осматривать «Ягуар». Но никаких следов столкновения так и не обнаружил. Медленно водя лучом по поверхности автомобиля, он тщательно изучал каждый сантиметр, но нигде не было ни царапины. Провел кончиками пальцев по дверце. По капоту. По серебристому молдингу. Но пальцы не ощутили ни малейшей шероховатости. Все поверхности были на ощупь совершенно гладкими и холодными.

В гараже было темно, прохладно и пахло бензином. Байрон то и дело оглядывался через плечо, проверяя, не подглядывает ли за ним кто-нибудь. У задней стены гаража стояла прикрытая старыми простынями мебель, которую Дайане прислали из дома ее матери, когда та умерла. Однажды Байрон вместе с Джеймсом приподнял край простыни и обнаружил под ней самый обыкновенный торшер с темно-красным, украшенным бахромой абажуром, стандартный набор столиков и огромное старое кресло. Джеймс тогда сказал, что в этом кресле, возможно, кто-то умер, может быть даже именно та женщина, которая была матерью Дайаны. (Байрон никак не мог назвать ее бабушкой, потому что никогда в жизни ее не видел.)