Мэтью Томас - Мы над собой не властны Страница 7

— Ты тоже ложись, — сказал отец, закрывая за собой дверь.

— Представьте себе весь наш район, Вудсайд, поросший лесом, — говорила сестра Мэри-Элис на уроке в восьмом классе. — Давным-давно, мальчики и девочки, здесь было огромное имение — больше сотни акров. Когда-то весь этот район до последнего дюйма принадлежал одной-единственной семье, чья история восходит к первым дням освоения Америки.

Тут сестре пришлось немного помолчать — под окнами школы зафырчал мусоровоз. Свернутая в трубку карта над классной доской слегка покачивалась. Эйлин представила себе, как карта разворачивается и стукает учительницу по голове.

— Внук одного из пуритан — основателей города Кембридж в штате Массачусетс купил большой участок земли и построил ферму неподалеку отсюда.

Сестра прошлась по классу, показывая ученикам книгу, раскрытую на странице с изображением фермы.

— Его наследники перестроили ферму, сделав из нее усадьбу. — Сестра буквально выплюнула это слово. — Из просторного холла усадьбы можно было попасть в парадную гостиную. Имелась и еще одна гостиная, с огромным камином. Большая кухня, медный дверной молоток, снаружи — фруктовый сад.

Сестра перечисляла достоинства дома таким тоном, словно зачитывала обвинения в суде.

— Сменилось несколько поколений, и дом был продан торговцу из Южной Каролины — он вел дела на Манхэттене, а в поместье приезжал на выходные. Во второй половине прошлого века, с развитием железных дорог, некий предприниматель увидел здесь возможность поживы. Он вырубил в поместье лес, осушил болота, наметил улицы, по которым вы ходите сегодня, и разбил всю землю на участки — их получилось около тысячи. Эти участки он распределил по жребию покупателям из среднего класса, продавая в рассрочку — по десять долларов в месяц. Постепенно на участках появились дома. В тысяча восемьсот девяносто пятом году здание усадьбы снесли и на этом месте построили церковь, а позднее — школу, где мы с вами сейчас находимся.

Эйлин рассматривала строгий белый циферблат настенных часов. Когда учительница подошла к ней с книгой, она лениво скользнула взглядом по иллюстрациям и уже не могла отвести глаз. Она даже попросила учительницу вернуться на секундочку, когда та двинулась дальше вдоль ряда.

— Строительство моста Квинсборо было завершено в тысяча девятьсот девятом году, а еще через год закончили туннель Лонг-Айлендской железной дороги под рекой Ист-Ривер и в тысяча девятьсот пятнадцатом приступили к прокладке линии метро под названием Флашинг — вы ее знаете как Седьмую линию надземки. На этот берег реки начали массово переселяться ирландские семьи — ваши дедушки и бабушки, а возможно, и ваши родители. Спасаясь из трущоб Манхэттена, они в конце концов оседали в Вудсайде. Ютились по десять, по двадцать человек в квартире — представьте себе это! Наконец в двадцать четвертом году Провидение сжалилось над ними. Городские власти начали строительство новых домов и квартир для разрешения жилищной проблемы.

Учительница, завершив круг, вновь оказалась у доски и с торжествующей улыбкой обратилась к присяжным с заключительным словом:

— Неисповедимы пути Господни! Кто мало имеет, тому прибавится. Теперь здесь живете вы все, а не одна богатая семья в роскошном доме посреди леса. Так намного лучше, вы согласны, мисс Тумулти?

Вопрос вырвал Эйлин из мира грез — она замечталась о давно исчезнувшем доме с иллюстрации.

— Да, — ответила она на вопрос учительницы.

А про себя подумала: жаль, что такой чудесный дом снесли. Большой красивый дом и поместье вокруг — совсем даже неплохо.

Сестра Мэри-Элис закончила урок словами:

— Подумайте еще вот о чем. Если бы поместье по-прежнему существовало, никого из нас бы здесь не было. Мы бы просто не родились на свет.

Эйлин попыталась представить себе реальность, в которой нет ее одноклассников. Она вспомнила крохотную квартирку, где жила их семья. Много ли потерял бы мир, если бы этой квартиры не было?

Потом вообразила, что сидит на диване в той усадьбе, смотрит в окно на зеленые деревья и листает большую книгу. Рождаются же люди в таких домах; так почему не она?

Пускай не здесь, но где-нибудь она все-таки родилась бы и уж как-нибудь добилась того, чтобы жить в таком доме, не чета другим.

Иногда она навещала живших неподалеку тетю Китти и кузена Пата, на четыре с половиной года младше самой Эйлин. Дядя Пэдди, старший брат отца, умер, когда Пату было два годика. Пат смотрел на отца Эйлин с обожанием, как на родного папу.

Эйлин с детства читала Пату вслух, и в школу он поступил, уже умея читать и писать, когда его ровесники только-только осваивали алфавит. Пат был умница, хотя по школьным отметкам и не скажешь, потому что он никогда не делал уроков. Зато читал запоем, все подряд — лишь бы не то, что задано.

Эйлин усаживала его за кухонный стол и заставляла браться за учебники. Говорила, что он должен учиться на отлично, и никак не меньше, что с ее помощью он сможет добиться всего, чего захочет. Вырастет, разбогатеет, купит большой красивый дом. У нее в этом доме будет свой флигель. Пат наскоро делал домашнее задание и утыкался в очередной приключенческий роман. Он мечтал, когда вырастет, водить грузовик с пивом Шефера.

Когда Эйлин перешла в старшую школу — за успехи в учебе она получила возможность учиться в колледже Святой Елены в Бронксе, — мамина способность приводить себя по утрам в рабочее состояние иссякла, словно испарилась в одночасье. Мама опоздала на работу — раз-другой, а потом и вовсе перестала туда ходить. Однажды она потеряла сознание в вестибюле — домой ее принесли полицейские. Оформлять ничего не стали, ради отца Эйлин. Когда полицейские ушли, Эйлин слова не сказала, не стала и пытаться переодеть маму в чистое — той потом было бы стыдно, а Эйлин все еще боялась материнского гнева, даже когда мать валялась обмякшим кулем. Эйлин всегда помнила, как ее, совсем маленькую, за плохое поведение мама била вешалкой для одежды.

Утром они сидели за столом, мама молча рассеянно курила, и тогда Эйлин сказала, что собирается позвонить «Анонимным алкоголикам». Она промолчала о том, что номер телефона выяснила у тети Китти. Лучше маме не знать, что дочка обсуждает ее беду с другими родственниками.

— Делай что хочешь, — ответила мать и с любопытством наблюдала, как Эйлин набирает номер.

Ответил женский голос. Эйлин сказала, что ее маме нужна помощь. Женщина объяснила, что они готовы помочь, но мама должна попросить об этом сама.

У Эйлин сжалось сердце.

— Она не попросит.

Тут Эйлин перехватила быстрый взгляд матери и поскорее смахнула слезы.

— К сожалению, без ее просьбы мы действовать не можем, — сказала женщина. — Не сдавайся! Попробуй обратиться еще...

— Что там? — спросила мама, туже затягивая пояс халата.

Эйлин, прикрыв трубку ладонью, передала слова женщины.

— Дай сюда! — приказала мать, затушив сигарету в пепельнице. Потом сказала в трубку: — Мне нужна помощь! Слышали, что девочка говорит? Мне нужна помощь, черт побери!

На следующий вечер двое мужчин пришли поговорить. Эйлин никогда еще так не радовалась, что отца нет дома. Они объяснили, что ее маму примут в больницу Никербокера. Пообещали приехать за ней завтра вечером.

Когда они ушли, мама достала из буфета бутылку виски, села на диван и принялась пить, наливая в стакан каждый раз на самое донышко — обстоятельно, как лекарство. Ей сказали взять с собой вещей на две недели. Эйлин собрала сумку и спрятала под кровать. Отцу она все объяснит, когда мама будет уже в больнице.

Весь день она места себе не находила — боялась, что до вечера что-нибудь случится, — но, когда вернулась домой, мама казалась вполне спокойной. В квартире было тихо, начищенный до блеска чайник стоял на газовой плите, пол был выметен, занавески на окнах задернуты. Эйлин поджарила яичницу с колбасой, и они вдвоем сели за стол. Мама ела медленно. Около шести пришли те же двое, оба в костюмах. Мама пошла с ними без споров. Пока она бродила по квартире, собирая последние вещи — кошелек, зубную щетку, книгу, — от ее неожиданно смягчившегося, горестного выражения лица у Эйлин защемило сердце.

Эйлин проводила маму до больницы, а потом те двое отвезли ее домой. Остановились возле подъезда, водитель остался за рулем, а второй вышел открыть ей дверцу. Эйлин медлила идти в дом — ей хотелось как-то выразить свою благодарность, но она не находила слов. Тот, второй, молча снял шляпу. Молчание было полно смысла. Эйлин порадовалась, что эти люди не из разговорчивых. Он дал ей бумажку с номером телефона.

— Будет что нужно — звоните. В любое время.

И они уехали.

Мама пробыла в больнице девять дней, а когда вернулась, начала ходить на занятия группы анонимных алкоголиков и поступила на работу — уборщицей средних школ в Бейсайде. Она жаловалась, что привязана к расписанию Лонг-Айлендской железной дороги. Эйлин догадывалась, что маме просто невесело каждый раз вспоминать, как мало она продвинулась в жизни за годы, прошедшие с тех давних поездок по той же линии.