Эрик Сигал - История Оливера Страница 7

– И просто ради моего высокомерия она была вынуждена пожертвовать массой вещей, – произнес я.

– Вы думаете, она считала, что жертвует ими? – спросил доктор Лондон, вероятно догадываясь, что Дженни не пожаловалась ни разу.

– Доктор, то, что она могла думать, теперь уже не имеет значения.

Он посмотрел на меня. На секунду я испугался, что вот-вот… разрыдаюсь.

– Дженни умерла, а я только теперь понимаю, как эгоистично вел себя.

Снова небольшая пауза.

– Как? – спросил он.

– Мы заканчивали университет. Дженни получила стипендию во Франции. Когда мы решили пожениться, это даже не обсуждалось. Мы просто знали, что останемся в Кембридже, а я поступлю в Гарвардскую школу права. Зачем?

Мы оба снова замолчали. Доктор Лондон не отвечал. Тогда я продолжил:

– Какого черта это казалось мне единственной логической альтернативой? Мое чертово самомнение! С чего я вдруг решил, что важнее именно моя жизнь?!

– Могли быть обстоятельства, которых вы не знаете, – сказал доктор Лондон. Неуклюжая попытка смягчить мою вину.

– И все равно! Я же знал, черт побери, что она никогда не была в Европе! Можно ведь было поехать с ней и стать юристом на год позже?

Он мог решить, что я начитался книжек по женскому равноправию и теперь предаюсь самобичеванию. Но это было не так. Мне причиняло боль не столько то, что Дженни пришлось прервать свое высшее образование, сколько мысль, что я лишил ее возможности побывать в Париже. Увидеть Лондон. Почувствовать Италию.

– Понимаете? – спросил я.

Еще одна пауза.

– Вы готовы потратить на этот разговор некоторое время? – наконец ответил он.

– Я затем и пришел.

– Сможете прийти завтра в пять?

Я кивнул. Он кивнул в ответ. Я встал и вышел из кабинета.

…Я шел по Парк Авеню, пытаясь собраться с мыслями. И приготовиться к тому, что ждет меня дальше. Завтра мы займемся хирургией. Резать по живому – это очень больно. Но я готов к этой боли.

Меня интересовало другое: какая чертовщина скрывается там, у меня в душе?

8

До Эдипа мы добрались через неделю. Только его роль в моей истории взял на себя Барретт-Холл[10] – довольно уродливое сооружение на территории Гарварда.

– Мои предки купили себе репутацию благородных людей, подарив это здание университету, – заявил я.

– Зачем? – поинтересовался доктор Лондон.

– Чтобы смыть всю грязь и кровь, в которых они замарались, пока в погоне за наживой нещадно и бесчеловечно эксплуатировали других людей. Знаете, доктор, Барретты лишь недавно обрели человеческое лицо.

Надо сказать, такую информацию о своем древнем роде я узнал не из литературы, а… на лекции. Еще в колледже, стараясь добрать недостающие очки, я записался на курс по социологии № 108 «Индустриальное развитие Америки». Читал его некто по имени Дональд Фогель, экономист с довольно радикальными суждениями, который был легендой Гарварда уже хотя бы благодаря своей безграничной любви к нецензурной лексике. Кроме того, курс был стопроцентной халявой. («Не верю я в эти ***, ***, *** ***, экзамены», – было любимой нецензурной фразой Фогеля, от которой все приходили в восторг). Сказать, что аудитория была полна – значит не сказать ничего. Она была забита до отказа: халявные баллы были нелишними и для зубрил-медиков, и для спортсменов-пофигистов…

Пока Фогель раскрывал свои лингвистические таланты, большинство слушателей либо читали «Кримсон»[11], либо просто дремали. Но, к сожалению, в какой-то момент я проснулся, и, как назло, речь шла как раз о ранних этапах истории текстильной промышленности.

– За всю историю текстильной промышленности многие представители *** благородных гарвардских династий показали себя в довольно неприглядном свете. К примеру, Амос Брюстер Барретт, выпускник Гарварда 1794 года…

Ничего себе – моя семейка! А Фогель вообще в курсе, что я в зале? Или об этом Амосе Брюсе он рассказывает каждый год?

Услышанное далее заставило меня судорожно сжать ручки кресла:

– В 1814 году Амос и пара его гарвардских товарищей решили совместными усилиями осуществить промышленную революцию в Фолл Ривер, штат Массачусетс, для чего построили первые большие текстильные фабрики. И взяли на себя «заботу» обо всех своих рабочих – это называлось патернализмом. Они построили общежития для девочек, которых набирали на отдаленных фермах. Разумеется, половина их заработка уходила на оплату еды и жилья. Маленькие леди трудились по восемьдесят часов в неделю. И, естественно, Барретты учили их бережливости. «Храните деньги в банке, девушки». Угадайте, кому принадлежал банк?

Мне очень сильно захотелось превратиться в комара и незаметно улетучиться.

А тем временем Дон Фогель излагал историю предприятия Барреттов, и поток нецензурщины становился все мощнее. Он разглагольствовал добрую (явно не в буквальном смысле) половину часа. За это время я узнал совершенно поразительные вещи.

На начало XIX века половина из тех, кто трудился на фабриках в Фолл Ривер, были детьми, многие из которых едва достигли пятилетнего возраста. Им платили два доллара в неделю, женщинам – три, мужчины же получали огромную сумму в семь с половиной долларов.

Причем половину им выплачивали наличными, а вторую половину выдавали купонами. Которые, конечно, были действительны только в магазинах, тоже принадлежавших Барреттам.

Фогель не смолчал и о том, в насколько нечеловеческих условиях приходилось работать в текстильном цеху. Так как влажность воздуха в мастерских повышает качество изготавливаемой ткани, в помещения, где стояли ткацкие станки, специально нагнетали пар. В самый разгар лета окна там были наглухо закрыты, чтобы основа и уток оставались влажными.

– Но самая *** деталь во всей этой истории в другом. – Казалось, от напряжения у Фогеля вот-вот пойдет носом кровь. – Мало того, что условия труда были невыносимыми, мало того, что все эти бесчисленные несчастные случаи никак не компенсировались – так при всем этом *** зарплата рабочих постоянно уменьшалась! С увеличением дохода Барретты урезали *** зарплату тем, кто на них трудился. И каждой следующей волне иммигрантов приходилось работать за все меньшие деньги. ***, *** – ну совершенно ***!

…В том же семестре в библиотеке Рэдклиффа я встретил девушку по имени Дженни Кавильери, выпускницу 64-го года. Ее отец был владельцем пекарни в Крэнстоне, а предками ее покойной матери Терезы Верны Кавильери были выходцы с Сицилии, которые когда-то эмигрировали в… Фолл Ривер, штат Массачусетс.

– Теперь вы понимаете, почему я порвал с семьей? – спросил я Лондона.

Доктор промолчал, а затем отчеканил:

– Продолжим завтра, в пять.

9

Я бегал.

После каждого сеанса психотерапии с доктором Лондоном я чувствовал себя еще более злым и растерянным, чем до начала сеанса. И единственным способом снять напряжение было до потери пульса нарезать километры на дорожках Центрального парка. Симпсон, кстати, если у него было немного свободного времени, вместе со мной наматывал круги вокруг бассейна.

К счастью, ему было не интересно, продолжил ли я общение с Джоанной Стайн. Говорила ли она с ним обо мне? Тоже, небось, поставила мне диагноз? Как бы то ни было, мы в разговоре ее избегали. Да и вообще, мне кажется, Стив был рад уже тому, что я хотя бы снова стал контактировать с окружающим миром. Так как не в моих принципах врать друзьям, я сразу сообщил Стиву, что начал ходить к психотерапевту. В детали, впрочем, не вдавался, да он и не спрашивал.

Сегодняшний сеанс здорово взбесил меня, и я с самого начала взял темп, слишком быстрый для Стива, – тот выдохся уже после первого круга.

– Так, дальше без меня, – задыхаясь, пропыхтел он. – Присоединюсь круге на третьем.

Я тоже изрядно вымотался, так что стал бежать медленнее, чтобы восстановить дыхание. Но даже на такой черепашьей скорости я обгонял некоторых возникающих из сумерек любителей бега. Разумеется, парни из Нью-Йоркского клуба обходили меня на раз, как и большинство студентов. А вот пожилых джентльменов, женщин, страдающих ожирением и детей младше двенадцати я играючи оставлял позади, даже при том, что бежал трусцой.

Пока совсем не выбился из сил. Пот заливал глаза, мне едва удавалось разбирать, во что одеты прохожие. Да я бы даже не смог сказать, в каком направлении бежал каждый из них. А потом произошло вот что.

Ярдах в восьмидесяти впереди я различил силуэт, облаченный в довольно дорогой спортивный костюм от «Адидас». Надо сказать, обладатель костюма бежал довольно быстро. Я решил сделать рывок и обойти… эту девушку? Или это был просто худощавый парень с длинными светлыми волосами?

Расстояние не уменьшалось, так что я прибавил скорость. Хватило секунд двадцать, чтобы ее догнать. И правда девушка. Или парень с фантастической задницей – вот тогда мне точно к Лондону. Но нет – когда расстояние сократилось совсем, я совершенно четко разглядел стройную молодую женщину, чьи светлые локоны развевались на ветру. Так, Барретт, изображаем Боба Хейса[12] – обходим дамочку с шиком и блеском. Я сконцентрировался, сменил скорость и красиво завершил обгон. Вперед, к новым горизонтам. Далеко впереди обнаружилась спина тучного оперного певца – а, старый добрый знакомый по пробежке. Что ж, мистер Баритон, будете следующей жертвой.