Виктор Ерофеев - Бог X. Страница 7

Я понимаю, что я разучился думать. Я понимаю, что плоские игры моей родины обворовали, растратили меня на пустяки. Москва приобретает очертания города. Пора ей снова облупиться до основания, расползтись по подвалам. Только это вернет мне способность соображать. Русское счастье – опасный оксюморон.

Я ненавижу тяжелый московский быт. Я ненавижу либеральные мемориальные доски, покрывшие Москву, словно сыпь. Я ненавижу отсутствие очередей. Я разрезаю Москву на несколько кусков. Дымится пролетарский восток кулебяки. Хрустят на зубах пустые бутылки в Текстильщиках. Лишенный с детства истории, я невольно оказываюсь ее непосредственным свидетелем и понимаю, что она для меня слишком мелка и нелюбопытна. В коридоре слышатся охи длинной Таньки. В Москве нельзя болеть и дико умирать. Голая страдающая баба страшнее и омерзительнее опрокинувшегося на спину жука. Она не вызывает ни желания, ни сострадания. Ее хочется вымести веником вон из квартиры. Я делаю вид, что хочу вызвать скорую помощь. На самом деле, я стою на рассвете и курю в ожидании, что будет дальше. После варенья ты перешла на котлеты и креветки. Солнце мое раскулачила мой холодильник.

Городская канализация сооружалась в течение 24 лет и до сих пор обслуживает лишь центральные районы. 95% московского населения не употребляет туалетную бумагу, предпочитая газеты и старые письма. Я жду прихода большевиков как награду за собственное инакомыслие, как отличительный знак непрозрачности дикаря, спасительной инаковости, как расплату за ложную идентичность, как экзортический способ продления русской материи. Я думал, московская мафия возьмет на себя все функции непроницаемости. Я думал! Но она оказалась подвержена коррозии всеобъемлющей одинаковости, она уже распорядилась отдать детей в престижные школы, они уже в Гарвардах пишут на отцов доносы, эти павлики Морозовы шиворот-навыворот.

Я обещал рассказать поподробнее о твоей детской пизде, светлой, не окруженной срамными делами, я обещал, но боюсь, что не справлюсь с заданием. Москву нетрудно обидеть, засомневавшись в ее бессмыслице, отсутствии логики, культурных ориентиров.

Красная площадь. Sur son ventre incline, qui me rappelé la rotondité de la Terre, vous découvrirez un curieux nombril, Лобное место, grand comme une piscine gonflable. Запад нам нужен ровно настолько, чтобы в нас самих его не было вовсе.

… год

Страна-огонь

Южная Африка – звонкая, как золотая монета, метафора. Кто ездит в метафору? Она и так уже в голове, самоценная альтернативная реальность. У нас своя географическая метафора: Сибирь. Нет иностранца, который бы не мечтал проехаться по транссибирской магистрали. Ехать же по ней – суетное безумие: менять мечту на скуку дней. Сибирь – мороз, ЮАР – огонь. Язычеством географических понятий мы все и живы. Но тем, кто в детстве потрошил куклы и смотрел, что у них внутри, кто в полной памяти любит открывать консервы метафор – сознательным конквистадорам подкорковых явлений поездка в ЮАР будет в кайф. И я проехался по транс-ЮАРской автомагистрали от Кейптауна до Претории с непередаваемым наслаждением взломщика.

К тому, что в ЮАР ходишь вниз головой, привыкаешь немедленно, если об этом долго не думать. Солнце, встав на востоке, резко уходит на север, – тоже можно привыкнуть, как к космическому последствию левостороннего движения в этой стране. А вот то, что пресловутая ЮАР, колыбель монстра-апартеида, обруганная в наших «правдах» до дыр, похожа на Россию до того, что кажется страной-близнецом, – это, конечно, культурный шок.

Но что значит: похожа? Физически Южная Африка – «постер» красавицы из глянцевого журнала. В томной бабе все сладострастно: и ноги, и взморье, и грудь – холмы Африки. К тому же ЮАР богата, породиста. Бьют по глазам небоскребы Кейптауна, скоростные дороги, эстетские виллы, рестораны на любой вкус; честь и совесть ЮАР – ее виноградные вина. Все обеспечено золотом и алмазами. Но чем больше говоришь с людьми, оторвавшись от лобстеров и страусиных стейков, тем яснее, что они больны «нашими» проблемами. Такие же, в сущности, «бедные люди».

ЮАР обжигающе опасна. Заедешь заправиться в глухомани на бензоколонку – получи пулю в лоб от какого-нибудь цветного эксцентрика. Это – запросто. Ярко-синее небо безморщинисто натянуто на купол цирка, где дикие звери, растерзав укротителей, принялись жрать воскресную публику, в панике бросившуюся к выходу, а заодно – и друг друга. Так считают не только фанатики сладкого прошлого. В стране каждую третью девушку раздевичивает изнасилование. Если учесть, что каждый третий черный заражен СПИДом, изнасилование завершается затяжным убийством. Ежедневно гибнет в стране полицейский; вероятность насильственной смерти южноафриканца в восемь раз выше, чем в США. В моде зулусская песенка: «Моя мама очень рада, когда я бью белого…». Экстремизм черных освободительных движений превратил ЮАР в место мести с библейским слоганом «око за око».

В такой стране хорошо родиться писателем. В ЮАР меня привели детская мечта увидеть реку Лимпопо и статья в английском журнале. Речь шла о мужском стиле жизни, и бурский писатель М. подавался ее образцом. Прочтя, что его автобиография называется «Мое сердце предателя», я догадался слиться с двойником. Вырвав визу в южноафриканском консульстве в Москве, поразившем меня дурацкими придирками и отметкой в паспорте, запрещающей давать интервью местной прессе, я через Лондон улетел в Кейптаун. Мы часто куда-то прилетаем невыспавшимися и в своем зевающем импрессионизме ясно видим новый город, как остов сна. Мой утренний Кейптаун был крепким и солнечным посланием о радости птичьей жизни: птицы перечирикали остальные звуки и впечатления. Он так и остался в памяти райским скворечником попугаев и воробьев – антиапартеидом неба с доминирующей над городом круглой, вертящейся со сна горой-столом, накрытой под дорогое угощение, и с тротуарной добавкой людского населения. Но в холле гостиницы «Виктория и Альфред» на набережной, заметив немереное количество «секюрити», равное московскому «Метрополю», я спохватился: город шалит. Не только гостиница, но и весь район набережной с историческим портом оцеплен и под охраной – резервация преуспевающих белых.

М. оказался неприступной знаменитостью. Где русский консул? Благодаря ему, лицом похожему на пожилого, но еще расторопного Одиссея, я оброс цветными бизнесменами, кураторами галерей, плейбоями. Все сулили мне встречу с М., но прежде спешили объясниться по поводу ЮАР:

– Бойкот способствовал ей много к украшению. Стимулировал экономику, стали производить свое.

– Раньше в Кейптаун в день пролетало шесть самолетов, теперь – девяносто.

– Скоро ЮАР скатится в Африку. Черные требуют передела. Вся надежда – на СПИД.

– Мыс Доброй Надежды? Португальский открыватель назвал его Мысом Штормов, но его король настоял на Надежде.

От нечего делать я съездил с консулом на этот Мыс. Маяк, утес, туман. Но можно и по-байроновски обалдеть, собрав энергию фантазии таким образом, чтобы увидеть фрегаты и Антарктиду во льдах. Я пошел третьим, испытанным русским путем – в ресторан, но до этого посмотрел на колонию пингвинов с розовыми бровями. Ныряя, они ничем не отличались от уток, но, выйдя на берег, превращались в бальных увальней.

С М. было сложнее увидеться, чем с кейптаунским Лужковым, который с вершины власти обрушил на меня ушат информации о городе и стране. Уильям, очень чернокожий мэр, пленил меня своим необоснованным оптимизмом. Хохоча попивая кофе с бисквитами, он рассказал, что половина черных – безработные, из криминального центра города разбежались все зубные врачи, но особенно поражало миллионное количество изнасилований. Почему их так много?

– Черному человеку нужно самовыразиться.

Наконец клан кураторов и плейбоев закатил ужин: М. пришел, когда надежды на него уже рухнули, бритым и забуревшим, в пальто вроде долгополого сюртука. Знакомясь, он заметил, что гибель апартеида была мастерски произведена из Москвы чиновником международного отдела ЦК по фамилии на букву Ш или Щ. Поужинав, мы стали менять бары, как стаканы.

– Знаешь, что такое jol? Основной стиль местной жизни. Выпивка, косяки, солнце, трах. Пир во время чумы. Мне надо в Ёбург на выступление. Едешь со мной?

До Йоханнесбурга – полстраны на красном джипе с мордой триумфатора. Мы мчимся на восток по взморью, через «белые» деревни, строгие копии староголландских ферм со стадами страусов (страусы похожи по телодвижениям на стриптизерок), пока не упираемся в мыс, разделяющий Атлантический и Индийский океаны, самую южную оконечность Африки.

– Мой предок, Дэвид, сошел с корабля на эту землю не оккупантом, а скромным фермером. Это была пустая земля. Потом сюда с севера пришли африканцы, и Дэвид усвоил простую истину: если ты не наступишь черному сапогом на грудь, он извернется и перегрызет тебе глотку. – М. достает из кармана бутылку: – Выпьем за подлую мистику рас.