Марлена де Блази - Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман Страница 7

Я решила вообразить самое худшее, чтобы не питать необоснованных надежд. Я рисовала себе квадратные комнаты с маленькими окошками, полные миланской пластмассы, и всюду цвета зеленой мяты и розового фламинго. Кажется, они были самыми популярными в послевоенной Италии? Было бы очень мило, если бы он сказал, что живет на третьем этаже, в украшенной фресками квартире старинного палаццо, с видом на Большой Канал или, возможно, в прежнем ателье Тинторетто с фантастическим освещением. Но нет. Да ведь и я ехала в Венецию не ради этого.

Я тосковала без моего героя отчаянно, даже принюхивалась, чтобы уловить остатки сигаретного дыма. Когда шла через гостиную, я видела его там: усмешку Питера Селлерса, руки, скрещенные на груди, пальцы, манящие меня. «Иди ко мне, мы будем танцевать», — сказал бы он, и его недавно приобретенный, высоко ценимый диск Роя Орбисона рыдал через стерео. Я бы бросила свою книгу или ручку, и мы бы танцевали. Я и сейчас хочу танцевать, босиком, вздрагивая от холода. Как я хочу танцевать с ним! Я помню людей, вальсирующих на Сан-Марко. Я действительно собираюсь жить там? Я действительно собираюсь выйти замуж за Фернандо?

Террор, болезнь, обман, заблуждение, брак, развод, одиночество — все достаточно рано состоялось в моей жизни. Некоторые из демонов совсем недавно покинули меня, в то время как другие обосновались в палатках возле черного входа. И они есть. Один за другим они прощаются со мной, и каждое расставание делает меня сильнее, лучше.

Я благодарна богам за нетерпение, за то, что они не ждали, пока мне исполнится тридцать, или пятьдесят, или семьдесят семь лет, что у них хватило изящества бросить вниз латные рукавицы, когда я настолько молода. Рукавицы — материал каждой жизни, но когда в юности вы только учитесь, как принять вызов, как бороться с демонами и, наконец, как пережить, если борьба невозможна, жизнь все же кажется более милосердной. Именно долгое, обманчиво плавное скольжение от жизни к смерти рано или поздно ведет человека в тупик. Я никогда не плыла лебедушкой сквозь бурные пороги, но всегда была благодарна судьбе за возможность продолжать радоваться жизни. Так или иначе, к сегодняшнему моменту я многого уже не боюсь. Мрачное детство, щедро унавоженное грязью, ранним горем и стыдом. Я продолжаю думать, наверное, это я виновата, во мне что-то было неправильным, некрасивым и разрушило гармонию моей семьи. Никто не пытался меня разуверить. Почему я не смогла жить в золотой клетке, где все были счастливы, где никому не снились дурные сны и где никто не просыпался в холодном поту? Я хотела бы оказаться в новом мире, где есть человек, не тянущий меня в тот мир, где каждый готов обвинить, стегнуть наотмашь старыми воспоминаниями.

Когда я осознала, что никто, кроме меня самой, мне не поможет, никто не построит за меня светлое будущее, то пошла работать. Я успокаивала душевные муки, учась печь хлеб, воспитывая детей, создавая жизнь, в которой всем нам было бы уютно. И теперь я собиралась все бросить. Я вспоминала страх, периодически охватывавший меня, когда дети были маленькими, экономически тяжелые периоды, когда в противостоянии с жизнью я лишь об одном просила у богов — дать мне силы как можно дольше оставаться со своими детьми, чтобы заботиться о них, успеть их вырастить. Разве не это главная задача каждой матери? Мы боимся, что кто-то более сильный, чем мы, отберет у нас наших младенцев. Мы боимся совершить роковую ошибку, пойти по ложному пути, сделать неправильный выбор. В нас достаточно упрямства, стойкости. И в наших силах делать правильные выводы из своих ошибок. В любом случае, мы не идеальны. Мы боимся бедности и одиночества. «Богородица, дева, предаю детей своих в руки твои!» Мы боимся рака молочной железы. Мы боимся наших детских страхов. Мы боимся скорости, с которой уходит их детство. Ожидание. Терпение. Как знакомы эти понятия. Я думаю, что хорошо постигла их суть. «Да. Да, конечно, вы должны уехать. Да, я понимаю. Я люблю вас, дети. Спасибо, мадонна».

Поначалу я общалась со своими детьми, Лизой и Эриком, даже чаще, чем обычно. После моего сообщения они задали мне миллион вопросов, на которые я не знала, как ответить, или звонили только для того, чтобы услышать, все ли у меня в порядке и не сомневаюсь ли я в чем-нибудь. Через несколько недель частота звонков сократилась, и напряжение пошло на убыль. Очевидно, какое-то время дети чаще звонили друг другу, а не мне, пытаясь разобраться с неожиданными новостями. Когда звонила Лиза, я только всхлипывала, а она повторяла: «Мама, я люблю тебя».

Эрик приехал. Он пригласил меня на обед в «Балабане» и сидел за столиком, пытаясь уловить мое настроение. Удовлетворенный, по крайней мере, тем, что я выгляжу как обычно, он долгое время спокойно потягивал вино. Наконец он начал:

— Надеюсь, ты не напугана? Все будет хорошо.

Это его обычная манера заверять меня, что все в порядке, когда сам он волновался до смерти.

— Нет, не напугана, — ответила я, — надеюсь, ты тоже.

— Напуган? Нет, я только должен скорректировать свой внутренний компас. Ты и понятие дома для меня всегда совпадали, — произнес он.

— Ничего не изменилось. Просто и дом, и я теперь будут находиться в Венеции, — сказала я.

Я понимала разницу между отъездом в университет, когда знаешь, что от дома тебя отделяет несколько сотен миль, и тем обстоятельством, что с переездом в Европу и мать, и дом тают в дали. Расстояние в шесть тысяч миль делало недоступным приезд домой на долгие уикенды. И был еще человек по имени Фернандо. Для моей дочери ситуация в целом складывалась менее драматично, она жила в Бостоне уже несколько лет, глубоко погруженная в собственный роман, исследования, работу. Мне было жаль, что мои дети не станут полноценной частью моего будущего, как это бывало почти всегда, когда мы все трое были вместе и вместе переживали большинство событий, которые случались прежде в наших жизнях. На сей раз все происходило только со мной. В глубине души я понимала, что мы проверенная команда, и океан нам не помеха. Но я отдавала себе отчет, что их детство заканчивается, а мое, как это ни невероятно, начинается.

Действительно, лучшее в моей жизни вполне подлежит переносу, вне зависимости от географии. Кто сказал, что я не должна отправиться жить на край Адриатической лагуны к незнакомцу с глазами цвета черники, и почему не оставить за собой след из бисквитных крошек, чтобы иметь возможность найти путь назад? Мой дом, мой славный автомобильчик, даже родная страна не были, по определению, моими. Я всегда с трепетом относилась к путешественникам прошлого. Они могли, смогу и я.

Я очнулась от раздумий, поставила чайник, наполнила ванну, позвонила в кафе, чтобы узнать, вовремя ли появился на работе пекарь и трезв ли он, включила негромко скрипку Паганини. Скоро появятся агенты по недвижимости.

Вместо того чтобы лихорадочно пытаться привести в порядок дом, я выбирала потрескивающий огонь и коричный дух, доносящийся от духовки. Как только разожгла огонь во всех трех очагах, я раскатала тесто для булочек, приготовленное для одного из завтраков с Фернандо, посыпала специями и сахаром, полила маслом и сунула в духовку как раз перед звонком в дверь. Я приветствовала агентов, добравшихся, вопреки непогоде, единой сплоченной командой. Они пролетели мимо, бросая пальто и шарфы на диван, демонстрируя шикарные блейзеры, и без церемоний приступили к осмотру. Всего агентов было одиннадцать. Сдержанный ропот одобрения скоро перерос в крики восторга, когда одна добралась до гостевой ванны со стенами цвета старинного олова, другая обнаружила хрустальную австрийскую люстру девятнадцатого века, словно стекающую с потолка гостиной, а третья присела в уютное красное плюшевое кресло перед кухонным очагом.

— Кто был вашим архитектором?

— Кто все это создал?

— Ваш дизайнер прилетал из Чикаго?

— Мой бог, это невероятно, — произнес единственный среди женщин джентльмен. — С какой стати вы хотите продавать?

— А я знаю, — шепнул кто-то. — Это настолько романтично, что заставляет меня чувствовать себя старомодной.

— А вы и так весьма старомодны, — уверял джентльмен.

— Да как можно расстаться со всем этим? — спросил еще кто-то.

Ясно, что теперь моя очередь говорить.

— Видите ли, я оставляю все, потому что собираюсь замуж за жителя Венеции.

Потрясенный вздох.

— Я собираюсь там жить, — пояснила я мягко, пробуя слова на вкус. Я ли это, мой ли это голос?

Повисла долгая пауза, потом все начали говорить одновременно.

— Сколько вам лет?

— Как вы встретились?

— Он граф или что-то в этом роде? — спросила с придыханием одна из дам, уже вообразив себе неизвестно что.

Я думаю, что главным образом они хотели выяснить, богат ли он. Сказать напрямую, что мой избранник в общем-то небогат, — озадачить, развеять стремительно нарисованные фантазии; поэтому я отвечала уклончиво: