Анатолий Азольский - Степан Сергеич Страница 7

— Коля, как учеба? — спросил кто-то из гостей.

Крепыш ответил немедленно:

— Скоро гром будет: третий день не хожу в академию. Друзья замучили.

Все улыбнулись. Надежда Александровна обогнула стол, подсела к Родионову и уже не отходила от него, что-то выговаривала ему, блестя смеющимися глазами. Когда начали расходиться, задержала Родионова.

— Вам учиться надо, обязательно учиться, Николай… В этом доме слушайте меня! — вам желают только хорошего.

Родионов, уже в шинели, мял папаху. В густых коротких волосах его — ни сединки.

— Насколько я знаю, вы холосты и одиноки. Так приходите к нам почаще!

Андрей, — повернулась Надежда Александровна к мужу, — ты не станешь ревновать?

Игумнов вопрос пропустил мимо, настойчиво и серьезно предложил Родионову навещать Надежду Александровну. Завтра, кстати, воскресенье, можно податься на рыбалку в Рублево.

— Не могу. — Родионов уже надел папаху, искал в карманах перчатки. — Назавтра конспекты взял, переписать надо.

— Так я откомандирую к вам сына! — обрадовалась Надежда Александровна.

Родионов жил в военной гостинице у площади Коммуны, занимал двухкомнатный номер. Протянул грубую, сильную руку, кивнул на бутылку: хочешь? Сам тоже не прикоснулся. Вдвоем переписывали они творения какого-то генерала, украшавшего свои конспекты виньеточками, многозначительными подчеркиваниями, темы аккуратно разделялись на главки, подглавки и параграфы. Кое-где встречались глубокомысленные литеры NB.

К вечеру у Виталия онемели пальцы. Пошли в ресторан. Родионов сумрачно вчитывался в меню. Неожиданно спросил:

— Как мать зовут? — Прибавил завистливо: — Красивая…

Ресторан — при гостинице, в ресторане полно офицеров. Кто-то, проходя мимо, приостановился, сказал:

— Здравия желаю.

Родионов отвернулся, меню передал Виталию. Крутил рюмку неповоротливыми, короткими пальцами…

Когда война окончилась, Родионов понял, что смелость и преданность это не все, нужны знания, а их у него никогда не было в избытке. Учебе мешал простецкий характер: он любил сколотить компанию, в меру выпить и приволокнуться. С годами начал сдавать, кочевая холостяцкая жизнь Родионову приелась, мечталось о доме своем, о детях. По вечерам Родионов корпел в библиотеке академии, потом шел в кино, в зал заходил перед последним звонком. В Москве он пристрастился одно время к театру, несколько раз передавал цветы понравившейся певице, однажды прошел в антракте за кулисы, пробежали мимо две голоногие девчонки, фыркнули: «Поклонник!» Николай Федорович отдал букет пожарнику и ушел из театра — навсегда.

Тыча вилкой в маринованные грибы, Родионов рассказывал:

— Леса у нас могучие, мальчонкой схватишь корзину — да в лес за грибами белыми. Принесешь, а бабка не хвалит, скажет так: и это тоже гриб.

Любила, старая, сыроежки… Они, сам попробуй, в маринаде и соленье лучше всех… Приезжают иногда оттуда. На днях земляк был один. Приходится то подбросить им чего, то похлопотать. Один генерал на всю деревню — защищаю из последних… Звезды, спрашиваешь, за что получил… За опыт. Знаешь, когда в грязь надо шлепнуться, собственную шкуру сохраняя… А когда и под пули пойти. Ответственность.

— Николай Федорович, вам Сталина жалко?.. Мне отец рассказывал, он любил вас, Сталин…

— Ну, любил, ну и что?.. Когда тебя любят, хочешь быть достойным…

Тяжелый он человек, неудобный… Был бы другой поблизости с такой же властью, тогда и сравнивать можно… Ну, ладно, хватит, пойдем…

Он посадил Виталия в такси, не отходил, стоял, положив руку на приспущенное стекло.

— Вот что… Надо — заезжай… Привет передай матери и отцу. Скажи: хорошо у них, да ведь дела-то такие… Ну, все…

Когда такси заворачивало за угол, Виталий увидел — Родионов понуро смотрел ему вслед, и что-то жалкое, подавленное было в его фигуре.

11

В институте наконец признали его своим. Виталий научился понимать студенческую тарабарщину, скромные вечеринки не обходились без его участия, в расчет принимался и карман генеральского сынка. Но это вначале, а потом убедились, что он просто хороший парень.

Тем не менее о своей жизни Виталий думал так: идиотская. Мать перенесла телефон в свою комнату. Родионов звонит ей каждодневно. Настоящих друзей нет и находить не хочется, подруг — тоже, а одиночество гнетет. В группе отличные ребята, очень милые девчонки, но с ними скучно; он учится лучше всех, он старше всех.

Приближался новый, 1954 год. Он учился уже на четвертом курсе.

В тот день ему нездоровилось, от беспрестанного повторения «Голубки»

(ее мурлыкала вся Москва) голова трещала, мелодия преследовала везде, на всех этажах громадного Дворца культуры автозавода. Виталий ушел на антресоли, где разрешалось курить. У стены напротив девчонка в дешевеньком платье неумело потягивала сигарету.

— Легкие поберегла бы, красуля, — посоветовал Виталий. Ответила девчонка нелюбезно: катись, мол, подальше. Хорошенькое личико ее не повернулось в сторону советчика; знает она таких благодетелей.

— Лимонад будешь?

— Очередь большая в буфете.

— Достану. Пойдем.

У буфета — свалка. Виталий оттер худосочных, выдрался из толпы с двумя бутылками, пакет с яблоками зажат под мышкой.

— Это ты брось… Вино я не пью. — Девушка скорчила гримасу, личико пошло морщинами. — Сам пей.

— Мама запрещает?

— Ты мамашу мою не затрагивай… — В надтреснутом голоске зазвякал металл. — Хочешь — пей, не хочешь — забирай свою бутылку и уматывай.

— Серьезная ты.

— Семнадцать минуло. Взрослая уже.

— Замужем побывала?

— Угадал. Развелась. Пил, сволочь…

— Врешь все, верно?

— Я не вру, не научилась. А кто врет — я их сразу вижу.

— Вот я — вру?

— Фраер ты, больше никто.

— Ты со мной по блатному не разговаривай. Не терплю.

— Скажи-ка пожалуйста… Обиделся. А с чего? Что я — не вижу, какой ты? Говори честно: зачем пристал ко мне? Подвалиться по дешевому хочешь?

— Угадала, красуля.

— Смотри-ка, не боится… Так слушай: не выйдет.

— А я это знаю. Скучно — вот и заговорил.

— Ну, раз скучно — пойдем потанцуем. Вино допивай, с концами уйдет…

— Как зовут?

— Ася.

— Меня — Витькой.

Жила она в переулке Стопани, рядом с улицей Кирова, позволила поцеловать себя — раз, другой, потом отпихнула сильным и быстрым кулачком:

— Ну ты! Сыму туфли и в лоб врежу!

Виталий молчал, не зная, что ему — обижаться или смеяться.

— Приходи завтра утром, — смягчилась она. — Потреплемся.

О лекциях в таких случаях забывают. Виталий храбро позвонил три раза, почему-то решив, что фамилия Аси — Арепина. Выше всех указаний о количестве звонков — старорежимная табличка «Для писемъ». Ася, в халатике, свеженькая, повела его по коридору. Квартира — коммунальная, на исписанной цифрами стене криво висел телефон. В комнате — поразительное убожество и стерильная чистота, поддерживать ее не требовало многих усилий: стол, диван, громадный, как вагон, шкаф, высокая кровать, три стула, швейная машинка — ни украшений, ни безделушек, на стенах ни портретика, на окнах ни клочка материи.

— Одна живешь?

— Отец погиб, мать в позапрошлом году отвезла на Голицынское кладбище… Вались на диван, мне юбку дошить надо.

В моменты, когда обрывалось стрекотание машинки, она успела рассказать о себе. Работает на заводе, учится в вечерней школе, сегодня с утра занятия, но надо доделать юбку, в танцевальном кружке она — лучше всех. И поет хорошо. Что замуж выходила — и это верно. Муженек попался хам хамом, пьяница, дурак, сволочь приблатненная.

— Танцую я, — похвасталась Ася, — дай бог.

Она, торопясь, зубами повыдергала нитки, выскочила из халатика, влетела в шкаф, как в отъезжающий вагон трамвая, выпорхнула оттуда в юбчонке и героически закружилась на месте. Виталий смеялся и хлопал. Ася покружилась, села на подоконник и надломленным голоском с древней тоской спела «Лучинушку». Виталий удивлялся и удивлялся. Простота конструкции чужой жизни умиляла и успокаивала. Он отдыхал. Все, оказывается, просто, нужно только не усложнять ничего. С ним говорили так откровенно, что лгать, утаивать, притворяться становилось физически невозможным. Впервые рассказал он об училище, о Шелагине, о бесстыдной матери.

— Капитан-то этот где?

— Здесь болтается, здесь… Недавно встретил.

Встреча оставила неприятнейшие воспоминания. Бывший враг прозябал в столице, терпел нужду и лишения. Из армии его вытурили, уже в Москве выгнали за что-то с работы. Видочек у него аховский, можно подумать — спился.

Ася оторвалась от машинки, глянула на него через плечо:

— Ты-то живешь получше… Не мог помочь ему?

— Дал я ему денег… Да они ли ему нужны? Работа.

В полдень она принесла из кухни лапшовый суп. Виталий выложил на стол коробку конфет. Конфеты Асе понравились. Все ж она заметила: