Елена Чижова - Преступница Страница 7

Отец назвал решение малодушным. Всей своей ссохшейся душой Маша соглашалась с ним, но ничего не могла с собой поделать. "Кем ты станешь без диплома - уборщицей? Четверка - не повод сдаваться. У меня самого в матрикуле, - этим словом во времена отца называли зачетную книжку, - тоже попадались четверки, но рук я не складывал, хотя, между прочим, еще и работал на производстве". Воодушевленно, как о счастливых временах, он рассказывал о вузовской юности, когда ему, недавнему выпускнику рабфака, приходилось совмещать учебу в Политехническом с работой на заводе Марти. Этапы славного пути, идя по которому отец стал главным инженером научно-исследовательского института, требовали усилий и самоотдачи. Эти рассказы Маша слышала не раз, но теперь, после скверного экзамена, едва сдержала себя, чтобы не выкрикнуть ему в лицо саднящую правду.

Через три дня, страдая от родительских упреков, она устроилась уборщицей в сберегательную кассу - на Невском, угол Литейного. Заведующая, оформлявшая ее документы, предупредила, что работа временная, в сентябре возвращается постоянная женщина, на лето уехавшая с сыном в пионерский лагерь.

В сберкассу Маша приходила к закрытию и, дождавшись, когда освободится помещение, принималась мыть, начиная с туалета. К девяти заступал дядька из вневедомственной охраны, и Маша отправлялась домой: пешком, как в ушедшем году, она шла по распаренному Невскому - прежним маршрутом, словно брела из Публички. Солнце ложилось косыми лучами, и под их смиренным светом она представляла себе, что ничего не было. Страшный паук казался кошмаром, терзающим во сне. От этого сна еще можно было очнуться, и, засовывая руку под платье, она щипала себя до синяков. Однажды, дойдя до Гостиного, Маша вдруг осознала, что паук ее не обманывал: давным-давно, в детстве, словно предупреждая о своем неминуемом появлении, он запал в ее сознание и терпеливо дожидался, пока она подрастет. О себе он напоминал гадким словом коммунальных скандалов. Теперь, когда паук расправился с нею, Маша понимала материнское молчание и недогадливую деликатность отца. Родители молчали потому, что слово, вылетавшее из соседской глотки, не относилось ни к отцу, ни к матери: паук метил в дочь. Дождавшись, он расправился с нею, прокусив кожу: на Машиной шее остались ранки от его челюстей. Ядовитый след паук оставил намеренно, чтобы люди, с которыми Машу сводила ее нынешняя взрослая жизнь, могли различить его свежий знак - с одного взгляда.

Они различали. Заведующая, оформлявшая документы, внимательно прочитала Машину карточку и подняла на нее глаза: взгляд, короткий и собранный, остановился на Машиной шее. Маша повела плечом, сбрасывая, но предательский укус мгновенно заныл и воспалился так, что рука сама собой потянулась к шее - почесать. Взгляд был коротким, но Маша отлично узнала: этот взгляд заведующая переняла у паука. Впрочем, так она больше никогда не смотрела, а, напротив, хвалила Машу за усердие и даже выписала ей премию - десять рублей.

На исходе августа Маша сообщила родителям, что ее нынешняя работа заканчивается, но днем позже встретила одноклассницу, поступившую в университет на вечернее. Вечерникам полагалось работать, по крайней мере, приносить специальные справки. Галя сказала, что узнавала и выяснила: свободные ставки есть в Библиотеке Академии наук, в иностранном хранилище. Сама она устраиваться не хочет, но может объяснить Маше - как и куда.

Сумрачное здание библиотеки высилось на площади за университетскими корпусами. Начальник отдела кадров взглянул на паучий укус равнодушно, забрал трудовую книжку и приказал выходить на работу первого сентября.

День выпал солнечным. Она оглядывала стайки нарядных школьниц и думала о том, что еще в прошлом году не понимала своего счастья. О неимоверном счастье студентов Маша не дерзала и думать. Их счастливые голоса летели из открытых окон, когда она, поправляя пестрый шейный платочек, бежала от троллейбусной остановки по университетскому двору. Проходной двор тянулся вдоль стены Двенадцати коллегий и выводил на библиотечную площадь. Он был длинным, и ко времени, когда Маша его одолела, голоса студентов разбрелись по аудиториям и стихли над чистыми тетрадями.

Заявки из читального зала поступали в хранилище каждый час, и с этого момента словно включался механизм, отсчитывающий минуты. На поиск заказанной книги их отводилось ровно сорок. Старшая штамповала заявки и распределяла их между младшими сотрудниками. Вдоль бесконечных рядов стеллажей, помеченных номерами шифров, Маша катила тележку и, сверяясь с требованиями, замирала у боковых проходов. Про себя она звала их штольнями. Штольни были сумрачными и узкими. Нащупав язычок выключателя, Маша зажигала подслеповатую лампочку, висевшую под потолком. Внимательно вглядываясь в книжные ряды, она углублялась в просвет, страстно желая одного: пусть этот шифр окажется пониже. Ходовые номера большей частью, действительно, располагались на нижних рядах, но случалось и так, что нужный шифр стоял на самом верху. Тогда, пристроив на полку стопку заявок, Маша цеплялась пальцами за края, и, перехватывая, карабкалась вверх к пыльному свету лампочки, чтобы, упершись обеими ногами, вынимать один за другим тома периодических изданий: читатели, заполнявшие требования, частенько не вписывали номер тома, полагаясь на опыт библиотекаря, способного отыскать нужную статью по названию. Ноги, упиравшиеся в края стеллажей, предательски дрожали, но, зажав под мышкой найденный том, Маша уже сползала вниз.

На исходе отведенного времени младшие библиотекари появлялись на божий свет, толкая перед собой груженые тележки. Старшая раскрывала каждую книгу, сверяя данные, и первое время частенько случалось так, что новички бегом бежали обратно, потому что орлиным оком она выявляла любую ошибку: "Здесь шифр другой, с литерой. Иди и смотри".

Подобранные книги сдавались с рук на руки курьеру. До следующей партии оставалось минут пятнадцать, в течение которых дозволялось отдохнуть. Одетые в черные халаты и платки, повязанные до бровей, они сидели, сложив руки. Едкая книжная пыль, с которой не справлялась уборочная бригада, висела в воздухе, и кончики пальцев, день-деньской шаривших по страницам, были черными. Касаясь лица, они оставляли на коже свинцовый типографский след.

Библиотекари ходили в общий буфет на первом этаже, и читатели, стоявшие в очереди, безропотно пропускали вперед черные призраки, даже в обеденное время не снимавшие халатов. Читатели одевались нарядно, и, сидя за своими тарелками в дальнем углу, черные исчадия хранилищ окидывали очередь тяжелыми взглядами.

Иногда выпадали счастливые дни, когда старшая изымала кого-то из часового круга и вручала пачку требований по межбиблиотечному абонементу. Эта работа не подчинялась обычному жесткому расписанию: книги, подбираемые по МБА, нужно было доставить к столу до исхода дня.

Толкая перед собой тележку, счастливчик углублялся в длинные коридоры, чтобы вынырнуть обратно несколькими часами позже. Если пачка таяла быстро, можно было, затерявшись в какой-нибудь дальней штольне, вытянуть что-нибудь наугад и, устроившись на полу, читать. Последовательно изучая дальние полки, Маша наткнулась на ряды стеллажей, расположенные особняком и - что показалось ей особенно странным - не помеченные табличками шифров. Книги, собранные здесь, были сплошь дореволюционными. Вынимая одну за другой, Маша обнаружила, что они снабжены особыми шифрами, отличными от тех, с которыми они работали ежедневно. Сдавая дневной урок, она спросила у старшей, и та неохотно объяснила: книги - собрание ученого-историка, завещавшего свою библиотеку Академии наук. В завещании значилось единственное условие: не расформировывать. "Книги там - разные, - старшая сказала уклончиво. - Если рассортировать, некоторую часть можно бы и выдавать на руки, а так - ни себе, ни людям", - в ее голосе мелькнуло осуждение.

Теперь, когда объяснение было получено, Маша вернулась обратно и принялась разглядывать переплеты. В завещанной библиотеке стояли и разрозненные книжки, и собрания сочинений. Среди собраний она наткнулась на коричневые корешки с полустертым тиснением. Вывернув шею, Маша разобрала "...энциклопедия" и, ухватив за крайний, вытянула. Поднеся к свету, она пришла в изумление: на твердой кожаной обложке, украшенной орнаментом, значилось: "Еврейская энциклопедия". Маша листала, не веря глазам. На титуле стоял подзаголовок: "Свод знаний о еврействе и его культуре в прошлом и настоящем", а внизу, черным по белому - "Издание Общества для научных Еврейских Изданий и Издательства Брокгауз-Ефрон". В голову не вмещалось все: "Надо же, специальное общество..." - она раскрыла наугад и, бегло просмотрев фотографии, закрыла осторожно.

"Пробуждение еврейской нации", "Странствующий Израиль", "Сущность еврейского вопроса" - таких книг набралась целая полка. "Пространный еврейский катехизис. Религиозно-нравственная законно-учебная книга". - взвешивая в руке тяжелый том, Маша вчитывалась в название. Слово "еврейский", набранное русскими буквами, выглядело непостижимо. Никогда прежде, читая современные книги, она не встречала его напечатанным, словно само сочетание букв, обозначавшее отцовскую кровь, не подлежало книгопечатанию, доживая свой век написанным от руки. Таким, выведенным черной тушью, она видела его в отцовском паспорте.