Иван Шевцов - Любовь и ненависть Страница 7

Адмирал и члены комиссии ожидали моего ответа. Они не торопили меня.

— Что ж, — сказал я негромко, проглатывая застрявший в горле неприятный комок. — Пойду опять дома строить, по вечерам учиться буду. А на будущий год снова приеду к вам.

Члены комиссии переглянулись. Адмирал попросил меня подождать за дверью. В маленькой квадратной комнатке перед кабинетом, где заседала приемная комиссия, теперь было пусто. Я попробовал догадаться, зачем меня попросили остаться, но не смог. Дверь бесшумно распахнулась, появился адмирал Пряхин. Был он невысок ростом, немного рыхловат, но подвижен. Протянул пухлую руку и сказал:

— Поздравляю, курсант Ясенев. Из вас должен получиться настоящий моряк.

Я так смутился, что не догадался поблагодарить адмирала.

— У вас какие на сегодня планы? — спросил он.

Я ответил, что хочу посмотреть на море.

— Тогда поедем ко мне на дачу, там и повстречаетесь с морем.

Жаркое солнце клонилось уже к закату, когда машина остановилась у адмиральской дачи. Навстречу нам из калитки выпорхнула тоненькая светловолосая девушка. Она хмуро и вопросительно оглядела меня, затем подняла глаза на отца.

— Знакомься, Иринка, это наш новый курсант Андрей Ясенев, — сказал адмирал.

Девушка кивнула мне и, тотчас же отвернувшись, сообщила отцу:

— У нас гости: адмирал с Маратом.

— С "Марата"? — хмуро переспросил Пряхин.

— С Маратом, — рассмеявшись, поправила Иринка. — Это сына его так зовут.

— А я думал, линкор! — У глаз адмирала снова сошлись мелкие морщинки.

На застекленной веранде в плетеных креслах сидели жена Пряхина, седоволосая худая женщина с милым красивым лицом — дочь была, очевидно, точной копией ее в молодости, — и гости: очень толстый и широколобый контр-адмирал и смуглый, щегольски одетый черноголовый юноша. Это и был Марат. Адмиралы шумно приветствовали друг друга. Затем Степан Кузьмич, так звали гостя, торжественно представил сына:

— Вот привез на твое благословение наследника и продолжателя морского рода.

— Это хорошо, морская традиция, — неопределенно произнес Пряхин, вытирая платком бритую голову. — Я вот тоже привез будущего моряка. Все посмотрели на меня.

— Отец тоже моряк? — небрежно обронил в мою сторону контр-адмирал Инофатьев.

— Нет, мой отец крестьянин, — негромко и не очень любезно ответил я и увидал, что ответ мой почему-то разочаровал всех, кроме хозяина.

— Партизан его отец, казнен гитлеровцами, — пояснил Пряхин.

Мне стало как-то неловко от этого упоминания: какое это имеет отношение к моей судьбе? Ну а если б мой отец не был партизаном, а отец Марата контр-адмиралом, что тогда? Мои размышления прервал металлический голос Инофатьева-отца.

— Сам-то приморский?

— Нет, брянский. Я даже еще моря не видел, — ответил я виновато и почувствовал, что краснею.

Контр-адмирал оторвал от меня свой взгляд, будто великодушно простил за что-то. Марат, ухмыляясь, смотрел на меня. В его карих прищуренных глазах я увидел дружеское снисхождение. А дочь адмирала Пряхина с наивным удивлением воскликнула, глядя на меня в упор большими синими глазами:

— Никогда в жизни?! Ой, как это интересно! — точно я был какой-то дикарь. И затем с той же непосредственностью предложила мне и смуглолицему юноше: — Пойдемте, я покажу вам.

Она пошла в комнату, чтобы захватить фотоаппарат. Смуглолицый юноша направился по дорожке сада к калитке, а я замешкался около кустов акации, поджидая девушку, и услышал, как контр-адмирал Инофатьев нахваливал сына:

— Парень вообще способный, да вот учился неровно. Характер у него увлекающийся: за все берется и разбрасывается. Хочет объять необъятное.

— А как школу окончил? — спросил Дмитрий Федорович напрямую.

Этот вопрос и меня очень интересовал, поэтому я не спешил отходить от веранды. Впрочем, Ирина, появившаяся с фотоаппаратом в руке, тоже задержалась на минуту: думаю, что и ей хотелось знать, как учился этот красивый юноша.

— Да вообще неплохо. Есть пятерки, четверки и одна тройка, по математике. Знаешь, есть такие нелюбимые предметы, — добавил контр-адмирал. Мне показалось, что в его голосе звучала какая-то нехорошая настойчивость.

Море было рядом, сразу за дачей. Оказывается, я слышал именно его глухой и равномерный шум еще в машине, но по неопытности принял его за гомон высоких сосен, стоящих у берега узкой полоской.

Оно открылось нам сразу, белесое, дымчатое, искристое от лучей заходящего солнца и совсем не такое, каким представлял я его по картинам. Море было очень живое и одушевленное — необозримо просторное и вечное, как мир, как вселенная…

Я прошел на самую кромку влажной гальки, намытой волной, с жадностью начал вдыхать новый для меня приятно солоноватый воздух. Мне хотелось крикнуть, перефразируя Пушкина: "Здравствуй, свободная стихия! Ты в первый раз передо мной катишь волны голубые и блещешь гордою красой". Но я не сделал этого, стесняясь своих спутников, которым до меня, казалось, и дела не было. Юноша оживленно разговаривал с дочерью адмирала. Из их разговора я понял, что девушка через год кончает десятый класс и намерена поступить в медицинский институт. Впрочем, я не особенно вслушивался в их разговор, поглощенный новыми для меня впечатлениями.

Я сел на большой камень, уперся локтями в колени и долго смотрел в сверкающий багровый горизонт, туда, куда падало солнце. Мне показалось, что шум прибоя становится все тише и тише. Я обернулся, взглянул на верхушки сосен — в них не видно было ни малейшего движения. Казалось, они замерли и вместе со мной прислушивались к утихающим вздохам моря, засмотрелись на то, как солнце падает в пучину.

Я невольно вздрогнул: это дочь адмирала Пряхина подкралась ко мне и внезапно щелкнула фотоаппаратом. Глаза ее излучали счастье и озорство. Она была переполнена хорошим задором.

— Давайте фотографироваться; — предложила девушка. — Сначала я вас вдвоем сниму. Потом Андрюша снимет меня с Маратом, потом Марат — Андрюшу со мной.

Немного удивленный и обрадованный тем, что девушка назвала меня как-то по-домашнему, Андрюшей, я признался, что никогда еще не держал в руках фотоаппарата. Мне объяснили, что это совсем просто, навели, настроили, оставалось только нажать кнопку, что я и сделал.

Сверху послышался голос адмирала Пряхина: звали нас. Ира и Марат пошли на зов, я же остался на камне У самого обрыва: мне жаль было так быстро расставаться с морем.

Марат и Ира уже поднялись на гору. Я снова услышал голос адмирала:

— А где же Ясенев?

— Там, у моря, сидит, — с готовностью ответил Марат.

— Кликните его, пора к столу.

— Мы звали. Он не слышит: морем увлекся, — весело щебетала Ира.

— Что значит не слышит? — с поддельной строгостью заговорил адмирал Инофатьев. — Скажите — адмирал приказал.

Я встал с камня и по крутым ступенькам, выдолбленным в глиняном обрыве, стал подниматься в гору. Ира и Марат шли мне навстречу, они были еще наверху, невидимые мной, но приглушенные голоса их долетали до моего слуха.

— Странный он, смешной, — простодушно говорила Ира, очевидно, в мой адрес.

— Вот не нахожу, — добродушно возразил Марат и прибавил: — И, наверное, способный.

Мне стало не по себе, захотелось сию же минуту уехать в Ленинград.

— Курсант Ясенев, вы что ж это отстаете от коллектива? — пожурил меня адмирал Пряхин.

— Загляделся… на море, — неловко пытался оправдаться я.

— Море, друг мой, не картина Айвазовского, на него не заглядываются, — мягко поучал Пряхин.

— На картине оно совсем не такое, — робко заметил я и в замешательстве оглянулся.

Пряхин остановился, обернулся к морю. Солнце, багровое, сочное, подожгло западную сторону неба и теперь купалось в позолоченных им же волнах. Пряхин, сняв фуражку, постоял молча минуты две — я не видел его лица, — затем повернулся ко мне и задумчиво сказал:

— Ты, пожалуй, прав: на картинах такого моря нет. — Он надел фуражку, застегнул пуговицы белого кителя, добавил уже другим, деловым тоном: — А теперь пойдем перекусим.

Я наотрез отказался, сказав, что мне надо уезжать.

— Почему? — он поднял удивленные глаза и нахмурился. — Вы что, поссорились?

И он посмотрел на меня так, словно в чем-то подозревал. Трудно было обмануть этот проницательный взгляд. Я ответил, что там, в училище, меня дожидается земляк. Будет волноваться. Адмирал озадаченно покачал головой и сказал, что его шофер отвезет меня.

Ира, прощаясь, многозначительно пообещала:

— А карточки получите через пять лет. Я сама вам вручу. — Она протянула маленькую тонкую руку, и на лице ее мелькнула вроде бы виноватая улыбка.

Неужели она догадалась, что я слышал разговор обо мне?

Высокая, стройная, она стояла у калитки и смотрела на меня. Я захлопнул дверцу. «Победа» рванулась. Синее платье с белым бантиком мелькнуло у калитки и растаяло. Мне стало грустно. Через пять лет она передаст мне карточки. Прикинул в уме — тысяча восемьсот дней. Почти вечность!