Димфна Кьюсак - Жаркое лето в Берлине Страница 7

С портрета, висевшего в холле, прямо на нее смотрели мрачные глаза предка, и ее пронзила мысль: «Он знает, я здесь не ко двору!»

Глава III

В дверях столовой Джой от удивления остановилась; ей показалось, что перед ней не современная столовая, а сцена из какой-нибудь старинной пьесы.

Посреди большой обшитой дубовой панелью комнаты, во главе стола, вокруг которого были расставлены стулья с высокими спинками в готическом стиле с фамильными гербами, восседал отец.

Был полдень. Однако в гранях хрусталя и на столовом серебре преломлялись огни зажженной вычурной люстры.

Слуга, облаченный в форму, чинно стоял у массивного с богатой резьбой буфета, и две вышколенные горничные с безразличными лицами, в белых передниках и наколках ожидали приказаний. Да! Все это напоминало скорее сцену из какой-то далеко не современной пьесы.

Чопорность обстановки и подавляла ее и вместе с тем смешила, но все же Джой поняла теперь, почему у Стивена сохранилось почтительное отношение к семейной трапезе, внушенное ему с детства.

Ганс предложил матери стул. Отец сидел в позе человека, который всю жизнь привык ждать.

Джой пришлось взять себя в руки, чтобы не рассмеяться и не выказать, как возмущает ее это слепое потворство семьи причудам хозяина дома.

Но Энн принимала все как должное: в доме праздник!

Оглядев стол, она спросила:

– У кого-нибудь день рождения, бабушка?

Никто не ответил. Жестом героя старинного фильма отец указал Стивену на стул по его правую руку, а Джой на стул налево от себя, проронив: «Mahlzeit»[4], на что Стивен ответил «Mahlzeit». Произошло замешательство: Энн забралась на стул возле Джой. Помедлив, Берта сказала что-то горничным и затем села на другое место. Ганс сел рядом с Энн. Судя по происшедшей суматохе, тщательно подготовленная церемония обеда явно шла вкривь и вкось! Вернувшись, горничная поставила перед Бертой дополнительный прибор. Другая поднесла подушку для Энн. Когда Джой поблагодарила ее, Берта пояснила:

– Нам не пришло в голову, что Энн уже взрослая и может обедать с нами. Шарлотта накрыла для нее стол в старой детской комнате.

– О, вам не стоило беспокоиться, – сказала Джой. – Энн с малых лет обедает со взрослыми.

– Мы с Патрицией всегда обедаем с мамой и папой, – поспешила подтвердить Энн. – Патриция еще маленькая и часто проливает на скатерть, а я большая и скатерть не пачкаю. – Поймав взгляд матери, она добавила: – Иногда и я проливаю, но зато умею резать мясо ножом!

– Очень похвально, Анна! – Тон Берты отнюдь не соответствовал ее похвале.

Слуга разливал вино.

– Мамми! – громко прошептала Энн. – Сказать ей, что меня зовут Энн, а не Анна?

– Мы будем звать ее Анна, – сказала Берта, как бы тем самым разрешив спор.

– Меня тоже зовут Анной, – шепнула заговорщически мать Стивена.

Стивен, желая предостеречь Джой, посмотрел на нее. И она вдруг поняла: Берта смотрит на девочку, чтобы заставить ее замолчать, отец нервно крутит кольцо от салфетки, призывая к вниманию.

Джой пожала ручку Энн – знак, известный обеим, – и Энн замолкла, переводя недоумевающий взгляд с одного лица на другое.

Отец произнес приветственный тост, и все присутствующие подняли бокалы. Опорожнив бокал, старик поставил его на стол и снова заговорил.

Переводила Берта.

– Отец просит извинить нашего старшего брата Хорста. Он находится сейчас в Каире по заданию правительства и поэтому лишен удовольствия приветствовать вас сегодня.

– Как жаль, что мы этого не знали! – воскликнула Джой. – Мы заезжали в Каир и были у пирамид!

– Возможно, это и к лучшему, – заметила Берта. – Брат занимает ответственный пост и вряд ли смог бы уделить вам время.

– У нас тоже не было времени, – резко вставил Стивен.

Джой удивленно взглянула на него, пораженная его тоном.

На минуту воцарилась тишина. Воспользовавшись этим, Энн повернулась к Гансу и спросила:

– Вы мой новый дядя?

– Нет, я твой двоюродный брат.

– Вот хорошо! У меня еще не было двоюродного брата. Могу я называть тебя Гансом?

– Можешь.

– Значит, теперь у меня есть тетя и двоюродный брат? И новые дедушка и бабушка.

Отец многозначительно откашлялся. Джой пошлепала Энн по коленке.

Бесшумно ступая, горничная разливала суп.

Обед был превосходным. Он проходил в молчании, которое нарушалось лишь во время смены блюд, когда можно было переброситься несколькими фразами по поводу путешествия Стивена на пароходе и затем на самолете из Лондона.

«Да, этот мир действительно отличен от нашего», – думала Джой. Установившийся, окостенелый мир! Воплощением этого мира является и эта громоздкая старомодная мебель, туго накрахмаленная скатерть из тончайшего дамасского полотна, салфетки у каждого прибора, большие, как чайные полотенца, множество серебра с монограммами, фарфоровая посуда с широким ободком – синего с золотом. Все тут было так не похоже на их солнечную столовую, где не было ничего лишнего, обставленную легкой современной мебелью, с посудой веселых расцветок! И на мгновенье она снова почувствовала себя чужой в обстановке, которая для Стивена была привычной. И эта отчужденность еще усилилась при взгляде на старинный портрет человека с мрачным лицом, похожего на отца Стивена, который смотрел на них из другого века.

Обед закончился, ждали, покуда не поднимется отец, затем все последовали за ним в гостиную. Излишняя чопорность и роскошь, наследие былых дней, особенно поразили Джой, когда горничная поставила перед Бертой массивный серебряный поднос с тяжелым кофейным сервизом прошлого века.

– Этот кофейный сервиз принадлежал моему прадеду, – с гордостью сказала Берта, поймав ее взгляд.

Не желая омрачать столь торжественное событие и в то же время не умея кривить душой, Джой пробормотала что-то невнятное.

– Вам, уроженке Нового света, наш быт должен показаться странным. Полковник Кэри, наш американский друг, о котором я уже упоминала, посмеивается над нами, говоря, что мы живем в прошлом веке. Но отцу по душе наш образ жизни, и я с ним согласна. Традиция – великая вещь!

– А я не согласен, – сказал Ганс так тихо, что расслышали его только Берта и Джой.

Брови Берты насупились, но Ганс по-прежнему улыбался, и эта отчужденная ироническая улыбка так не соответствовала его юному лицу.

– Штефан рассказывал нам, что вы хорошая пианистка, – продолжала Берта, бросив взгляд на рояль. – Мы настроили рояль. Вы доставите всем нам большое удовольствие, мама давно уже не играет.

– Благодарю вас, – ответила Джой. – Но боюсь, что вы разочаруетесь.

Заговорил отец. И Берта стала переводить.

– Отец говорит, вы можете играть, когда он не занят делами. Когда он работает, его нельзя беспокоить.

За кофе разговор тянулся вяло, касаясь лишь повседневных дел. Джой трогали неловкие попытки родных Стивена найти какую-нибудь тему, чтобы втянуть и ее в разговор. Впервые она почувствовала пустоту от сознания, что Стивен не принадлежит ей безраздельно.

Выпив кофе, она сказала:

– Простите, мне нужно подняться наверх. Энн сегодня встала очень рано. А я хотела бы разобрать багаж.

Она увела негодующую Энн, Ганс последовал за ними, и они втроем поднялись по лестнице. Наверху в коридоре Ганс остановился.

– Если вам понадобится моя помощь, располагайте мной, – сказал он, глядя на Джой и улыбаясь своей немолодой улыбкой. – Иностранке тут не так-то легко!

– Благодарю вас, Ганс. К счастью, Стивен тут не иностранец.

Он стоял, в замешательстве глядя на нее, словно хотел сказать нечто важное.

– О, конечно! Я совсем забыл. Я был еще мальчишкой, когда он… уехал.

И, церемонно поклонившись, он повернулся и пошел обратно по коридору.

Открыв дверь своей комнаты, Джой с удивлением увидела, что чемоданы, которые внес шофер, горничная уже распаковала, и вещи разложены по местам. Манера такого обслуживания, неслышно проникающего в самое сокровенное, заставила Джой почувствовать себя вдвойне чужестранкой.

Под вечер они сидели с матерью Стивена в ее гостиной, примыкавшей к просторной спальне. Отдохнув, Джой ощущала теплоту новых семейных уз, охватывающих ее.

Вошла Берта, она принесла извинение от отца и извинилась за себя.

– Простите нас, – сказала она. – Отец принимает сегодня важного посетителя, американского бизнесмена. Я должна буду переводить.

Мать разливала чай. Шарлотта трогательно суетилась поодаль. Ганс разносил чашки. Энн шествовала за ним с сахарницей в руках, а затем уселась на кушетке возле него, и тут маска серьезности впервые спала с его лица.

– Он скорее мой младший сын, нежели внук, – с нежностью сказала мать, коснувшись его рукава своей хрупкой рукой. – В конце войны ему было всего лишь пять лет. У Берты было много работы, и воспитанием Ганса занималась я.

Ее глаза встретились с глазами Стивена. Мать и сын обменялись взглядом, понятным только им одним. Но ни это обстоятельство, ни атмосфера прошлого века, которой был пропитан весь этот чуждый ей быт, не мешали Джой чувствовать себя желанной в их доме.