Екатерина Вильмонт - Здравствуй, груздь! Страница 7

Ей захотелось подойти, спросить, что он тут делает, или даже погладить его по голове, как маленького… Но она взяла себя в руки, припомнила все, чему ее учила мама, – никогда не навязываться мужчине или уж делать это так, чтобы он ничего не понял. И она побежала к себе на стенд, радуясь, что он, по крайней мере, уже здесь!

Однако прошло не менее двух часов, прежде чем Головин появился у них на стенде. Мака уже потеряла надежду.

– Привет! – сказал он.

– Здравствуйте! – вспыхнула Мака.

Он с удовольствием отметил, какая она сегодня хорошенькая.

– Ну, Мака, чем похвастаетесь? – спросил он, озирая стенд. В отличие от большинства других стендов, здесь не было ярких лаковых обложек, кричащих красок и аляповатых золотых заголовков. Все строго, стильно, изящно. Скоро прогорят, решил Федор. Разве на таком изыске продержишься в наше время? Но, разумеется, ничего этого не сказал, а взял в руки томик Мандельштама, пролистал его, поставил на место. Он не понимал Мандельштама. А следовательно, не любил. Он вообще не очень любил стихи. Неужто они печатают только стихи? Нет. Ага, вот и проза, Набоков.

– Вы любите Набокова? – спросила Мака, чтобы хоть что-то спросить.

– Набокова? Да, пожалуй, нет.

– А кого вы любите?

– Гоголя люблю. Лескова люблю.

– А Достоевского?

– А надо? – засмеялся он.

– Что? – не поняла Мака.

– Чтобы вам понравиться, обязательно любить Достоевского? Или проканает и так?

Мака на мгновение опешила, а потом залилась звонким смехом:

– Проканает! И так проканает!

– Вот и отлично! Тогда обедаем вместе!

– Ну я не знаю… – замялась Мака, – это зависит…

– Ладно, но ужинаем точно вместе?

– Да, ужинаем точно! – У нее все внутри дрожало от восторга.

– Вы когда заканчиваете?

– В шесть.

– Отлично, в шесть я за вами зайду. Если немного задержусь, не обессудьте, я в незнакомом городе могу и заблудиться.

– А вы на всякий случай запишите мой мобильный.

– И правда. Мака, вы говорят, хорошо знаете немецкий?

– Ну да, а что?

– Нам это может пригодиться! Тогда до встречи?

– Да, спасибо вам.

– Господи, за что?

– За приглашение!

– Есть о чем говорить, пока, Мака!

И он ушел, а она осталась. В полном и совершенном восторге. Интересно, куда он ее поведет? И как все это будет? И что будет потом?

– Мака, вы что это так сияете? – спросил ее подошедший Артур. Он не видел Головина.

– Есть причины, – загадочно проговорила девушка. – Артурчик, я на минутку уйду, мне надо раздобыть одну книжку…

И она сломя голову кинулась к стенду «Грифа».

– Ой, извините, у вас можно купить книжку Головина?

– Можно, – кивнула девушка. – Вам все равно какую?

– Все равно!

За книжку пришлось выложить шесть евро. Сегодня она возьмет у него автограф. Улучит подходящий момент, когда он поест, выпьет, и тогда он напишет ей что-нибудь такое… нежное… и пусть даже ничего особенного сегодня не случится, но автограф у нее останется. Нежная, проникновенная надпись, что-нибудь романтическое… Подружки в Москве лопнут от зависти.

– Приходил? – с ходу осведомилась Ангелина, увидев свою помощницу.

– Да.

– То-то ты вся светишься. Ну и что?

– Приглашал обедать, но я отказалась.

– Почему?

– А он на ужин пригласил.

– О! И куда пойдете?

– Не знаю, он не сказал. В шесть зайдет.

– Он наши книги смотрел?

– Не очень… Повертел Мандельштама, потом Набокова, сказал, что не любит Достоевского…

– Имеет право, – улыбнулась Ангелина и вдруг остро позавидовала тому сиянию, той молодой радости, которая так и плескалась в зеленоватых Макиных глазах. Неужели для меня это уже пройденный этап? Но любовь и свое дело несовместимы, а дороже издательства у нее ничего не было.

– Очень за тебя рада. Только не наделай глупостей.

– Постараюсь, – не очень уверенно ответила Мака.

– Ты сейчас иди перекуси, а то потом у меня встреча в четвертом павильоне.

– Я не хочу есть.

– В предчувствии ужина с модным писателем?

– Нет, просто…

– Мака, ты второй день не хочешь есть, я за тебя беспокоюсь, а что скажет мама? Что я заморила тебя голодом?

– Ну, Ангелина Викторовна, хватит вам смеяться… – надула губки Мака. Но глаза ее продолжали светиться сумасшедшим восторгом. Совершенно щенячьим.

– Да боже меня упаси! Я просто немножко завидую… Я уже не в состоянии так радоваться… Ничему, наверное.

У Маки сжалось сердце. Она знала, отчего Ангелина утратила способность радоваться. Но предпочла сделать вид, что не поняла.

– Вы еще влюбитесь и тоже будете сиять! Вы ж еще нестарая…

– Ну спасибо, утешила!

Ангелина задерживалась. Уже начало шестого, а ее все нет! Она обещала сама закрыть стенд, но все-таки уйти без нее будет неловко. Ну, может, Головин согласится немножко подождать…

Ровно без четверти шесть Ангелина появилась:

– Ну что, не пришел?

– Нет, рано еще, – с облегчением выдохнула Мака. – Убираем?

– Нет, я сама уберу, ко мне еще должна зайти одна дама из Израиля, она завтра утром уезжает и хочет взглянуть на наш стенд, обещала быть не позже четверти седьмого. Так что беги в туалет.

– Зачем?

– Причешись, подкрасься чуточку.

– Ой, да, спасибо, я что-то сдурела!

– Не рановато ли?

Мака в ответ только счастливо рассмеялась.

Яблочное вино оказалось необыкновенно вкусным и пилось легко, как лимонад. Стоило им сесть на лавках друг против друга, как кельнер тут же поставил перед каждым по большущему стакану желтого ароматного напитка и лишь после этого подал меню.

– Ну, Мака, чем тут кормят? Полагаюсь на вас, я все равно ни черта не пойму!

– А я вам буду переводить!

В результате они заказали какие-то салаты, свиное жаркое и, разумеется, еще вина. Все оказалось вкусно, как-то по-домашнему и без затей, именно то, что любил Федор.

– Вам нравится, Мака?

– Супер! Но я уже пьяная!

Ничего ты не пьяная, как можно опьянеть от этой яблочной прелести? Ты просто влюблена, девочка, полна каких-то своих девичьих ожиданий, думал он, глядя на Маку. Ему уже не хотелось придумывать ей другое имя, он как-то с ним свыкся, оно уже казалось милым, детским, и вообще она чем-то напоминала ему любимую пятилетнюю племянницу Шурку, такая же пухленькая, вся словно в детских перевязочках… И едва он вспомнил Шурку, как утратил к Маке сексуальный интерес. Она милая, неглупая, но еще совсем девчонка, что она знает о жизни? Хотя зачем мне ее знания, я и сам многое в этой жизни знаю, а она чистый лист… Чистый лист должен привлекать писателя, странно, никогда в жизни до тех пор, пока я не начал писать, чистый лист меня не привлекал. А теперь все изменилось. Значит, и Мака должна меня привлекать… Она такая хорошенькая, и грудь так аппетитно колышется под зеленой кофточкой.

– Федор Васильевич, о чем вы задумались?

– О тебе, Мака! Ох, простите, я…

– Нет, ничего, можете говорить мне «ты», если вам так проще… Федор Васильевич, расскажите о себе!

– О себе? Что же тебе рассказать?

– А что хотите, мне все про вас интересно! Говорят, у вас очень романтическая биография.

– Кто же это говорит?

– Я не помню… Или я где-то читала…

Она хорошая, без затей, ничего из себя не строит, не притворяется и кокетничает так наивно, вся как на ладони, протяни руку и бери. Это как-то озонирует душу… Вот и хорошо, пусть будет, но спать с ней не надо. Пока, во всяком случае. Да и как это осуществить? Она тут, я в Висбадене, будь он неладен. Везти ее туда, в эту келью? Идти к ней? Снять номер во время ярмарки, по-видимому, нереально, да и зачем? Отложим до Москвы. Да, друг Федор, старый ты стал! Раньше такая чепуха тебя не могла бы остановить, раньше ты уж изыскал бы возможность трахнуть эту девочку, не думая об удобствах. Так то раньше…

Как странно он на меня смотрит, как будто прикидывает что-то, думала Мака.

Но тут кельнер принес по третьему стакану вина.

– Ой, я, наверное, не выпью столько! – засмеялась Мака.

– Ну немножко-то можно, а допивать совсем не обязательно.

Они сидели друг против друга на краю длинного стола, и через некоторое время к ним подсели четыре женщины. Немолодые, ничем не интересные немки.

– Федор Васильевич, – набралась храбрости Мака, – у меня тут ваша книга, вы не могли бы мне что-то написать?

– С удовольствием! – И, ни на секунду не задумавшись, он написал: «Прелестной Маке от одурманенного ею и яблочным вином автора».

Ах, как она обрадовалась, как залилась краской, покраснела даже ложбинка между грудями, под невесть как расстегнувшейся пуговкой. Нет, в Москве я ее точно трахну, а там, может, и женюсь…

– Мака, а что ты закончила? – сам не зная зачем, спросил он.

– Филфак, романо-германское.

– И что ты вообще делаешь в неярмарочное время?

– Работаю редактором в «Фатуме».

– Тебе твоя работа нравится?

– Очень.

– А замуж не хочешь?