Александр Минчин - Лита Страница 7

— Она была сегодня на допросе.

— Она ничего мне не…

— Она не должна вам ничего говорить. Вы слишком впечатлительный. Подменяете эмоциями факты. А факт — вещь суровая. Вам ее не потянуть.

— Как вы быстро разобрались. Попробуйте…

— Что вы хотите узнать?

— Как все произошло.

— Из того, что известно мне: ее насиловали двое. Пока один держал ей руки на спинке кресла, другой насиловал ее внизу. Потом они поменялись местами. Но… не насиловавший сказал: «Если хочешь отсюда выйти — возьми в рот…»

— Как?! — воскликнул я. — Как вы…

— Из показаний…

Я содрогнулся.

— Поэтому второй и не хотел ее насиловать снизу, а насиловал в рот. Он знал. А это — умышленное заражение венерическим заболеванием.

Рот, впервые целованный мной…

Меня чуть не вырвало. В мозгах били электрические плети. Разорвите, разорвите во мне все. Я задыхаюсь. Я горю…

— Э, да вы совсем на себя не похожи.

Я зажал рот, подавляя рвотный инстинкт.

— Значит, ее… изнасиловали двое, по очереди?..

— Снизу и сверху, — забил он гвоздь, — два раза. Поэтому преступление и называется групповое изнасилование.

Я замотал головой. Как в шоке.

Он добил:

— А вы что ожидали, что второй будет просто так держать: после ресторана, выпивки, курения, танцев, короткой юбки, открывающей соблазнительные ляжки? Так не бывает. А запретный плод: молодая, необжатая, темнота комнаты, кресло, сорванный лифчик, гипюровые трусики, смех — веселье девушек (боевых подруг) за дверью. Грудь молодого тела, девичьи подмышки, тонкие кисти рук, зажатые их лапами…

— Хватит! — Я вскочил.

— Успокойтесь, сядьте! Я же вам говорил — впечатлительный. Эмоциональный, — сказал он с презрением. — Я поэтому всего вам и не рассказываю. Вопросы еще есть?

— Их посадят? — уже безжизненно спросил я. Хотя это был единственный вопрос, волновавший меня все это время.

— Им дадут срок, положенный по закону. От восьми лет…

И все? Этого было мало. Но шрам ведь останется на всю жизнь. Я хотел их смерти…

— Но сначала нужно закончить расследование. Собрать неопровержимые факты, назовите их улики, и доказать, что было совершено преступление…

— Вы в этом, кажется, сомневаетесь?

— Не знаю. У меня свое мнение. Она не думала мозгами, что их провоцирует, хотя в конечном счете — они ее изнасиловали. На пятый день девушка, только что ставшая женщиной, вряд ли захочет развлекаться таким способом, обслуживать сразу двоих.

— Значит, было преступление?

— Безусловно. Но есть еще смягчающие обстоятельства: какую роль и участие принимала жертва в преступлении.

— Она их просто заманила в квартиру! Чего там!..

Я вскочил, он не обратил на это никакого внимания. И пробил:

— Не будем забывать, что в квартиру она поднялась добровольно. Ее никто не тащил.

Убитый, оплеванный, одураченный, запутанный во лжи, я возвращался домой. Спускаясь по крутой дорожке в лощину, где стоял наш, ненавидимый мною, на всю теперь жизнь, дом. Напротив их дома. Это был тупик. Я был в тупике. Ее очаровательный рот, красиво вычерченные губы, белые зубы. Уста. Вся эта гадость влилась в нее.

Ей кончили в рот!

Губы в этот момент находились на члене. Горло касалось головки…

Хоровод мыслей опять закружился в моей голове. (Водка, сперма, никотин сигареты — в этом невиннейшем рту. За неделю до этого ничего, кроме… — не ощущавшей.)

Я начал бить дерево кулаками, пока не увидел на дереве кровь.

Я должен ее бросить, я должен ее бросить. Но как?

Я пошел на кухню и посмотрел на газ. Шелестящий свист раздался из конфорки. Свист с запахом.

Как же она может жить со всем этим. Ее это и не волнует, по-моему. Я вздрогнул.

Пришла наливная Люба и предложила налить мне обед.

Она заметила, что включен газ, и спокойно выключила его. (От обеда я отказался.)

Раздался телефонный звонок.

— Алик-хрусталик, ты что же мне не звонишь? Зазнался или новую девушку встретил?

— У меня случилось несчастье…

— Так почему же не придешь, с братом не поделишься, может, легче станет!

Он никогда всерьез не относился к моим неприятностям и не воспринимал их, меня, всерьез. Мой родной брат.

— Разве ты работаешь, Максим?

— Дежурю до двенадцати ночи во славу отечественной медицины и «Скорой помощи». Хочешь заехать?

— Когда в следующий раз?

— Послезавтра.

— Лучше тогда я и приеду.

— Как хочешь. Только не раскисай, жизнь не такая страшная штука, как тебе кажется.

Следствие страшней, подумал я.

— А где папа?

Папы дома не было, и он сказал, что перезвонит. Он был сыном от первого брака, мамы у нас были разные.

Сны странные снились в это время мне. Будто я на долгожданном суде, а Лите задают вопрос: как же пять человек поместились в одном такси — после ресторана? Она молчит. Кто же у кого ехал на коленях? Она не отвечает. Сколько бутылок водки было на столе? Она не отвечает. И вдруг смотрит на меня и говорит: я нечистая, я изнасилованная. Выскреби меня, Алеша, выскреби. Скребком! И вдруг рвет юбку, задирая ее на бедра, и раздвигает ноги…

Я дергаюсь — ее схватить — и просыпаюсь. Возбужденный и холодный пот испуга катится по спине. Как она могла такое сделать на людях? Я должен ее спросить. Ах да, ее же изнасиловали почти на людях… Потом вспоминаю, что это был сон — на суде.

Я иду в туалет и мочусь. Неужели какая-то дьявольская сила может возбуждать меня при мыслях о ней после всего происшедшего? У нее вылепленная фигура, тончайше натянутая кожа, талия, зовущая к… Но я же не животное. Я боюсь даже подумать о том, что у нее внизу…

А теперь — рот, к нему нельзя прикоснуться. Он осквернен, изгажен навсегда. В него влилась насильная сперма. В течение шести минут в нее влились две чужие спермы, искалечив, испохабив все навеки. А какие у нее губы… Хватит! Все!

Я засовываю голову под холодную струю. Потом забираюсь в ванну, отмыться от этой грязи. Но я не отмываюсь… Я буду в ней запачкан всегда.

Сегодня суббота. Папа с девушкой еще не появлялись, дверь в спальню плотно закрыта. Интересно, когда мама выйдет из больницы и соседи ей все расскажут, в деталях, я же окажусь во всем виноватым. Или он свалит все на меня: что это была моя девушка.

Любаша. (Как он любовно ее звал.) Молодая, ядреная ярославская баба. Вся спелая, налитая. Папа любил молодых, с крепкими телами. Атласных. Кровь со сгущенным молоком, как он говорил. А там тела хватило бы на троих. Тело-на-троих. Почему такая ассоциация? Как это пришло на ум? Я не хочу ни о чем думать.

Любаша. Шелковая. Выпуклая. Выступами. Интересно, что за все время я с ней двух слов не сказал. Смотрю только — с усмешкой. И кроме имени, не знаю ничего о ней.

Когда папа был деканом медицинского факультета, у него было пару романов со студентками. С мамой они давно не жили, ее это не волновало. Она, по-моему, брезговала физической близостью с мужчинами. Ходили про него и юных Клеопатр разные слухи. Но чтобы домой он приводил — это в первый раз. Домой он никогда никого не приводил.

Я выхожу из ванной с горящим от губки телом. Любаша уже у плиты в своем длинном китайском халате. Как призовой скакун гарцует на своих высоких «бабках», бедра расталкивают шелк изнутри. Вот-вот разорвут и вырвутся наружу. Бедрам тесно в китайском обтягивающем шелке. Им хочется свободы, воздуха, голости, оголения. Я останавливаюсь и безразлично смотрю на нее. Она обожала делать ему завтраки. А он жить не мог, если не выпивал два стакана чая с горячей закуской.

— Вам сегодня нужно в институт, Алеша?

Я киваю.

— Вы очень бледный, у вас воспаленные глаза.

Я молчу.

Она наливает только что заваренный чай, аромат которого разносится по кухне.

— Садитесь, пожалуйста.

Я сажусь, и она торжественно и аккуратно ставит чашку на стол.

— Я буду печь оладьи, съешьте хоть одну.

— Только чай, — повторяю я и выключаюсь, погружаясь в свои раздумья.

Я иду по Пироговке. Медленно, стараюсь как можно медленней, мне не хочется в институт. Я боюсь, что я ее изобью. Она опять солгала. И как, отпираясь, она говорила: ну, закурила, ну, выпила, ну, станцевала. Все это время зная, зная чтó скрывает.

Сегодня консультация по зачетам, которые надо сдавать в сессию, и я захожу в гулкий вестибюль. Мы в разных группах, и я знаю, что не увижу ее. Но после окончания она караулит меня на Плющихе.

— Ты хочешь шоколадку?

Я смотрю на нее страшными глазами. (Я смотрю на нее, как на ненормальную.)

Она опускает руку:

— Что случилось, Алешенька?

— А ты не знаешь?!

— Я ничего не сделала… больше.

— Ты ничего не знаешь?! — кричу я.

— Пойдем в парк, я тебя прошу…