Юлия Латынина - Там, где меняют законы Страница 7

— Как — ничего не должны? — удивился Черяга.

— А у нас же магазин есть, — «Слава труду». Тоже шахтоуправлению принадлежит, а в нем в долг можно все забирать.

— Так хорошо же! — недоуменно сказал Черяга.

— Ага хорошо! На рынке буханка стоит два рубля, а в «Труде» четыре пятьдесят. Телевизор — вон, точно такой, в магазине стоит за три тысячи, а в «Труде» он шесть. Вон Васька купил телевизор в счет долга, а тот через месяц кончился. Самое дерьмо туда везут, в «Труд», и еще в очереди надо стоять.

— А кто этим «Трудом» заведует? — заинтересованно справился Черяга.

— Да все те же директора и заведуют. Во! Сынок Никишина.

— А что — Никишин до сих пор директор? — уточнил Черяга.

— А куда он денется?

— Ворье собачье, — сказал один из шахтеров, — как при советской власти над нами были, так и теперь. Мы для них быдло.

— Младший Никишин еще в губернаторы баллотировался, — усмехнулся один из шахтеров, — своровал наши деньги и весь город плакатами оклеил — аж три процента получил голосов!

— Во-во, три процента получил и лет получил тоже три, — добавил кто-то и пояснил, обращаясь к Черяге, — он ведь сидел, сыночек-то — три года.

— За что?

— За изнасилование.

— Они что делают? — добавил третий, — они нам выписывают зарплату, а потом говорят: ах извините, мы вам лишнее насчитали, мы у вас в следующем месяце вычтем. Ну что же! Соглашаешься, вычитают. А потом эти деньги куда деваются? Они же обратно из фонда заработной платы не возвращаются, их директора между собой делят.

Вокруг Черяги понемногу собиралась небольшая толпа, привлеченная свежим лицом и интересным разговором.

— Ты вон туда посмотри, — сказал Черяге один из новоприбывших.

Черяга посмотрел и ничего не увидел: за железнодорожными путями тянулась густая лесополоса.

— Рынок наш алафьевский знаешь? — спросил шахтер.

Черяга вспомнил, что за деревьями близ станции и вправду должен быть рынок.

— Каждый день там наркотой торгуют, — продолжал шахтер, — во! Все что хочешь можно купить, стакан «чернухи» — как стакан семечек!

— А кто торгует-то? — спросил Черяга.

— А кто их знает? Бандиты.

— А в пикет кто вчера стрелял?

— Говорят, спецслужбы, — сказал один из шахтеров. — Специальную бригаду из Москвы прислали, чтобы нас запугать.

— Какие спецслужбы! Бандиты стреляли, Никишин их нанял, чтобы мы разошлись!

— А вот и спецслужбы, сдохнуть если вру! И Лухан то же сегодня по радио сказал!

— Предатель твой Лухан рабочего класса, наймит директоров, точно тебе говорю!

— Ага! А то вы, коммуняки, не предатели! Семьдесят лет на нашей спине как сидели, так и сейчас сидите — вон Никишин, он что, без партбилета командовал?

Поднялся гвалт. Шахтеры обсуждали все сразу — и директоров, которые как помыкали ими при советской власти, так и помыкают сейчас, и спецназовцев, которых сегодня кто-то признал в двух крутых парнях, выходивших из местной гостиницы и садившихся в иномарку типа «Тойота королла» с московскими номерами; и кто-то порывался идти в гостиницу и бить их смертным боем, а кто-то возражал, что вряд ли спецназовцы были такие лопухи, что приехав в город, поселились в гостинице, потому что у спецназовцев должны быть явки, пароли и тайные квартиры. А потом все как-то замолкли, и один шахтер грустно сказал:

— У Завражина жена осталась и трое детей.

— А второй убитый, Черяга, — вы его знаете?

Шахтеры зашумели снова. Большая часть голосов склонялась к тому, что они Черяги не знают, но один, самый пожилой, заявил:

— Да нет, был тут паренек, от спонсоров хлеб возил.

— А от каких спонсоров?

— Да хрен их знает. Спросите у Лухана.

— А кто такой Лухан?

Шахтер ткнул пальцем поверх митинга, туда, где старался человек с мегафоном.

— Вон распинается. Босс наш профсоюзный.

Так получилось, что профсоюзный босс Валентин Луханов, долезший по шахтерским плечам аж до областной Думы, проморгал нынешние волнения. Не то чтобы вовсе: но дело в том, что волноваться шахтеры как будто не собирались. Однако в прошлую пятницу программа «Время» оповестила Россию, что с понедельника шахтеры Чернореченска приступают к бессрочной забастовке — наряду с уже бастовавшими братьями из Инты, Ростова и Анжеро-Судженска. Чернореченский профсоюз, доселе и не подозревавший о неминуемости забастовки, от такой вести, натурально, взволновался, а взволновавшись, в понедельник сел обсуждать вопрос о забастовке. Было решено объявить предупредительную двадцатичетырехчасовую стачку. Тем временем к профсоюзу подошли шахтеры, которые тоже смотрели в пятницу программу «Время», но Валентин Луханов со товарищи был занят важным делом: обсуждали внебюджетный фонд помощи горнякам и выйти к шахтерам не мог.

Важные дебаты были прерваны только ментами, которые ворвались в зал заседаний с криком, что обидевшиеся шахтеры идут к железной дороге; решение о стачке было настолько спонтанным, что со станции не успели предупредить машинистов электричек, и одна из них, вереща в полный голос, проскочила мимо рассыпавшегося во все стороны пикета.

Теперь Валентин Луханов старался оправдать шахтерское доверие и потому был настроен куда более агрессивно, нежели обычно.

— Нас не запугаешь! — громко говорил он с трибуны, — агенты Кремля и МВФ вчера расстреляли наших товарищей! Не дадим взять над собой верх акулам мирового империализма! Ура всеобщей стачке! Ура отставке правительства! Вперед, товарищи!

— Кукиш с маслом тебе товарищ, — раздалось из рядов, — ишь, ряшку наел.

Ряшка у Луханова была действительно наеденная, и наедена она была в ресторанах за чужой счет: но Луханов, как и подобает большому политику, не смутился чужой брани и закричал еще громче:

— Товарищи! Мне сегодня звонили уже несколько раз, и угрожали физической расправой, если мы не прекратим забастовку! И такие же звонки были мэру! Но нас не запугаешь! Да здравствует рабочая солидарность!

— Ура! — закричал кто-то тоненько.

Как уже было сказано, вследствие частых чиновных визитов пребывавшие на рельсах шахтеры пресытились зрелищами и выступлениями и большую часть времени мирно резались в карты, снисходя только к самым выдающимся артистам, предпочтительно из столицы — как-то г-ну Немцову или г-ну Сысуеву.

Луханов, понятное дело, к категории этих мастеров эстрады не принадлежал, и потому на его выступление собрались только те, кто был жгуче в нем заинтересован, а именно — представители Независимого профсоюза угольщиков. Эти радикальные потомки Троцкого и Кропоткина ненавидели всякий истеблишмент за одно только, что ни к какому истеблишменту не принадлежали, и с их точки зрения политических маргиналов товарищ Луханов был неотличим от того же господина Немцова. Кроме того, он занимал в сердцах рабочих место, на которое не без основания притязал вождь и наставник независимого профсоюза Коложечкин.

— Долой бандитских прислужников! — отклинкулся на Лухановский клич сам Коложечкин.

— Лухан, уходи! Лухан, уходи! — закричали люди снизу, мощно и дружно работая глотками, словно по палочке невидимого дирижера.

В Луханова полетел сор и тухлые помидоры.

— Это провокация! — закричал Луханов, — на помощь! Ребята! Наших бьют!

— Лухан, уходи!

Черная стена независимых профсоюзников быстро и грозно потеснила хлипкие ряды приближенных Луханова. Линия его сторонников внезапно прорвалась, и со всех сторон на трибуну полезли скособоченные рожи.

— А-а! — закричал Луханов, совершенно забыв человеческие слова и только понимая, что экспроприация экспроприаторов, о которой он так долго и часто рассуждал перед депутатами и журналистами, начинается почему-то с него, — убивают!

Один из соратников Луханова выхватил пушку, негромко чпокнул газовый выстрел, кто-то из шахтеров упал на колени, зажимая глаза. Хлипкий выстрел только больше озлобил нападавших: газовик выбили из рук охранника, он повалился на землю и тут же скрылся под грудой извивающихся тел. Кто-то подставил подножку Луханову, и профсоюзный лидер опрокинулся на помост. Далеко вверху мелькнуло небо с приклеенными к нему выхлопами облачков, и затем на фоне этого неба над Лухановым нарисовался огромный кулак какого-то озлобленного пролетария, с наколкой «Дуся», увенчивающей запястье, и с огромным кастетом, напоминающим стальной нарост на лапах киборга. Кулак стремительно приближался, рассекая воздух. Время замерло для Луханова. Он попытался было откатиться в сторону, но каким-то неисповедимым образом вместе со временем замедлились и его движения, и тело Луханова двигалось медленно-медленно, как тушка насаженного на крючок червяка.

Чья-то кроссовка врезала по руке с кастетом, обладатель руки, визжа, отшатнулся, и тут же его место заняла другая рожа, схлопотавшая коленом в пах. Сильные руки вздернули Луханова на ноги.