Владимир Высоцкий - Роман о девочках (сборник) Страница 7

– Да! Да, – успокоил профессор. Он уже изрядно глотнул виски, и теперь блаженная теплота разлилась по телу, и все происшедшее показалось не таким уж невероятным. Только вот он шамкал, и чуть покалывала спина.

– Ваша челюсть! – воскликнул дельфин и мгновенно вызвал стоматолога.

Того ввез служитель, в аквариуме. Это был головоногий моллюск лип.

– Вот уж не думал, что он… – Профессор хихикнул и отхлебнул еще глоток.

– Напрасно вы не думали, – прохлюпало в аквариуме. Вся анатомия ваша – вот она, у меня в кармане. – Лип хлопнул щупальцем и взбаламутил воду. – С самого начала моей работы над вами я сколотил себе ясную картину. Держите вашу челюсть – вот она.

На поверхность всплыла замечательная челюсть, о какой профессор и мечтать не мог. Какие теперь челюсти? – теперь забрала, а не челюсти.

– Если вам что-нибудь нужно заменить, проконсультируйтесь с лечащим врачом и сообщите нам – мы живо заменим, – всё, включая мозг. Он у меня, впрочем, как и у вас, давно в спирту и готов к трансплантации. Засим позвольте откланяться. – Моллюск опять взбаламутил воду и был увезен служителем с вмонтированным в мозг электродом.

– Прош-шайте! – Профессор шамкнул, несмотря на вставленную челюсть. Он был изрядно пьян.

Дельфин, видя такое его состояние, не счел возможным продолжать разговор и молвил только:

– Завтра вы получите наш план и ультиматум и передадите его людям! Покойной ночи! – Он зашипел сигарой и вышел.

На следующий день протрезвевший профессор нашел у себя на столе нечто. В нем было коротко и недвусмысленно:

«Союз всего разумного, что есть в океане, предлагает человечеству в трехдневный срок провести следующие меры:

ввести сухой закон для научных работников;

закрыть все психиатрические клиники и лечебницы;

людей, ранее считавшихся безумными, распустить с почестями,

лечебницы отдать под школы.

В случае, если это не будет выполнено, Союз предпримет необходимое. В случае выполнения Союз больше ничего не требует от человечества и прекращает всякие контакты впредь до лучших времен».

Весь следующий день профессор по радио и телевидению, а также в личных беседах убеждал мир пойти на уступку, уговаривал и умолял, рисовал жуткие картины и радужные перспективы, он принял множество корреспондентов и некорреспондентов.

Но… увы. Он ничего не мог доказать. Океанариум опустел, исчез куда-то и служитель с электродом. Конечно, люди не верили, смеялись и улюлюкали:

– Как можно выпустить безумных в наш и без этого безумный мир, как можно не пить научным работникам!

Кто-то подал мысль, что это он все выдумал, чтобы скрыть свое бессилие, он обманул надежды, люди так уповали, а он… А еще кто-то подал еще более разумную идею, что профессор сам безумен. На том и порешили и упрятали самого великого профессора ихтиолога-лингвиста в психиатрическую лечебницу.

Мир остальные два дня успокаивался, а потом она разразилась. Катастрофа!

Сейчас опять будут делать эти проклятые уколы. Доктор! Заклинаю вас, от них развивается… Только в руку… Что? Боже! Неужели я победил?! Мне будут делать инсулин, чтобы лучше есть и спать. Не хочу спать! Жизнь без сна! Ага, моя тайна! Моя! Колите, доктор, и будьте снисходительны, я любил вас. Больно! Больно же!..

Ах, какое неприятное состояние! Лечение, тоже мне! Съедают в крови сахар. Мало его вам, что ли, на стороне! Мы вон и у Кубы покупаем, потому что если не купить, то кто же купит! Но зачем вам мой кровный сахар? А? Зачем его сжирать! Какие вы все-таки ненасытные! У меня там – тельца, белые и красные, а каково им без сахара? Никаково. Умрут они без сахара, тельца, ни за грош пропадут. А все этот тростник! И свекла, свекла! Боже, как хочется есть, есть, дайте есть! Вот он кубинский сахар – 20 кусков, и всё бесплатно. Спасибо вам, далекие кубинские друзья! Да здравствуют тростники и свеклы! Сахар, много сахара, и вообще изобилие продуктов! Это хорошо, но я все это изобилие съел, надо попросить родственников. Пусть еще принесут. Пашка, паразит, в командировке пьет. Ничего, так ко мне не ходит, так привезут паразита и сюда, в отделение с диагнозом «хронический алкоголизм». Тут встретимся, тут и поговорим по душам. Говорят, у меня был шок. И доктор говорит, а раз он говорит – значит, неправда. Не было шока, ничего не было.

– Как вы можете тут читать? Тут думать надо, а не читать. Читать надо в трамвае и в метро. Но там толкают. Там везде толкают. Тогда ладно, читайте, бог с вами. А я не буду читать, я вот выйду, сяду в метро, и пусть толкают, я все прочту – в метро. Всю энциклопедию, и все буду знать. Например, что такое ятаган? Не знаете? Все-таки вы очень глупый! Ятаган – его кинешь, а он к тебе возвращается. Поняли?!

– Знаете, как поп попадью извел?

– Да пойдите вы со своим попом! У меня вон вену сестра пятый день ищет, а он: «поп» да «поп»!

«Безумству храбрых поем мы песню». А просто безумству – нет. Почему? По-моему, чем короче, тем лучше: «Безумству поем мы песню!»

Например, такую:

Ничего не знаю,Ничего не вижу,Ничего никому не скажу, – ча-ча-ча.

Нет, это один свидетель в протоколе так написал, а его – на 15 суток за политическое хулиганство.

Какого-то человека привезли – и к «чуме». Говорит, что – профессор, и про дельфинов гадости рассказывает. Все ржут. Сволочи! Нельзя же, – больной все-таки человек. Надо поговорить!

– Вы профессор?

– Да, я ихтиолог-лингвист.

– Ничего, это пройдет! Поколят вас – и пройдет.

– Мир на грани катастрофы!

– Это вам надо с начальником Вселенной, что ли, поговорить.

– Да поймите вы! Дельфины выше нас по разуму, они сделают что-то ужасное, даже нельзя предположить – что! О боже!

Нет, надо поговорить с главврачом. Пусть, действительно, поколят. Больной все-таки человек. Челюсть вставная. Говорит про какие-то электроды. Надо взять шефство, а то заколют. Психи проклятые! Хлюпики и чавкики, а ему и чавкать-то нечем. К тому же его надо полечить антабусом – пахнет. Пойду к доктору.

Знаете? Один человек нашел в справочнике свою фамилию. Она довольно редкая. И вот эта фамилия убила какого-то князя и предана анафеме на двенадцать поколений. Он – человек этот – как раз двенадцатый. Застрелился он. Высчитал и застрелился. А потом родственники узнали, что та фамилия через «е», а у самоубийцы через «я». Ошибка вышла. Но на ошибках учатся. Нельзя стреляться за князей. За женщин можно и за судьбы мира, а за князей – глупо как-то за них. Уж лучше… Нет, все то же самое. Да! Еще! Он был не двенадцатый, а тринадцатый. Как жаль! Ни за что погиб человек. Как много все-таки в мире несправедливости.

Человек со вставной челюстью молол какую-то совсем уж чушь. Про какой-то дельфиний ультиматум. И выл. Его, наверно, переведут вниз, к буйным. Жаль! Попрошу врача о снисхождении. Все-таки он меня любит. Или привык. Нет, любит, конечно, любит. Иначе почему не отпускает от себя?! Попрошу.

У нас один антисемит есть. Не явный, но про себя. Но я видел, как он смотрел на Мишу Нехамкина сзади. Такой взгляд! Гестаповец бы позавидовал такому взгляду.

Слава богу, я ошибся. Просто Миша помочился на него ночью. Он и смотрел! Еще бы! Посмотришь тут. А Миша тоже… Разве так поступают интеллигентные люди! Мочиться на живого человека, да еще больного! Ай-ай-ай! А еще член-корреспондент какого-то журнала!

Все бегут к окнам и что-то кричат. Что они кричат! Ведь тихий час сейчас. Придет главврач – и всем попадет. Да! Именно этим и кончится.

Кто-то вошел. О! Что это? Что это? Какие-то люди, нет, не люди. Какие-то жуткие существа, похожие на рыб. Это, наверное, из 1-го отделения. Не может быть! Даже там таких не держат. Какой-то жуткий маскарад. Но нет – они улыбаются, они распахнули настежь все входы и выходы, они идут к нам и какими-то чудными голосами что-то читают. Про нас. Мы свободны!

Постановления всего разумного… Неужели! Да здравствует! может быть! Всё не может быть «да здравствует». А по отдельности.

Все обнимаются. А человек со вставной челюстью плачет и говорит:

– Я предупреждал, я сделал все возможное!

А существа хлопают его по спине и пониже: у них низко расположены плавники. Но ласково хлопают. И других хлопают. И все смеются.

Я понял все. Это они, они! Те, что пришли очистить мир для тех, кто прилетит. Отдать под школы! А может, это они и прилетели. И всё, как у меня: и жизнь без сна – не как наказание, а как благо! Моя мысль.

– Я тоже, я тоже помог вам! – это я кричу.

Какое-то существо хлопает меня по уколам и улыбается громадной ослепительной улыбкой. Да это же дельфины, я про них читал и видел фото! Они… Значит, профессор – и есть профессор! Как это я проглядел! При моей-то проницательности! Спасибо вам! Спасибо вам.

Дорогие мои дельфины,Дорогие мои киты!

Мне сказали, что киты подниматься не стали, они большие, они внизу, в 1-м отделении. А кругом музыка, салют из пятидесяти шести залпов – по количеству моих лет!