Василий Аксенов - Свияжск Страница 7

Я даже не знаю, когда умерла моя няня и где похоронена, скорее всего на том же Царском кладбище, но что там сейчас найдешь…

Моя мать вернулась из колымских топей с явным интересом к религии, она носила крестик, читала Библию, хотя предпочитала держать все это при себе, никогда не вступала в дискуссии «по этому вопросу», ибо многие из ее подружек-каторжанок умудрились сохранить просвещенное материалистическое мироощущение, а иные даже полагали Сталина извратителем их чистой революционной идеи.

Однажды она рассказывала мне всякие забавные эпизоды из моего детства и вот коснулась «цирка, где звоняют и моляются». А вдруг старухи окрестили меня тогда, спросил я ее. А знаешь ли, это не исключено, ответила тогда мама и как-то особенно, пытливо на меня посмотрела. Она как бы приглашала меня развить эту тему, но я уклонился, не знаю почему, на том решил и остановиться — не исключено… Мелькала даже и поганая мыслишка — во всяком, мол, случае, не помешает… Перед смертью мама попросила похоронить ее по христианскому обряду.

Я жил с этим мифом о своем крещении, и он временами становился расплывчатым и зыбким, миражным и чужим в его анекдотических очертаниях, временами же приближался и согревал воздух, и я тогда страстно желал, чтобы он оказался правдой, и почти приходил в отчаяние, особенно в последнее время, когда понимал, что теперь уже никак не проверишь и что это — не что иное, как семейный анекдот. В часы пик в метро я смотрел на проплывающие мимо тысячи и тысячи московских лиц и думал о том, что большинство этих людей — нехристи, огромное, всепоглощающее, всеоглушающее наше большинство.

«Вот именно, крестная сестра, — неуверенно сказал Женя. — Когда бабка впервые увидела вас на экране телевизора во время финальных игр на первенство Союза, она сразу сказала: «Ба, да ведь это же Олежек Шатковский, мой крестный брат!» Она все собиралась вам письмо написать, да не решалась». — «Ну, а сейчас-то написала?» — спросил я не без труда. «Конечно, конечно, вот оно, это письмо. Лично я, Олег Антонович, не в курсе деталей, но думаю, что бабка дает там достаточную информацию». 

«Уважаемый Олег Антонович, или попросту дорогой Олег! Вам или тебе (позволь уж мне, старой, называть тебя на ты) пишет Елена Петровна Честново, урожденная Мыльникова, о существовании которой ты, наверное, и не подозревал, а между тем я твоя крестная сестра. Да-да, не удивляйся, у нас с тобой один крестный отец Виктор Петрович Мыльников, мой старший брат, ныне покойный, а крещен ты был в нашем доме при спущенных шторах и закрытых ставнях отцом Сергием Боташевым, старым другом и единомышленником Виктора Петровича, что, конечно, тщательно скрывалось, потому что в те времена за такие дела по головке бы не погладили, а точнее, посадили бы в тюрьму.

Если тебя интересуют какие-нибудь подробности, то я могу сообщить, ведь ты был младенец, а мне к твоему крещению было уже 15 лет и я училась в медицинском училище и этот день запомнила во всех подробностях, в равной степени, как и твою крестную мать Евфимию Козыреву, няню, хотя видела ее только единожды в жизни, то есть тогда.

Сейчас обращаюсь к Вам, Олег Антонович, с огромной просьбой принять участие в моем единственном внучонке Евгении. Он впервые в столице и может растеряться. Извините за неожиданную назойливость, но у нас нет никого в Москве, да и вообще мало родных, все повыбиты жизнью. Ах, Олег… Господь тебя храни!

Елена Петровна Честново»

Я разрыдался. Я никогда прежде вообще не плакал, а тут весь пролился слезами. Что за неописуемое чувство охватило меня! Что за немыслимый душевный порыв! Как это назвать — бурей любви, тоски, жалости, ликования — никак не назовешь! Нечто настолько несомненное и единственное вдруг приоткрылось мне, и в этот момент раз и навсегда я осознал, что уверовал. Рыдания сотрясали меня, и слезы текли ручьем, без остановки. Кто знает, почему во время душевных потрясений выделяется столько влаги? Кто знает вообще, что такое человеческая влага?

Я упал в кресло, и оно слегка повернулось подо мной, ибо было обыкновенным вращающимся креслом, но даже это движение показалось мне необыкновенным, произошло нечто, названное мной в уме «потерей сознания», но на деле это было что-то другое, ибо я увидел себя в этот момент как бы со стороны и с огромного расстояния: маленькое тело, лежащее в кресле, вытянутые ноги, откинутая голова, ладони на лице. Крещен! Крещен!

«Олег Антонович! — донесся до меня голос испуганного гостя. — Дядя Олег!»

Спустя некоторое время из Самары пришли «подробности» и фотокарточка крестного отца, снятая в 1934 году, то есть близко ко времени моего крещения. Виктор Петрович был весь в коже — брюки, куртка, кепка, все из черной кожи. Среди подробностей одна оказалась совсем замечательная: Виктор Петрович был никем иным как личным шофером моего отца, то есть работником спецгаража крайкома партии.

«В те времена, — писала мне крестная сестра, — шофер была профессия почетная и редкая, особенно на легковой машине».

Я стал с напряжением вспоминать рассказы матери и дяди о нашей прежней жизни. Вдруг показалось, что очертания отцовского автомобиля выплыли и из моей собственной памяти. Да-да, машина была американская, с большущим кожаным диваном сзади. В дурную погоду натягивалась брезентовая крыша.

Брату приходилось много ездить, вспоминал дядя, объекты завода-гиганта были разбросаны по всему краю… Многие годы у него был шофером Виктор Петрович Мыльников, любопытнейшая фигура. Он не расставался с револьвером, потому что не только возил брата, но и охранял его — членам бюро крайкома предоставлялась такая привилегия. Опытный был чекист, но в классовом отношении человек не без пятнышка…

Далее из письма Елены Петровны Честново: 

«…В 1917 году два моих старших брата Виктор и Николай заканчивали школу прапорщиков. Гражданская война разделила их. Николай оказался в белой армии. Судьба его плачевна, следы затерялись, некоторые даже утверждали, что он оказался за границей.

Виктор воевал на стороне красных и получил сильное ранение в голову, что помешало ему продолжить образование. Врачи рекомендовали ему сторониться умственного труда. Тогда он избрал профессию шофера. Она пришлась ему чрезвычайно по душе, потому что он еще и в гимназии проявлял склонность к механике…». 

Я смотрю на фотокарточку. Любопытные глаза русского молодого человека смотрят на меня с плотной старинной фотобумаги. Типичное лицо русского механика или авиатора начала века. Сейчас такой тип уже не встречается, его заменил наш многомиллионный советский «технарь». Не так давно я заметил молодого актера с похожей внешностью в каком-то кинофильме о начале века, и оказалось, что не один я его заметил, у киношников-то видно нюх поострее на типажи, с тех пор этот актер кочует из фильма в фильм и все в стиле ретро и все по ранней самолетной или автомобильной технике — эдакий белесый, с любопытствующими глазами, фанатик магнето, обожатель двигателя внутреннего сгорания, типичный вроде бы русский, но как бы и европеец, вот странность…

Встретишь такого человека на улице, сразу в этом направлении о нем и подумаешь, вот, мол, технический интеллигент старого класса, какой-нибудь несостоявшийся Сикорский, ну, если глубже копнешь, можно подумать, что такие вот люди в строгом расположении свечей и цилиндров искали исчезающую гармонию, пытались спастись от идиотизма всех этих наших великих революций. Вот так по технической части классифицируешь человека и, конечно же, ошибешься. Всегда ошибешься, если бегло, с налета классифицируешь человеческие особи по отдельным видам. Вот и с Виктором Петровичем Мыльниковым не все так было просто, не только в автомобилях искал он душевную гармонию. Елена Петровна, в частности, писала: 

«…с отцом Сергием Боташевым В.П. дружил всю свою жизнь, вплоть до разлуки в местах не столь отдаленных. В детстве Сергий Боташев был служкой в Храме Преображения Господня, а наш дом располагался как раз напротив храма. Меня еще не было на свете, когда мой брат Виктор по собственной воле зачастил в этот храм и прислуживал там при святых литургиях. Забыла упомянуть, что все это происходило в уездном городке Свияжске, откуда мы все, Мыльниковы, родом…» 

Вновь новое ощущение. Прикосновение чудесного и теплого. Радостный и таинственный взмах рядом с лицом. То ли крыло с шелковистыми перьями, то ли рука с невесомой тканью. Свияжск. Вот так неожиданно все соединилось и заполнилось живым духом. Значит, связь эта существовала всегда, хоть и была неведома. Значит, мой детский восторг среди свияжского одичания прилетел не из пустоты, но через революции и войны от моего крестного отца мальчика Вити, значит, я тогда ощутил жизнь его духа, его чистого детства в чистом и процветающем, сытом и спокойном богопослушном Свияжске.