Лариса Райт - Плач льва Страница 7

— Львы? Алексей Николаевич, это несерьезно. Это просто «Укротительница тигров» какая-то получается.

— Ну, не придумывай, — директор цирка недовольно нахмурился. — Ты все же потомственный дрессировщик. Можно сказать, профессионал своего дела, а не ассистентка мотогонщика.

— И все же львы…

— А что львы? Те же кошки.

— Да я с кошками всю жизнь на «вы».

— Что же мне, тебе Куклачева из Москвы в учителя выписывать? Давай, Артем, не трави душу. Если не ты, то никто. Что мне прикажешь делать: Кузнецовых просить или Байарасовых? У одних голуби, у других мартышки. Нет, Тем, кроме тебя, других кандидатур нет. Или бери в нагрузку к пуделям львов, или будем хищников по зоопаркам распределять.

— Как по зоопаркам? Они же еще не старые, их рано с арены списывать. Да и номер такой жалко из программы убирать.

— Так и я о том же.

— Не знаю, Алексей Николаевич, не знаю.

— Послушай, Артем. — Директор встал из-за стола, неторопливо подошел к сидящему напротив молодому человеку, по-отечески положил ему руку на плечо. Имел полное право: Артему было всего двадцать пять, директор знал его с пеленок. — Я тебе не говорил никогда. Мне и сейчас нелегко, но придется сознаться: твой отец ведь просил у меня львов.

— Как просил?

— Как? Как обычно просят. Тогда, десять лет назад, помнишь, когда погиб Багиров?

— Папа хотел взять львов, которые порвали дрессировщика?

— Ну Амура ведь застрелили. Другие были смирные.

— Все равно это не похоже на папу. Зачем ему понадобились львы?

— Мечтал он о них, Тем. Мечтал, понимаешь? А я не позволил. И из-за него не позволил: побоялся за друга. И из-за себя: испугался, что не вытащит номер. Тем более что мне в Госцирке обещали хорошую кандидатуру подобрать.

— Подобрали, — осуждающе вздохнул Артем.

— Да уж, — не стал скрывать чувства вины директор. Дрессировщика действительно прислали. У него был диплом эстрадно-циркового училища, пятнадцатилетний опыт работы с хищниками и отсутствие какого-либо желания прозябать до конца своих дней в провинциальном цирке. Возможность уехать представилась через десять лет, и он не преминул ею воспользоваться, оставив без зазрения совести и труппу, и шикарный номер, и своих царственных артистов. — Ну, его тоже понять можно. Все-таки Питер — это не…

— У нас тут тоже, поди, не тмутаракань.

— Это ты правильно говоришь. Так что, берешь львов? Отец бы тобой гордился, жаль, не дожил до этого дня.

— А мама? Она волноваться будет.

— Ну, на то она и мама, чтобы волноваться. У нее, знаешь ли, Темочка, предназначение такое — о тебе беспокоиться.

— А Лена?

— Лена? А что Лена? Она ведь замужем. Значит, должна за мужем следовать. Если она, конечно, хорошая жена.

Лена была хорошей и понимающей, хоть и не из цирковых. На сообщение Артема о том, что с сегодняшнего дня к пяти пуделям, с которыми ее муж проводил большую часть времени, добавится дюжина львов, она отреагировала на удивление легко. Восторга и энтузиазма не выражала, но и не задавала лишних вопросов, не осуждала и не смотрела испуганными глазами, безмолвно вопрошая: «Что же ты наделал?» Единственной реакцией, которой удалось добиться Артему, стала легкая ухмылка и ласковая просьба:

— Только ты не рычи!

— В каком смысле?

— В том, что с кем поведешься — от того и наберешься. Наговоришься там с хищниками и будешь на нас ворчать.

— Не буду, — Артем с благодарностью посмотрел на жену, потом перевел взгляд на семимесячную Анютку, что-то увлеченно лепечущую в своем манеже. Внезапный порыв чувств резко подхватил не слишком щедрого на нежные признания мужчину: — Я люблю вас!

Лена смешно сморщила вздернутый носик и, для того чтобы вернуть смущенному мужу потерянное душевное равновесие, потрепала его по щеке, беззаботно хохоча:

— Какая ерунда!

— А львы, Дзен, — это, скажу тебе, никакая не ерунда! — Артем предостерегающе натягивает поводок, строгий ошейник начинает впиваться псу в шею, и он останавливается. — Вот так, мальчик. Когда тебе говорят: «Стоять!» — надо стоять, а не тянуть куда-то в сторону. И нечего обижаться, глаза отводить. На правду не обижаются. Давай посмотрим, что ты запомнил.

Артем быстро экзаменует четвероногого ученика, затем, удовлетворенный результатом, с явной неохотой подводит фила бразилейро обратно к хозяйке.

— Основные команды он уже запомнил. Способный пес. На следующем занятии можно попробовать вводить потихоньку вас.

— Может быть, лучше мужа? — неожиданно пугается блондинка.

Артем раздумывает недолго.

— Нет, лучше вас.

— Почему? — Она позволяет себе задать вопрос кокетливо, давая понять, что его давешняя грубость прощена.

«И что я должен ответить? Что фила бразилейро выбирает себе одного хозяина и подчиняется только ему? Что если таким хозяином станет мужчина, то неожиданно взбесившаяся собака набросится именно на женщину, у которой в таком случае останется не слишком много шансов выжить? Все-таки в схватке с бойцовым псом у мужчины теплится хотя бы надежда на чудо, а женщине ждать чудес не следует ни при каких обстоятельствах. Вряд ли эта информация придется ей по душе».

— Потому.

— И все же? — Эта бестолковая девица продолжает строить глазки.

— Потому что я так сказал, — откровенно хамит Артем. Он смотрит на собаку почти сочувствующе. «Бедняга, ну и хозяйка тебе досталась!»

Несколько секунд блондинка растерянно хлопает ресницами, потом возмущенно шипит:

— Вы со всеми так разговариваете или только с женщинами? Я бы не стала завидовать вашей жене.

Артем резко бросает ей поводок и цедит сквозь зубы:

— Нет у меня никакой жены. Нет! — повторяет он чуть громче, а потом кричит, не отрывая взгляда от расширенных от ужаса глаз клиентки: — Нет! Нет! Вы слышите меня? Нет!

7

Обычно Женя никогда не берет выходной в воскресенье. Это самый напряженный день в дельфинарии: три представления, а между ними — беспрерывные сеансы для желающих поплавать с животными. Директор непосредственного участия не принимает ни в том, ни в другом, но в кабинет то и дело заглядывают озабоченные чем-то сотрудники. Все время доносится: «Спросите у Евгении Николаевны. Пусть Евгения Николаевна решает. А где директор? Это не ко мне, это к Жене. Если только Евгения Николаевна разрешит».

И она разрешает, и запрещает, и решает, и отвечает, и хвалит, и ругает, и выясняет, и советует, и еще много бесконечных, разнообразных «и», которые выполняет только она и в которых она незаменима.

«Плохо, конечно, — ругает себя Женя, — все вокруг плохо, и директор из меня никудышный. Другой бы давно так поставил дело, что и в его отсутствие все шестеренки двигались бы без сучка, без задоринки. А я то ли застращала своих, то ли избаловала так, что без меня они ни одного мало-мальски важного решения принять не могут. Куда это годится? Конечно, музыку к представлению со мной необходимо согласовывать. В случае со звукорежиссером я палку не перегнула, это точно. Но почему врач бежит меня спрашивать, сколько рыбы давать приболевшему моржу; тренер жалуется на непослушных афалин, как будто я могу на них повлиять, фотограф интересуется, можно ли вместо одной белухи выводить на съемки другую, если первая рожает (неужели есть другой вариант?!), а продавец из сувенирного киоска робко просит позволить приостанавливать торговлю во время представления на пять минут для технического перерыва. Кто я: жуткий монстр или никчемная, мягкотелая амеба, на шею которой забрались все подчиненные вместе со своим зверьем? Пора что-то менять. Иначе я скоро сама начну выступать вместо дельфинов, и зарплату буду получать банками рыбьего жира». Обо всем этом Женя успела подумать вчера, пока ехала домой, а добравшись до квартиры, тут же, боясь передумать, схватила телефон и выпалила в трубку уже сонной Шуре:

— Я завтра не приду.

— Как?

— Так.

Вот так. На часах уже десять утра, а она только проснулась и даже не думает подниматься. Знай лежит себе под одеялом, сладко потягиваясь и не пытаясь приоткрыть глаза. Когда такое было в последний раз? Последний раз… Когда? Где? В девяносто третьем под Сан-Себастьяном, где вопреки ожиданиям всю неделю не было волн, и единственным развлечением оказались прогулки по местным панадериям — кондитерским, в которых Женька бесстыдно объедалась пасхальными бунюэлос — малюсенькими пирожными, наполненными кремом и обжаренными в масле? Нет. Потом было, кажется, летнее путешествие в Рим — сорокаградусная жара и палящее солнце, укрыться от которого удавалось только за непроницаемыми жалюзи гостиничного номера. Да, именно там она наотрез отказывалась выползать в объятия Вечного города и ныла из-под подушки, что не желает расплавиться на этих улицах, даже если по ним сам Гай Юлий Цезарь водил свою Клеопатру. А может быть, это случилось как раз на Гавайях? В девяносто пятом Женя уже считала себя опытным серфером и практиковала ночные заплывы, поэтому могла позволить себе утром, после подобных поздних вылазок, немного притворно поворчать и поканючить, прежде чем опять устремиться на войну с волнами. Воспроизвести в памяти эту сцену у нее всегда получалось легко, получилось и сейчас.