Владимир Кунин - Сошедшие с небес Страница 7

– Тридцать метров.

– Правильно. При мокром?

– Восемьдесят.

– Верно… А ваши действия при въезде на Т-образный перекресток при необходимости совершить левый поворот?

– Пропускаю весь транспорт, движущийся в обоих направлениях по главной дороге, и только после этого совершаю левый поворот. – И Сергей совершенно недвусмысленно обнял Машу.

– Стоп, стоп, стоп! Цурюк! – оттолкнула она его. – А знаки?

В ногах на спинке кровати висела таблица дорожных знаков. Маша высунула слегка ногу из-под одеяла, ткнула большим пальцем стопы в один знак:

– Это что обозначает?

– Ограничение габаритов по высоте до пяти метров.

Маша сверилась с книжкой, сказала тоном учительницы:

– Верно. А вот это?

Сергей тоже высунул ногу из-под одеяла, прижал своей большой ступней Машину ножку к таблице:

– Какой? Что-то я не разберу… – и снова попытался обнять Машу.

Та уже была готова ответить ему на ласку, но в это время отодвинулась занавеска, показалась сонная мордочка Вовки:

– Папа… Ну это же «Проезд всем видам транспорта запрещен», – пробормотал Вовка и тут же заснул…

На ступеньках крыльца сидела домашняя «экзаменационная комиссия» – Нюся, Маша и Вовка.

Между специально расставленными чурбаками по двору замечательно ездил на «газике» Сергей. Он лихо вписывался в крутые повороты, заезжал задом в узкие «ворота», разворачивался чуть ли не на одном месте. И все это он делал так ловко и уверенно, что вызывал бурю восхищения у своих «экзаменаторов».

Наконец он мягко остановил машину перед самым крыльцом, вылез из кабины и раскланялся.

«Комиссия» встала и зааплодировала, а Маша благодарно поцеловала Нюсю. Гордая Нюська показала Сергею большой палец и ткнула рукой в угол двора – дескать, поставь машину вон там.

Радостный Сергей сел в кабину, включил заднюю скорость и быстро поехал задом в указанном Нюськой направлении. Выворачивая руль влево, он совершенно забыл, что с правой стороны от него стояла водонапорная колонка.

Раздался страшный грохот, колонку сорвало с постамента, и в воздух ударил десятиметровый фонтан воды.

Сергей выпрыгнул из кабины, и в одно мгновение на нем не осталось ни одного сухого места.

– Вода! – неожиданно закричала Маша и бросилась к Сергею.

Она влетела в рушащийся водопад, прижалась к нему, шепча, словно в забытьи: «Вода… Вода…»

Обнявшись, они стояли в этом потоке, одежда их прилипла к телам, и вдруг, словно хлыстом по лицам, сквозь шум воды прорвалась короткая музыкальная фраза, обрывок старого довоенного танго «Ах, эти черные глаза…».

Они ошеломленно посмотрели друг на друга, в испуге перевели взгляд на хохочущих Нюську и Вовку и поняли, что ни Нюська, ни Вовка, к счастью, не слышали этой страшной мелодии… она явилась только им, и они еще теснее прижались друг к другу.

Выше дома била тугая струя воды.

– Вот это да! – радостно кричал Вовка.

В первом автобусном рейсе Сергею помогал Вовка.

Они оба были очень напряжены и даже изредка тихо переругивались. Вовка сидел рядом с водительским креслом отца и подсказывал ему:

– Ну, «Полтавская» же, папа! «Полтавская»! Тормози! Ты что, не видишь, люди стоят?… – шипел Вовка склочным голосом.

Люди на остановках входили и выходили. Сонная кондукторша с довоенной кондукторской сумкой на животе и рулонами билетов на необъятной груди лениво собирала плату, уже в полудреме отрывала билеты и намертво засыпала до следующей остановки.

– Следующая «Александровская». Ты помнишь, папа? Ну, папа!

– Да отвяжись ты! Сам знаю.

– А чего же ты тогда улицу Жертв революции проскочил? – ядовито спрашивал Вовка.

Автобус катил по городу. В первый раз за спиной Сергея сидели пассажиры – его горожане. Он им открывал и закрывал двери автобуса, вез их по разным человеческим надобностям, и странное ощущение сопричастности к их делам, жизни, бедам и радостям горделиво наполняло его душу…

– Пап! Мы же с мамой договорились! Ты забыл? – прошептал Вовка. – Сразу после площади Победы…

– Точно! – Сергей стал сворачивать с трассы в переулок.

В салоне автобуса заволновались пассажиры:

– Эй, ты куда поехал?

– Каждый день маршрут меняют!

– Послушайте, но мне же совсем сюда не нужно!…

Проснулась кондукторша, удивленно поглядела в окно, крикнула через весь салон:

– Сереж! Что за остановка?

Вовка сжался, снизу заглянул Сергею в лицо.

– Горбольница, – громко ответил Сергей. – Остановка по требованию.

– И правильно! Давно нужно было здесь остановку сделать! – сказала какая-то тетка с кошелками и стала протискиваться к выходу.

Сергей остановил автобус напротив больницы, выпустил тетку и коротко гуднул.

Из дверей приемного покоя выскочила Маша в белом халате, сорвала с себя шапочку и стала махать ею у себя над головой.

Автобус еще раз гуднул и поехал дальше, возвращаясь на официальную трассу. Пассажиры успокоились и стали обсуждать достоинства изменения маршрута…

– Пап, а что такое «остановка по требованию»? – спросил Вовка.

– Ну, это когда кому-нибудь очень-очень нужно остановиться и он требует…

– А кто требовал? – удивился Вовка и оглянулся на пассажиров.

– Ну, ты нахал! – поразился Сергей. – Ты же требовал, я и остановился.

Вовка захихикал, зажимая рот ладошками…

Нюськиному лейтенанту милиции было лет тридцать пять. На синем милицейском кителе – коротенькая планочка фронтовых наград. Звали его Гришей.

Они стояли с Сергеем во дворе. Покуривали, ждали Машу и Нюську.

– Очухался после того случая в порту? – спросил Гриша.

– Зажило как на собаке. А с теми что?

– Сидят. Куда они денутся? Лихо ты там одного уделал…

– Ну, и они мне накидали будь здоров.

– Тоже верно. Запросто пришить могли. Такая публика…

Из кухонного окна в первом этаже высунулась расфуфыренная Нюська. Грозно, по-хозяйски спросила Григория:

– Билеты взял?

– Вот. На всех. – Он показал ей четыре билета.

Нюська нырнула обратно в кухню, тихо смеясь, сказала Маше:

– Третий раз иду это кино смотреть. Один раз с нашим электриком пришлось сходить. За фару, помнишь? Второй раз с кузовщиком, когда Серега в яблоню врубился. Теперь – третий…

– Бедная ты моя, – посочувствовала ей Маша. – Чего же ты так надрываешься?

– Гришке про это не скажешь… Он ревнивый до ужаса!

Они вышли на крыльцо. Нюська с ходу завопила на Гришу:

– Ты чего это в форме приперся?

– Не успеть мне после кино переодеться. Дежурю по отделению с двадцати четырех часов. Извини, Нюсенька.

Маша оглядела военные брюки и старую кожаную летную куртку Сергея и сказала ему:

– С первой же твоей получки тоже купим тебе штатский костюм.

– Стой, ребята, – сказала Нюська задумчиво. – Погодите, граждане. Гришенька! Посиди, солнце мое, на лавочке. Мы сейчас… Ну-ка, поднимитесь ко мне на секундочку.

Нюська первая пошла к себе наверх, уводя Машу и Сергея.

Комната ее была куда более обжитой и ухоженной, чем комната Маши и Сергея. Тут были и патефон с пластинками, и шкаф зеркальный, и столик туалетный. У кровати на стене висел подарок Маши – плюшевый немецкий ковер с печальными оленями.

Одна стенка сплошь завешана фотографиями киноартистов и родственников. А в центре, в лаковой рамочке, большая (наверное, увеличенная с маленькой) фотография Нюськи и ее мужа. Нюська на фото – совсем девочка, с напряженными вытаращенными глазами, да и муж ее – молодой паренек, чем-то неуловимо похожий на Сергея, тоже сидит напружиненный.

Нюська распахнула шкаф, сказала Сергею:

– Раздевайся!

– Что?!

– Скидавай, говорю, куртку со штанами, – пояснила Нюська и достала из шкафа большой сверток, закутанный в чистую простыню. – Скидавай, скидавай, не боись. Меня ничем таким не напугаешь…

Сергей переглянулся с Машей, стал неуверенно раздеваться. Нюська вынула из простыни мужской серый костюм в широкую полоску, сказала Маше:

– Мужа моего. Он в этом костюме только один раз со мной в сорок первом в ЗАГС сходил, и все. Чего, спрашивается, берегла? На-ко вот, примерь. Вроде бы вы по фигуре одинаковые были…

Сергей уже стоял в трусах и рубашке. Смущаясь, он взял из Нюськиных рук брюки, надел их на себя, застегнул, а Нюська уже сама подала ему пиджак. Сергей просунул руки в рукава, и костюм оказался ему в самую пору.

– Ну-ка, поворотись… – Нюська неожиданно охрипла.

Сергей застегнул пиджак, повернулся. Нюська посмотрела на него сумасшедшими глазами и вдруг заголосила, словно на похоронах:

– Пашенька!… Павлик мой!… Ой, мамочки мои, да что же это?!

Почти в беспамятстве она повалилась на колени, обхватила ноги Сергея, зарыдала в голос:

– Ой, прости меня, Пашенька! Ой, прости меня, родненький… Где же ты лежишь сейчас, Павлик ты мой единственный?! Уж я ли тебя не ждала, я ли тебя не помнила… Ох, прости меня, бабу скверную. Па-шенька-а-а!