Алексей Слаповский - Закодированный Страница 7

Татьяна поняла, что спрос с бывшего мужа невелик, а в спор о значении денег в жизни человека вступать она не собиралась. И сказала:

– Ну, иди тогда.

Абдрыков не ушел.

– Один момент, мадам! – сказал он с вызовом. – Ты в моем доме живешь, насколько я помню. А я предупреждал: чужого мужика в доме не потерплю. Хочешь с кем жить – езжай тогда с ним к своим родителям в деревню. Навоз копать. А в моем доме чтобы кто-то… Это оскорбление, между прочим!

– Дурак ты, – сухо ответила Татьяна. – Он не мужик, а просто больной человек. А про дом лучше молчи! Там твои дети! Попробуй только у меня его отнять, я тебя… Лучше даже не пытайся.

– А я судом! Поняла?

– Судом? Ну, судись! Давай! Народ позовем! Я расскажу, какой ты был муж и какой отец!

– Не хуже других! Если я выпивать начал, то из-за тебя!

– Ого! – удивилась новости Татьяна. – Ты ничего не путаешь?

– Не путаю! Относилась бы по-человечески ко мне, не пил бы!

– Да я и относилась-то не по-человечески только из-за этого!

– Ошибаешься! – покачал пальцем Абдрыков.

И у них начался длинный, никчемный и нервный разговор, как это часто водится у бывших супругов. Слушать там нечего. Сразу подойдем к финалу.

– Короче, чтобы духу его не было! – заявил Абдрыков, уходя. – Иначе – в суд!

– Очень испугалась! – крикнула Татьяна.

Она ничуть не испугалась угроз Абдрыкова.

А избавиться от незваного гостя решила и без его подсказки.

Позвонила Харченко, спросила, куда девают приблудных людей, если их даже милиция не берет? Харченко ответил: милиция берет, но не всякая. Есть такие приемники-распределители в Москве, вот туда его и надо. Сказал адрес ближайшего. Выразил желание увидеться. Татьяна была не против – но как-нибудь потом.

И наутро повезла Гошу в Москву. На электричке.

Гоша с увлечением смотрел в окно. Солнце было еще довольно низко, а деревья возле железной дороги росли высокие. Поэтому солнце словно неслось сквозь ветви вместе с поездом.

– Смотри, – сказал Гоша Тане.

– Что?

– Солнце.

– Я солнца не видала?

– По деревьям бежит. Вместе с нами.

– Ага. Кто быстрей.

Таня усмехнулась, вгляделась. В самом деле, бежит. Потом посмотрела на Гошу.

– Знаешь, мне кажется, что ты не хочешь ничего вспоминать.

– Почему? Я каждый день вспоминаю. И все больше.

– А про себя тебе неинтересно знать, кто ты?

– Я уже знаю, – уверенно сказал Гоша.

– Да? И кто?

– Человек.

Татьяна хмыкнула. Конечно, это звучит гордо, она со школы помнит, но – маловато этого. Жизнь требует от человека не звучания, а действий, которые в свою очередь предполагают профессию, образование, умения, знания – что, куда, зачем, почём и почему… Да много. А уж без понимания, кто ты есть и какое место в этом мире занимаешь, вообще никуда не деться.

В приемнике-распределителе было два отделения – для детей и для взрослых. Татьяна сначала попала в детское, откуда ее послали в соседнее помещение. Выходя, столкнулась с оборванцем лет десяти, ровесником ее Толика.

– Привет! – сказал он. – А закурить дашь?

– Иди! – толкнул его сопровождавший милиционер.

– Руки! – прикрикнул на него оборванец.

Во взрослом распределителе дежурный милиционер, усталый и немолодой молодой человек (выражение неловкое, но так бывает; видно, что человек молод годами и внешностью, а меж тем, заглянув ему в глаза, понимаешь: нет, для себя он давно уже не молод, да и для других тоже), этот милиционер объяснил ей:

– К нам люди попадают с сопроводительными документами! Вам в отделение надо. Обычное. Там его оформят и пришлют к нам.

– Обращалась, не оформили.

– Где?

– В Чихове.

– Тогда тем более – не наша территория!

– Не понимаю. То есть его на вашей территории где-то сдать надо?

– Лучше бы на чужой. Ну, ладно, пусть на нашей.

– А зачем такая волокита? – удивилась Татьяна. – В отделении ему тоже документов не выпишут, на кого документы, если он ничего не помнит?

– Так и напишут, – растолковывал милиционер. – Неизвестный, который ничего не помнит. Приметы и все такое. И привезут.

– То есть мне его туда отвести, чтобы его к вам же обратно и привезли?

– Это уж их дело. Может, и отпустят.

– Куда? На улицу? На улице я могла бы и сама его оставить, дело нехитрое. Он все-таки человек, а не собака. А скажите, если бы не я привела, а он сам бы к вам пришел? Оформили бы?

– Ну, может быть…

– Вот и считайте, что сам пришел! – предложила Татьяна.

Милиционеру, видимо, надоело пререкаться.

– Ладно, – сказал он. – Оставляйте.

– Вот и хорошо. И замечательно!

Помедлив, Таня спросила:

– А вы куда его теперь?

– Никуда. Тут пока будет. Пошлем запросы.

– Правильно! – горячо одобрила Татьяна. – По официальным каналам. А то мне ведь и не ответит никто! Ты не бойся, – сказала она Гоше. – Тут тебя кормить будут. Не могу я, понимаешь? У меня дети. Мне работать надо, а ты… В общем – надо. Все. Будь здоров.

И Татьяна, вручив Гоше пакет с едой, вышла.

Кошки на душе, конечно, поскребывали, но – что делать? Дети, в самом деле. И работать надо. И если бы он был нормальный, а то ведь кто знает, что он может отчудить. И это пока ничего не помнит. А вспомнит – и окажется грабителем или убийцей? Что тогда?

С такими мыслями она проходила мимо открытого окна того кабинета, где оставила Гошу. Кабинет был большой, и часть его отделялась решеткой – получился всенародно известный «обезьянник». Сержант, открыв дверь «обезьянника», приглашал Гошу:

– Ну, чего стоишь?

Гоша мотал головой и не хотел идти в клетку.

– Будешь ты мне тут упираться!

Сержант подошел к Гоше с явным намерением заломить ему руку и втолкнуть за решетку. Но как-то так получилось, что у него самого рука оказалась заломлена, и он повалился на пол.

Вскочив, сержант выхватил пистолет:

– Больной, да? Ничего, я тебя тут вылечу! Ты у меня вспомнишь, чего и не помнил! Пошел, я сказал! Вперед!

Гоша, видимо, понял, что с пистолетом – не газовым, как у Ерепеева, а настоящим, руками не сладишь. И, понурясь, побрел в камеру.

Окно было почти на уровне земли.

Татьяна легко перепрыгнула через подоконник, подбежала к Гоше, схватила его:

– Пошли отсюда!

– Ты чего? – удивился сержант. – Сама же привела!

– Сама привела, сама и увожу! – ответила Татьяна.

Они ехали обратно.

– Навязался на мою голову! – горестно причитала Татьяна. – Что мне теперь с тобой делать?

А Гоша, похоже, уже забыл о происшедшем: с любопытством смотрел в окно. Потом увидел в другом конце вагона – юноша и девушка целовались. Смутился, застеснялся, отвел глаза.

И что-то в его глазах появилось. Какое-то смутное воспоминание…

Раз уж Гоша остался (пока), Татьяна решила его привести в порядок.

Остригла ему волосы в предбаннике крохотной баньки, стоявшей в углу сада.

– Теперь раздевайся – и мыться!

И отвернулась, сметая в совок волосы.

Повернулась – а он стоит раздетый и ничуть не стесняется.

Глаза у Татьяны вильнули туда-сюда (если говорить точно – вниз-вверх), она вскрикнула:

– Ты что делаешь, бесстыдник?

– А что? – не понял Гоша.

– Ничего… Иди, чего уставился? Не обожгись там… Сообразишь хоть, как мыться?

– Да. Чистым хорошо быть.

– А то!

Татьяна взяла в охапку его вещи, положила на лавку приготовленные старенькие, но чистые – джинсы, футболку, носки, трусы. От бывшего мужа осталось – то, что он по гордости не захотел взять при уходе.

Вышла на крылечко, осмотрела Гошино барахло. Залезла в карманы джинсов. Пусто. Только в заднем кармане какая-то бумажка. Татьяна повертела, всмотрелась, ничего толком не разглядела: бумажка была когда-то постирана вместе с джинсами. Но какие-то буквы виднеются, надо после рассмотреть.

Взяла куртку и обратила внимание, что высокий и плотный воротник с молнией (вместилище для тонкого капюшона) зашит нитками. Пощупала. Что-то там такое почувствовала. Сходила за ножницами, аккуратно распорола шов. Отстегнула молнию. И увидела длинный мешочек, равномерно чем-то набитый. Извлекла его.

И начала вынимать оттуда бумажки. Доллары. И все сотенные.

И вот уже целая груда лежит на крыльце.

Татьяна сосчитала. Потерянно произнесла:

– Десять тысяч…

Встала, походила. Посмотрела издали на пачку долларов. Оглянулась.

Быстро подошла к деньгам, схватила, сунула под крыльцо. Забормотала в смятении:

– Машину купить почти новую… Дом отремонтировать… Теплицу оборудовать… Детей обуть-одеть на год вперед… Боже ты мой… А если ворованные? Если фальшивые? Пойдешь менять – тебя цап! – и в сообщницы. Кто же ты был, Гоша? А?

Но что воздух спрашивать – есть же сам Гоша!

И Татьяна, достав из-под крыльца деньги, ворвалась в баню, открыла дверь. Опомнилась, прикрыла дверь и, сунув в щель пачку, трясла, показывая, и спрашивала: