Филип Дик - Голоса с улицы Страница 7

Он сверился с календариком, наклеенным на кассовый аппарат. До следующей зарплаты оставалось еще десять дней, а комиссионных в середине месяца не было. Сегодня 6 июня – самый разгар лета. Впереди маячила удаляющаяся перспектива пустейших дней, и больше ничего. За десять долларов в Мексику не уедешь: он безнадежно увяз, влип по уши.

Но 6 июня из Лос-Анджелеса приезжал с выступлением Теодор Бекхайм. Хедли вздрогнул от нервного желания. Возможно, в этом что-то есть. Надо внести хоть какое-то разнообразие. Уцепиться за малейшую надежду, за соломинку.

Он сходит на лекцию Бекхайма. Стюарт Уилсон Хедли туда пойдет.

Дейв Гоулд, живое воплощение неразрывной связи Хедли с прошлым, развалился на диване в их гостиной, закатав рукава белой рубашки, выставив худые волосатые руки, скрестив ноги и сжимая в пальцах трубку. Стюарт Хедли сидел напротив него в большом кресле перед телевизором. На кухне Эллен и Лора Гоулд пронзительными голосами обсуждали ужин, который неторопливо запекался в духовке.

С тех пор как Дейв Гоулд окончил колледж, он побледнел, похудел и оброс волосами. Очки в позолоченной оправе он сменил на очки в роговой. Брюки его были все такими же мешковатыми, ненаглаженными и грязными. Туфли вопияли о новых подметках. Зубы нечищеные. Лицо небритое. Дейв Гоулд не носил галстука, и под вчерашней рубашкой, намокшей от пота и помятой, виднелась впалая косматая грудь. Он зарабатывал на жизнь статьями и передовицами для рабочих и левых изданий и даже обладал некой всенародной репутацией.

Сидевший напротив хозяин квартиры безучастно слушал монолог Гоулда. Гладковыбритый, надушенный, элегантный и красивый Стюарт Хедли, похожий на молодцеватого, беззаботного скандинава, не мог не заметить, что его друг Дейв Гоулд выглядит, словно бомж. Контраст между ними был разителен. Хедли бесило, что человек, который не носит галстука и не пользуется дезодорантом, обладает хотя бы какой-либо всенародной известностью. Это был полнейший абсурд.

– Ты как-то странно на меня смотришь, – сказал Дейв. – В чем дело?

– Просто задумался. Некоторые вещи не меняются. Ты такой же, как был, даже хуже.

– А мне тебя жаль, – ответил Дейв. – Никогда не думал, что ты будешь работать в магазине телевизоров.

В школе они с Дейвом вместе ходили в шахматный клуб. Дейв заманил его на собрание Молодежного социалистического союза, где Хедли отдал двадцать пять центов на победу революции, хотя был очень далек от подобных идей. В колледже Дейв ловко проник в штат университетского литературного журнала, юмористического ежемесячника и еженедельной газеты.

В 1948 году Дейв Гоулд уговорил Стюарта Хедли вступить в Независимую прогрессивную партию[4] и сходить на выступления Генри Уоллеса и Глена Тейлора – кандидатов от этой партии. Эллен Эйнсуорт печатала на мимеографе трафаретные надписи «Студенты – за Уоллеса». Когда Уоллес позорно провалился на выборах, Стюарт Хедли вышел из НПП, а Дейв Гоулд вступил в Конгресс гражданских прав и начал учить русский в Калифорнийской рабочей школе Сан-Франциско.

На кухне громкий хриплый смех Лоры Гоулд заглушал бульканье кипящей воды. В квартире было тепло, уютно от запахов еды, светло от желтого света, но тесно от людей и начищенной мебели. Между женщинами не чувствовалось столь же сильного контраста, как между мужчинами. Толстая и неуклюжая Эллен бродила вразвалку по кухне, ее мягкие каштановые волосы были стянуты резинкой, а спереди выпирал костюм для беременных. Из-за огромного живота ее ноги казались худыми и бледными; Эллен носила короткие белые носки, мокасины без шнурков, не пользовалась косметикой и не красила ногти. Ее кожа была слегка веснушчатой, нежной, почти молочной, губы и глаза – бесцветными. Ну а Лора Гоулд была дородной женщиной с жесткими черными волосами, толстыми лодыжками, неопрятными руками и торчащими зубами. Она носила серый свитер, мятую черную рубашку и кроссовки. Нос у нее был бородавчатый и горбатый.

Задумчиво глядя на нее, Стюарт Хедли мысленно поразился, как это его угораздило связаться с евреями. Конечно, Дейв отличался от большинства из них: он не был прощелыгой. Но все равно у него было множество еврейских черт, прежде всего – нечистоплотность… Он жевал с открытым ртом, ронял жирные кусочки еды вокруг тарелки, ставил пятна на книгах…

Хедли попытался проследить историю их знакомства: почему он начал общаться с Дейвом Гоулдом? Вспомнил школьного учителя физики с его развевающейся белой накидкой, который организовал шахматный клуб и долгими вечерами после занятий обсуждал с ними Дарвина и Эйнштейна. Разумеется, в те времена они с Дейвом были демократами, оба носили пуговицы с Рузвельтом-Трумэном и жестоко дрались с парнями-республиканцами из богатых семей с холма.

В те дни их объединяла Демократическая партия. Отец Дейва Гоулда работал отделочником древесины на мебельной фабрике, носил с собой обеденный судок и ходил в спецовке. А отец Стюарта Хедли был богатым нью-йоркским врачом из верхушки среднего класса, но затем погиб в автокатастрофе. В школе Стюарт носил белую рубашку и джинсы, Дейв – тоже. Они носили обычную одежду, отличаясь от богатых парней с холма, которые щеголяли в дорогих слаксах и свитерах, водили начищенные до блеска машины, были членами студенческих братств и устраивали вечеринки с танцами. Позднее общность одежды и интересов распалась. То, что раньше казалось глубинным родством, переросло в явное расхождение. Оглядываясь назад, Хедли понимал, что собрание Молодежного социалистического союза было для него всего-навсего академической лекцией, изложением идей, как на уроках физики и на шахматных занятиях. Отец Дейва Гоулда был членом организации Индустриальные рабочие мира[5], его избивали и сажали за решетку. Он участвовал в пикетах и раздавал марксистские листовки. А отец Стюарта Хедли был респектабельным врачом с клиентурой, кабинетом и репутацией – степенным профессионалом, который катал жену и детей на «ласале» и был членом Американской медицинской ассоциации.

– Ты слышал хоть слово? – спросил Дейв. – Хоть слово из того, что я говорю?

– Нет, – признался Хедли. – Прости… Умаялся на работе. Пятница – самый тяжелый день недели, вечно работаешь допоздна.

– Все позади. Расслабься.

– Так устал, что даже не могу расслабиться. А завтра – суббота!

– Не понимаю, как можно работать шесть дней в неделю, – сказал Дейв, пыхнув трубкой. – Разве нельзя обратиться в профсоюз работников розничной торговли? Неужели никто не пытался охватить ваш магазин профсоюзом?

– Фергессон скорее закроется.

– Странный тип этот Фергессон. Это не тот мужик средних лет в старомодном синем костюме, жилетке и с часами в кармане? Господи, да он же родом из прошлого века. Практически живое ископаемое.

– Да, это он.

– Он не верит в профсоюзы? Мелкие предприниматели всегда олицетворяют себя с крупным бизнесом. Наверное, он мечтает открыть сеть магазинов?

– Совершенно верно.

– Думаешь, откроет?

– Возможно. Он копит деньги. Какая-то сделка, – задумавшись, Хедли сменил тему. – Жаль, что тебя не было.

– Когда?

– Мы доставляли комбинированный телевизор «ар-си-эй» одному священнику с холма. Огромный дом. Необъятный сад. Будто в монастыре… Видимо, перебрался из Европы. Жена – из этих высоких английских пепельных блондинок. Оба выглядят, как короли.

– Король и королева, – поправил Дейв.

Хедли мрачно уставился в пол и продолжал:

– Мы все установили, поставили на крыше антенну. Когда закончили, Эндертон – так зовут священника – предложил нам выпить. Виски, пиво – все, что захотим.

– Прекрасно, – одобрительно сказал Дейв.

Хедли закипел от гнева.

– Священник предлагает людям спиртное – ты считаешь, это прекрасно?

Хедли вдруг вскочил, пересек комнату и задернул шторы. Едва он вспомнил об этом, как нахлынули чувства – изумление, обида и внезапное отвращение к этому большому дому с неохватным садом и великолепной обстановкой.

– Я думаю, что священники не должны наливать людям спиртное, – сказал Хедли.

– А ты выпил?

– Только из вежливости. Мне захотелось поскорее оттуда убраться. Если священники подают виски, кто же тогда будет удерживать людей от греха? Он даже снял воротничок и надел обычный деловой костюм. Да еще вся эта роскошь… Я думал, священник обязан жить в убогой келье. И он не должен жениться.

– Ты говоришь о средневековых монахах.

Хедли беспокойно зашагал взад-вперед по маленькой освещенной гостиной.

– Я не вижу никакой духовности в том, что у священника есть огромный шикарный дом, жена и спиртное, как у любого другого преуспевающего бизнесмена. Все это… к делу не относится.