Анна Ривелотэ - Река Найкеле Страница 7

Я поднялась наверх, в гущу празднества, наполненная Злом до самых краев. Но у меня в запасе еще было какое-то время, чтобы попытаться исправить непоправимое. Я отправилась в монастырь, где недавно приняла постриг моя подруга. Путь был долгим, и, когда я рассказала монахиням о семенах, они лишь покачали головой: боимся, что поздно… слишком поздно…

Из монастыря я вышла на побережье, все тот же Лазурный берег. Опустошение и отчаяние владели мной. Я брела вдоль кромки ночного моря и вдруг заметила огонь. Невдалеке горел костерок. У самой воды стояла микрофонная стойка. Провода уходили в море. У микрофона я увидела женщину в лиловом платье, с копной вьющихся волос. Заметив меня, женщина склонилась к микрофону и запела без слов, низким, невыразимо прекрасным голосом, глядя мне в глаза, через глаза, в самую душу, своими белыми-белыми глазами. Это была Мать моего ребенка.

Черный пес

— Так когда, говоришь, ты его первый раз увидела?.. — Галина Степановна вынула синий пластмассовый гребень из жидких седых волос.

— Первый раз я его не увидела, а услышала. Меня после кесарева когда в палату везли, и звук такой рядом с каталкой, как будто когтями по полу стучат. У мамы раньше была собака, Альма, овчарка, умница такая, умерла уже. Так вот, она по линолеуму всегда так когтями цокала, я этот звук хорошо помню… В общем, я после наркоза еще не отошла, глаза толком открыть не могу, и вот цокает рядом с каталкой. И в палату за мной. Потом тихо вроде. Я уснуть пытаюсь, меня тошнит после наркоза, пить охота, пить не дают, засыпаю, в общем. А в изголовье как будто собака дышит вот так… — Лена вывалила язык и часто задышала. — Утром пришла в себя, нет никого, конечно. Девчонок спросила на всякий случай, собака тут ходит, что ли, прямо в отделении? Нет, говорят, приснилось…

— А его вообще хоть раз кто-нибудь видел, кроме тебя? — Старуха вычистила гребень, скатала выпавшие волосы в шарик и теперь вертела его в руках.

Лена вздохнула:

— Ой, Галь, то-то и оно. Никто не видит, никто не слышит. Это вот в роддоме один раз было, что он ко мне одной приходил. А так все время около Соньки крутится. И она на него ноль эмоций. Ну ребенок бы испугался там, заплакал, если бы видел, да?.. или наоборот, если собачка понравилась. А ей на него вообще чихать. Мы с ней, помню, гулять пойдем, я выхожу из подъезда с коляской, сидит родной на крылечке, как будто ждал.

— Большой?

— Он-то?.. Большой, да. Ну вот такой примерно. Черный весь, беспородный такой, фигурой на дога похож маленько. А глаза желтые, как янтарь. Прогонять начинаю — он рычит. Ну на крыльце ладно, но дома… Страшно до ужаса. Я прям чуть не описалась, когда увидела, как Сонечка спит, а он рядом и смотрит на нее, смотрит, не отрываясь. Потом на меня… Как думаешь, ничего, если я щас покурю в окошко?

— Да кури, какая кому разница. И что, думаешь, он за Соней приходит?

— Конечно, за ней. Пока ее не было, пса тоже не было. Родилась Сонька — и стал захаживать. А я же не знаю, видит она или нет. Ее ж не спросишь, маленькая совсем. И так вот мне, Галь, жутко было, я прямо с ума сходила, не знала, куда ее спрятать. От него же не закроешь комнату там… бесполезно. Я тогда стала думать. Повыше бы куда-нибудь ее, ну люльку какую-нибудь приладить, чтобы все время под потолком, а за веревочку потянешь — она опускается. Потом думаю: не годится, он перегрызет веревку, если ему надо будет, тут моя Сонечка и навернется с потолка. А у меня в кладовке на полках банки стоят пустые, мама мне все: не выбрасывай, не выбрасывай. Вот я решила, на верхнюю полочку дочечку уберу, пес туда не допрыгнет. А полезет на полку, банки посыплются, я сразу услышу. Ну вот, взяла такой тазик овальный, с ручками, одеялко постелила и наверх ее поставила. Ну то есть это я сейчас понимаю, что дурость это все. Можно было везде ее просто с собой носить, не оставлять одну, и незачем было ее в кладовке прятать. А тогда мне так страшно было. Я даже не думала, что она там проснется, завозится, выпадет из тазика. Ужас, Галь. Я прямо думаю, может, правильно меня мама сюда определила… И вот он придет… Я потом уже с ним разговаривала. Кормить его пробовала, объяснять все по-человечески. А он не ест. Дышит только, рычит иногда.

— А сюда он не приходил?

— Сюда — нет. И вот я не знаю, может, пока я здесь, он там около Сонечки… Но мама-то его не видит никогда.

— Лен. Слушай сюда, Лен. Этот черный пес — он не за дочкой твоей ходит. Он за тобой.

В тишине, наступившей в палате, отчетливо стало слышно, как звонко и мерно капает вода из крана.

— А почему его раньше не было?.. До Сони?

— А потому что, пока баба не родит, она как целое яблоко. А когда родит первого, в ней пустота образуется, как червоточина. И эту пустоту заполняет смерть. Входит в нее и там, внутри, существует. Думаешь, почему после родов сразу стареть начинают, полнеть там. Ты ее в себе носишь, а пес ее чует. Вот и все. Твой он. Так что за нее не бойся. Спи ложись. Мать к тебе завтра придет?

— Придет. И Сонечку приведет. После обхода сразу обещала. Спокойной ночи.

Дело было году этак в девяносто шестом — девяносто седьмом. Один мой приятель работал ночным сторожем в детском саду. Сад был непростой: кроме собственно сада, там было три класса начальной школы, и все это на какой-то немецкой теме. С уклоном, короче, и жутко навороченный. Сад располагался вблизи небезызвестного в Новосибирске андеграундного клуба «888». Сам ночной сторож Леша частенько, отправляясь из клуба на работу, прихватывал с собой друзей, чтобы они его развлекали. Друзья старались: устраивали в холле гонки на огромных кожаных креслах, например. Короче, место было популярное в узком кругу ограниченных людей.

Так вот, Леша пригласил меня в гости, но я не догадывалась, что буду там одна. А он решил за мной приударить и устроил романтическую встречу. Человеком он был непьющим, зато практически непрерывно курящим. Траву. Так что в роли традиционной бутылки шампанского выступали несколько здоровых косяков. Лично я не фанат этого дела. Могу, конечно, под настроение, но не фанат. А тут отказываться не могу: во-первых, объективной причины не курить я не вижу, во-вторых, нелюбезно, в-третьих, надо время потянуть сколько возможно, а потом сказать, что на метро опаздываю, и свалить, а то начнутся сексуальные домогательства. И вот, я беседую изо всех сил, ну и курим тоже. И укурились мы прямо-таки до космического состояния. Смотрю я на этого Лешу глазами осовелыми и понять не в силах, кто это и где мы находимся. И тут Леша говорит: а пойдем ежика посмотрим.

Мы поднимаемся на второй этаж и попадаем в жилое помещение, где дети играют, спят и все такое… не знаю, как называется, по ходу, группа. Начинаем искать ежика. А его там нет. Я уже с сомнением спрашиваю парня, а был ли?.. Он говорит: точно был, щас найдем, он не мог далеко уйти (почему?). И тут видим, что дверь в туалет приоткрыта. Заходим, а там такая картина… Толчки такие детские, крохотные, наземные, чтобы дети с них не падали, наверное. И в одном из них ежик плавает. И не то чтобы тонет там, барахтается, терпит бедствие. Нет. Спокойно и с достоинством, высоко держа голову над поверхностью воды, плавает в унитазе еж.

Ну, первая мысль, если честно, была такая: надо ли мне подавать вид, что я вижу ежа?.. а что, если на самом деле его там нет?.. Но тут Леха как ни в чем не бывало говорит: «Он, наверное, попить полез и упал. Щас я его вытащу». Естественно, не тут-то было. Голыми руками ежа откуда-нибудь вытащить не сильно просто. Тогда мы решили найти толстые монтерские перчатки и вернуться за ежиком. Пошли искать, но были укуренными, как уже говорилось выше, и, пока спустились на первый этаж, забыли и про перчатки, и про ежика.

На следующее утро Леша сдал смену на все выходные сторожу, который понятия не имел о том, что кого-то надо в толчке вылавливать. А когда наступила его очередь дежурить, внезапно все вспомнил и помчался ежу на выручку. Тот плавал все так же, только в лице его сквозила обреченность, и запах был не очень. Леша ежика выловил. История закончилась хорошо.

А мне иногда приходит в голову, что, может, мы с Лехой и не единственные на планете, кому приходилось видеть ежика в унитазе… но уж точно таких людей не много. Возможно, единицы.

Я прекрасно помню все запахи того лета.

Это была странная квартира: люди, оставившие ее, не взяли с собой ничего из вещей. Их зубные щетки все так же стояли в стакане, обувь пылилась возле двери, на веревке висело давно высохшее белье, на диванчике в детской терпеливо ждала раскрытая книга сказок. Умерли, испарились, вознеслись? Я так никогда и не узнала. Но я помню, как припахивал сыростью и канализацией длинный темный коридор, и помню запах стеклоочистителя «Секунда», когда я приводила квартиру в порядок. Одна из множества квартир для встреч с любимым. Отпуск его жены был для нас медовым месяцем, и так, как этот мед, не пахнет ни один другой. Мы наглухо закрыли шторы, включили красный свет и погрузились в любовь. Много дней и ночей мы резвились, как дельфины, в соленом море любви; мы заплывали так далеко, что, не в силах вернуться, засыпали, покачиваясь на волнах. Нам снились одни и те же сны. Мы потеряли счет времени. Иногда мы выходили в магазин, то щурясь от солнца, как кроты, то удивленно глядя в звездное небо. Ах, как пахли после дождя мокрые тополя, так терпко и тоскливо, что ныло где-то в груди. Я помню, как на последние деньги мы купили сигарет поштучно и мятную жвачку Love is… Нам было нечего есть, и запах мятной жвачки не мог освежить нашего голодного волчьего дыхания.