Виктор Левашов - Третья половина жизни Страница 7

Егоров недовольно морщится. Вступление, всегда предваряющее деловые разговоры в Норильске, где люди зимой гораздо чаще перезваниваются, чем встречаются, явно затягивается. Наконец Ганшин умолкает, некоторое время внимательно слушает, сдержанно замечает:

– Боюсь, что вы обратились не по адресу. Решение суда…. Ах, вот вы о чём! Да, я распорядился дать Волчкову дополнительные материалы… Что вы, как же я могу отказать прессе? Я просто не имею права!

В продолжение следующей тирады, очень горячей, судя по тому, что Ганшин даже отводит трубку от уха, он по-прежнему рассматривает ботинки, но уже без удовольствия, а так, словно бы обнаружил в них серьезные недостатки. В голосе у него появляются суховатые нотки:

– Охотно верю… Э-э, досадно. Не нужно меня убеждать, что она девушка высоких достоинств!.. Нет, ничего не могу сделать. Всегда… э-э… к вашим услугам!

Брезгливым жестом прокурор опускает на рычаги телефонную трубку. Поднявшись с кресла, некоторое время стоит рядом с Егоровым, молча и как бы неприязненно смотрит на медленно разворачивающий на тросах памятный камень. Потом возвращается на своё место.

– Ознакомились? – спрашивает он, подвигая к Егорову серую картонную папку как бы в знак того, что она и будет предметом предстоящего разговора. И тут же перебивает себя:

– Кстати, знаете, о чём сейчас шла речь?

– Догадываюсь, – неохотно отзывается Егоров. За время следствия он осатанел от телефонных звонков с просьбами избавить от излишних формальностей «бедную девочку, и без того наказанную за своё легкомыслие».

– И об этом тоже, – с усмешкой кивает прокурор. – Но любопытней другое. К нам на гастроли приезжает театр, в котором работает… э-э…

Пауза, прерывающая замечание Ганшина, вызвана не стремлением прокурора заинтриговать собеседника. Это следствие небольшого дефекта речи, временами Ганшину словно бы не хватает дыхания, чтобы закончить фразу. Как это нередко бывает, дефект пошёл ему на пользу, приучив четко продумывать то, что он хочет сказать. Он давал ему и дополнительные преимущества в разговорах. У людей, не знакомых с Ганшиным, эти паузы вызывали ощущение, что прокурору мало того, что он услышал, что нужны дополнительные пояснения. И часто, расставшись с Ганшиным, человек ловил себя на том, что в продолжение всей встречи говорил только он, а прокурор лишь поправлял очки и вставлял односложные, ни к чему не обязывающие междометия.

Егоров терпеливо ждёт, не делая попыток помочь прокурору закончить фразу.

– Да… э-э… Нина Уразова, – справляется наконец с заминкой Ганшин. – Летом мы сможем её увидеть. Они привозят «На балу удачи». Говорят, в роли Эдит Пиаф она очень хороша. Я вас с ней познакомлю.

– Зачем? – удивленно спрашивает Егоров.

Прокурор тоже слегка удивлён.

– Нина… э-э… Уразова… Разве вам ничего не говорит это имя? В связи с этим, – кивает он на архивную папку. – В своё время ходило немало разговоров…

– Их можно приобщить к делу?

– Не возражаю, давайте оставим, – легко соглашается прокурор. – Я уважаю чужие принципы. Итак, что вы можете сказать об уровне… э-э… расследования?

– Убедительно. Отсутствие преступления доказано.

– В рамках статьи сто пятой, согласен. А как насчёт доведения до самоубийства?

– Вряд ли. Я доверяю этому следователю. Самоубийство по личным мотивам, – повторяет Егоров формулу из заключения.

– Представляете, какими серьёзными должны быть эти мотивы?

– Они и были серьёзными. По пустякам не сносят себе половину черепа. Но это нас уже не касается.

– Значит, вас ничего не насторожило?

Егоров пожимает плечами.

– Дело закончено. Если не обнаружилось ничего нового, его нужно вернуть в архив.

– Об обстоятельствах смерти ничего нового нет. Есть – о личности погибшего. И сведения эти таковы, – слегка повышает голос Ганшин, хотя Егоров не пытается его прервать. – Э-э… таковы, что заставляют вернуться к делу. Давайте вместе посмотрим.

Он придвигает к себе папку, развязывает тесемки и привычно перелистывает бумаги.

На листке по учёту кадров задерживается.

– Неверов Вадим Андреевич… Русский, беспартийный… пока всё верно. Родился в тысяча девятьсот… Скажите, Николай Тихонович, вы никогда не задумывались, что наш календарь не даёт точного представления о месте события во времени? Вот – родился человек. Через девятнадцать с лишним веков после чего? Если не принимать во внимание такую сомнительную веху, как рождество Христово?

Ганшин откидывается в кресле, поправляет очки и смотрит на Егорова, как бы и в самом деле ожидая ответа.

– Один мой знакомый из вычислительного центра, – продолжает он, никакого ответа не дождавшись. – Где же это?.. А, вот… попытался разработать новую систему летоисчисления.

Начало отсчёта – ноль часов, понедельник. За сутки принято время от изобретения каменного топора до возведения пирамиды Хеопса как первого признака того, что человек осознал своё право на бессмертие. Во вторник, в 4 часа 18 минут кусок песчаника обернулся лицом царицы Нифертити и до среды, до 6 часов 7 минут 16,2 секунды, что примерно соответствует нашим дням, ей суждено было взирать на попытки человека утвердиться в вечности. И вот… э-э… в каком виде история, в том числе и новейшая, предстаёт…

Он подносит к глазам листок, одновременно лёгкой усмешкой показывая, что к тому, что он прочитает, не следует относиться слишком серьёзно, но и слишком несерьёзно относиться тоже не стоит.

– В среду, в 4 часа 36 минут 14 секунд, клерк патентного бюро в Берне по фамилии Эйнштейн доказал, что аксиома о непрерывности и необратимости времени не верна. В 4 часа 37 минут 58 секунд пароход «Самодержец», курсировавший между Рыбинском и Нижним Новгородом, был переименован в «Нарком Троцкий». В 4 часа 41 минуту 20 секунд было создана первая международная организация Лига наций, чтобы через 0,096 секунды прекратить своё существование. В 4 часа 43 минуты 12,6 секунды пароход «Нарком Троцкий» был переименован в «Нарком Ежов». В 5 часов 2 секунды…

Такие вот неожиданные отступления и способствовали укреплению за Ганшиным репутации не то чтобы несерьёзного человека, но как бы не совсем от мира сего. У многих из тех, кому приходилось иметь с ним дело, создавалось впечатление, что новый прокурор смотрит на всё как бы со стороны и даже несколько свысока, и заботы ответственных работников, составляющие смысл их жизни, конкретная жизнь города, состоящая из чередования мероприятий, требующих серьезного отношения и каждодневной серьёзной работы, со стороны представляются ему чем-то вроде игры со строгими, обязательными для всех, в том числе и для него, но непонятно зачем принятыми правилами.

Отдавая должное образованности и эрудиции нового прокурора, его широкому взгляду и остроумию при обсуждении даже таких вопросов, где остроумие не поощрялось, тем не менее в той среде, куда Ганшина выдвинуло назначение, его не то чтобы сторонились, но относились к нему с настороженностью, как к чужаку и к человеку пока неясному. Возможно, правы были те, кто считал, что Ганшину, чтобы окончательно утвердиться, недостает большого серьезного дела, акции всегородского масштаба, которая четко определила бы те принципы, которым он намерен следовать.

То ли наскучив перечислением минут и секунд, то ли поняв, что такой взгляд на историю не вызывает у Егорова интереса, Ганшин со словами «и так далее» откладывает листок и возвращается к документам из серой картонной папки.

– Таким образом, – заключает он, – можно сказать, что интересующий нас Неверов Вадим Андреевич родился в среду, в 5 часов 12 минут с секундами, то есть почти одновременно с началом последней большой войны, и вся сознательная жизнь его протекала в мирное время. Если учесть, что за последние пять тысяч лет было пять тысяч четыреста четырнадцать войн, из них две мировых, можно сказать, что ему… э-э… повезло. Но он, вероятно, так не считал и потому устроил себе маленькую персональную войну и погиб в ней, прожив в общей сложности семнадцать сотых секунды. Что вы скажете о такой… э-э… системе летоисчисления?

– Не слишком-то они перегружены работой в своём вычислительном центре.

– Вы правы, для такого вывода тоже есть все основания. Вернёмся, однако, к нашему делу. Нужно признать, что за семнадцать сотых секунды свой жизни Неверов успел очень немало сделать. Но прежде – некоторые уточнения. Здесь – неверно… – С тем же профессиональным изяществом человека, привыкшего иметь дело с бумагами, Ганшин красным фломастером подчёркивает запись в графе «Образование», поясняет: – Высшее, МГУ, физмат, красный диплом… Здесь тоже неверно… – Красная «галочка» появляется против графы «Место работы и занимаемые должности». – А это совсем ерунда! – Красный крест появляется на второй половине куцей автобиографии Неверова. – Всё это уже достаточно необычно, не так ли? Но самое интересное ещё… э-э… впереди.