Александр Егоров - Третья линия Страница 7

Теперь это был вопрос.

— Пожалуй.

— Что случилось? Вид, как у нашкодившего кота.

Облонский налил себе коньяка и сел напротив сестры.

— Да я и есть нашкодивший кот, — сказал он. — По мнению моей супруги.

— Как же ты нашкодил?

— Долли утверждает, что я изменил ей с какой-то женщиной.

— Что значит, утверждает?

— Той значит.

— А на самом деле ты…

— Я не помню.

— Mon ami, мне можешь сказать правду.

— Я и говорю тебе правду, черт возьми! — Облонский со стуком поставил стакан на стол.

— Не помню я ничего подобного. Не помню! Но Долли вбила себе в голову, что у меня есть другая женщина. Якобы она нашла какие-то письма или что-то в этом роде. Полнейший бред…

— И что? Неужели наша милая овечка Долли злится?

— Обещает меня убить.

— В общем-то, она права, — сказала Анна, дуя на горячий кофе. — На ее месте я бы тебя убила.

— И ты туда же! — всплеснул пухлыми ладонями Облонский. — Говорю же тебе — я понятия не имею, с чего вдруг Долли пришла в голову эта чушь.

— Да, да, конечно. Хотела бы я посмотреть на мужчину, который скажет в подобной ситуации что-нибудь другое. — Анна затушила сигарету и посмотрела на брата. — Ладно, бог с ним. Помнишь ты или нет, теперь уже неважно. Что думаешь делать? Разводиться?

— Ну-у… Разве это причина для развода? Почему я должен разрушать свою жизнь из-за чьих-то бредней? Господи, ты бы слышала, что она мне тут наговорила… Впрочем, идея одна: измена — худшее из преступлений. Но вариаций была масса. Порой очень оригинальных. И как вывод — я должен умереть. Понести, так сказать, заслуженное наказание. Ну не чушь?!

— Как мелодраматично, — усмехнулась Анна. — В горе и в радости, пока смерть не разлучит… Что ж, в каком-то смысле она последовательна. Достойно уважения.

— Ты, что же, веришь в любовь до гроба?

— Нет, Стива, я вообще не верю в любовь. Эту штуку придумали нищие трубадуры, чтобы не платить матронам денег. Но и тебя понять не всегда могу. Что ты от меня хочешь?

— Уговори ее. Скажи, что ничего подобного не было. Точнее, я не помню, а значит, даже если и была какая-то женщина, она для меня — никто и ничто. И люблю я только Долли. Короче, придумай что-нибудь.

— Ох, Стива, Стива, — вздохнула Анна, поигрывая зажигалкой. — Жаль мне овечку Долли. Она хорошая, хоть и истеричка.

Анна помолчала, глядя в окно, за которым глухо рокотало проснувшееся море, потом встала и вопросительно посмотрела на Облонского:

— Где она? Не буду тянуть, пойду сразу. Чего не сделаешь ради родного брата.

— Где-то наверху. Там до черта комнат, не знаю, в какой именно. Найдешь. А я прогуляюсь. Успокою нервы.

И он, прихватив початую бутылку коньяка, вышел из гостиной. Через несколько секунд Анна услышала, как хлопнула входная дверь. Она посмотрела на лестницу, ведущую на второй этаж, и невесело усмехнулась.

— На ее месте, mon ami, я бы тебя убила, — вздохнув, пробормотала Анна и стала подниматься по лестнице.

— Долли, прекрасно выглядишь. Морской воздух тебе на пользу. Ты очень похорошела, правда. — Анне пришлось постараться, чтобы это прозвучало искренне.

— Мы здесь провели всего одну ночь. Не знала, что морской воздух обладает такой чудодейственной силой.

— Ну, значит, это не из-за воздуха, — непринужденно рассмеялась Анна.

Анна подошла к окну. Долли проводила ее взглядом.

— Отсюда красивый вид. Мне всегда нравилось смотреть на море. Ни о чем не думаешь, просто смотришь и слушаешь, как оно шумит. Своего рода медитация, — не оборачиваясь, сказала Анна. — Знаешь, что мне в нем нравится больше всего? Не простор, нет. То, что оно в постоянном движении. Море — полное отрицание покоя. Заметь, колыбель жизни не приемлет стабильности, к которой мы так стремимся. Может быть, мы и правда с другой планеты? Из мира, где начало жизни дал камень… Что у вас со Стивой?

Долли подошла ко второму окну и встала перед ним, скрестив руки на груди:

— Ты и так все знаешь.

— Я знаю его версию. А что скажешь ты?

— Ничего. Не волнуйся, я сама с этим разберусь.

— Думаешь разводиться?

— Нет.

— Это правильно. Догадываюсь, что терпеть такое непросто, но… Для Стивы это несерьезно. Не увлечение, а так… случайный эпизод, о котором он даже не помнит. Ты простишь его?

— Обязательно. Можно сказать, я его уже простила.

— Ну, вот и хорошо. В конце концов, это жизнь, никуда от нее не денешься. — Анна, наконец, посмотрела на Долли и удивилась ее бледности. — Ты себя хорошо чувствуешь?

— Да, а что?

— Да нет, так… Спустимся вниз, выпьем кофе? Я до сих пор не могу согреться после этой лодчонки. Да и в доме холодно. Как в склепе.

— Точно, — отозвалась Долли, глядя на море. — Как в склепе.

В гостиной кто-то разжег камин, и Анна порадовалась запаху дыма и потрескиванию поленьев. В большой комнате сразу стало уютнее. Анна приготовила кофе, подала чашку Долли, сидевшей неподвижно, как статуя, в своем кресле, и, подвинув второе кресло ближе к огню, расположилась так, чтобы видеть невестку.

Вскоре явился Облонский. Свежий, бодрый, с порозовевшими то ли от морского воздуха, то ли от коньяка щеками. Он ввалился в гостиную, шагнул к жене, собираясь по привычке чмокнуть ее в щеку, но, вспомнив обо всем, остановился и вопросительно посмотрел на сестру. Анна нахмурилась и покачала головой. Взгляд Облонского потух.

— Как прогулка, братец? — спросила Анна. — Туман рассеялся?

— Почти. Отличная погода, просто отличная. Наконец-то солнышко показалось, я уж думал, так и будет эта хмарь держаться. Очень уж мрачным было утро. — Он хлебнул из бутылки, и глаза его снова заблестели. — Вам обязательно нужно прогуляться. Свежий воздух — прекрасное средство от меланхолии. Ну, а вы как? Смотрю, камин разожгли.

— Это не мы, — сказала Анна, щурясь на яркий огонь. — Мы спустились, он уже горел. Я думала, это твоя работа.

Облонский взял кочергу и перевернул пылающее полено.

— Бук, — сказал он. — Бук замечательно горит. Долго. Буковые поленья, скажу я вам, это вещь. Будь моя воля, только буком и топил бы. Жаль, дороговато выходит. Но греет отменно. Однако я…

За окнами послышались шаги.

— А это еще кто? — вскинул голову Стива.

Дверь хлопнула, кто-то прогрохотал тяжелыми сапогами по террасе, ненадолго замер перед дверью в гостиную, пыхтя и отдуваясь, и наконец на пороге появилась массивная фигура в штормовке, болотных сапогах и с большим рюкзаком за плечами. В руках гостя были несколько удочек разного размера и сачок. Густая борода почти скрывала его лицо.

Несколько секунд все недоуменно смотрели на мужчину, выглядевшего нелепо в этом снаряжении посреди гостиной. А потом лицо Облонского расплылось в улыбке, он вскочил с кресла и, воскликнув: «Ба! Левин, дружище!», бросился навстречу переминающемуся с ноги на ногу гостю.

Мужчины обнялись.

— Не узнал, представляешь? — вскричал Облонский. — Не узнал! Совсем ты, браток, заматерел! Аня, это же Левин! Помнишь нашего Робинзона?

— Ну-ну, — смущенно пробасил Левин, отстраняясь от друга. — Да будет тебе. Не хватало еще целоваться тут.

Он посмотрел на женщин:

— Здравствуйте, Анна. Здравствуйте, Даша. Очень рад вас видеть.

— Здравствуйте, здравствуйте, Костя, я тоже очень вам рада, — улыбнулась Анна. — Прямо с необитаемого острова к нам?

— Да не, я не с острова, я с деревни, — белозубо улыбнулся Левин.

— Удивительно, — пробормотала Долли.

— Да что же удивительного? — Левин прислонил к стене удочки и сачок, снял рюкзак и доброжелательно посмотрел на Долли. — В деревне сейчас дел-то никаких и нету. Покос разве что, ну так с этим и подождать пару деньков можно. Степа, как тут с рыбалкой?

— Да обожди ты, неугомонный, с рыбалкой! — рассмеялся Облонский. — Не успел войти, а уже… Раздевайся-ка и садись.

Он помог Левину снять штормовку, бросил ее на рюкзак и чуть ли не силой усадил друга в кресло рядом с Анной.

— Выпьешь?

— Да что ты? Помилуй бог, в такую рань. Да и вообще, алкоголь… это вредно.

— Ну! За встречу-то?

— Даже не знаю… Разве что по капельке.

— Коньяк, виски, джин, ром, текила?

— Мне бы водочки…

Пока Облонский звенел бутылками у барной стойки, Левин рассматривал гостиную и, смущенно посмеиваясь, поглядывал на женщин. Начать разговор сам он не решался.

— Как я вам рада, Костя, — пришла ему на помощь Анна. — У нас тут нечто непонятное происходит. Может быть, вы ясность внесете. Только умоляю, снимите сапоги. А то я чувствую себя как на сейнере.

— Да-да, простите, ради бога, — покраснел Левин и, отойдя в угол, стянул сапоги, оставшись в толстых мохнатых носках из собачьей шерсти.

— Ну вот, — весело сказала Анна, когда Левин вернулся в кресло, — совсем другое дело. Эти носки вам очень идут… Стива, mon ami, налей мне немножко мартини, если есть. Хочу выпить с вами. Долли, может, присоединишься? Нет? Зря, тебе не помешало бы… Ну, Левин, рассказывайте нам деревенские новости. Покосы, надои, страда и прочие сельские вкусности. Почем нынче овес?