Аки Шимазаки - Бремя секретов Страница 7

Вечереет. Но я готовлю то, что обычно ем по утрам: рис, суп мисо, яйца и нори. Режу в суп кусочки баклажана, который принесла госпожа С. Именно такой завтрак мама всегда готовила моему отцу.

В детстве мне не нравилась эта еда — гораздо охотнее я завтракала хлебом с джемом и молоком. Но я не решалась признаться в этом, когда отец рассказывал, как люди голодали в войну. Он рассказывал, что тогда ели все подряд и порой воровали — лишь бы выжить. В пищу шли даже побеги некоторых деревьев. Мама молчала, не говорила ничего. Ее молчание раскрывало передо мной то, чего не могли раскрыть слова отца.

Значит, молчать ее заставляли вовсе не воспоминания о войне, а убийство, которое она совершила.

Помню слова, произнесенные ею вечером накануне смерти: «Есть жестокость, которую невозможно забыть. Я пережила нечто более страшное, чем война и атомная бомба». И я снова спрашиваю себя, что же она имела в виду.

Закончив свой ужин, я поднимаюсь в спальню, чтобы продолжить чтение письма.

«На чердаке было темно, хотя вечер еще не наступил. Солнечный свет проникал внутрь через узкие оконца с деревянной решеткой, по два на каждой стене. Бесшумно ступая по половицам, я остановилась прямо над комнатой, где отец разговаривал с госпожой Такагаши. „Что у них там происходит?“ Сердце колотилось.

Я отыскала щель между половицами, которую заметила еще в день нашего переезда, и опустилась на колени.

Что это? Я не верила собственным глазам. Отец и госпожа Такагаши лежали на татами совершенно голые.

Мой взгляд застыл на госпоже Такагаши: ее груди — высокие и острые, как у молодой девушки. Белоснежная кожа. Длинные черные волосы струились по круглым плечам.

Лежа на спине, отец касался рукой ее бедра, а госпожа Такагаши повернулась лицом к стене. Его рука скользнула вверх, поглаживая ее поясницу. Я заметила, каким взглядом он на нее смотрел, — это был взгляд незнакомого мне человека.

Отец сказал:

— Твое тело прекрасное, нежное… Неужели ты не понимаешь, как мне тебя не хватало?

Она молчала. Потом наконец что-то ответила, но так тихо, что я ничего не услышала, кроме обрывков фраз: „…нехорошо… нельзя…“ Я приникла ухом к дощатому полу чердака. Так я могла разобрать ее слова.

— Почему ты не оставишь меня в покое? Мой муж давно усыновил Юкио. Он прекрасный отец, и Юкио его любит.

Он возразил:

— Но ведь его отец — я. И мне необходимо знать, что происходит с моим сыном. Я хочу оставаться рядом с ним, пока это возможно.

„Мой папа — отец Юкио? Значит, Юкио — сводный брат? Не может быть!“ Меня охватила дрожь, застучали даже зубы. Постепенно меня, словно волной, накрыло чувство, в котором слились смятение и гнев. Я готова была кричать. Изо всех сил я сжала кулаки, чтобы не пошевелиться и не выдать себя. Несмотря ни на что, я хотела знать правду. Нужно слушать дальше.

Госпожа Такагаши сказала:

— Сейчас моя семья — это Юкио и мой муж.

Руки отца ласкали ее тело. Он сказал, очень мягко:

— Что значит — сейчас? Ведь прошло два года. Подумай о нас, о нашей коже, руках, ногах. Мы подходим друг другу, мы единое целое, мы совершенны, когда соединяемся. Наши тела неразделимы. Несмотря на десять лет разлуки. У меня есть жена, у тебя — муж, но это ничего не меняет. Ты говоришь, что нехорошо продолжать эту связь, но я-то знаю: ты меня всегда ждешь, и я тебя тоже.

Он крепко обнял ее и поцеловал в затылок, поглаживая ее груди. Потом его рука медленно скользнула ей в промежность. Госпожа Такагаши тихо застонала, слегка приоткрыв рот. Ее веки были опущены. Когда отец коснулся губами низа ее живота, сжав ей груди ладонями, она закричала: „Не надо! Остановись!“ — и стиснула руками его виски. Он овладел ею.

Я больше не могла смотреть на них. Не шевелясь, я сидела в темноте, пока стоны не стихли.

С тех пор я перестала ходить в лес, я даже избегала смотреть на Юкио. Как ему сказать, что мы — брат и сестра, а наши родители спят друг с другом? Ни господин Такагаши, ни моя мама не догадывались о том, что происходит.

Я почти не выходила из своей комнаты и старалась ни с кем не разговаривать. То, что я узнала, оказалось выше моего понимания».

«Однажды вечером я шла вдоль берега реки. Я чувствовала, что ноги мои еле передвигаются. Присев на берегу, я заметила мальчика, который бросал в воду камешки: они ударялись о гладкую поверхность и отскакивали от нее. Я вспомнила игру, которой еще в детстве научил меня отец в Токио. Стоя на плотине, он показывал мне и тому мальчику, моему ровеснику, как нужно бросать плоские камешки. У мальчика получалось очень хорошо, а мои камешки всегда уходили под воду, но он надо мной не смеялся. Он собирал камни и делился со мной. Как-то раз я его спросила: „Где твой папа?“ Сейчас я уже не помню, что он ответил. Не помню ни его имени, ни лица.

Мальчик на берегу перестал бросать камешки, взял с земли сумку и зашагал прочь. Я смотрела ему вслед.

И вдруг поняла, что это Юкио играл со мной много лет назад. Это обо мне он рассказывал, и девочка, с которой он гулял в парке в Токио, — это я. Мы были вместе, не подозревая, что у нас общий отец.

И Юкио всего этого не знал».

«Мама еще оставалась у своей кузины, когда однажды ночью — небо было ясное и светила луна — меня разбудил шорох в спальне отца. Должно быть, отец, словно мышь, пытался пролезть сквозь отверстие в глубине стенного шкафа.

Я вылезла из постели и забралась на чердак, как уже делала это в прошлый раз. В свете луны я легко отыскала щель между половицами. Сначала я остановилась над комнатой Юкио. Там не было никого, даже Юкио. „Где же он?“ — подумала я.

Тогда я прошла туда, где находилась спальня его родителей. Должен же кто-то быть дома. И там сквозь щели дощатого пола я увидела их.

В окно лился лунный свет, освещая всю комнату. Они были голые. Госпожа Такагаши сидела верхом на животе моего отца, упираясь коленями в татами. Они смотрели друг на друга. Отец медленно поглаживал ее соски, ее круглые груди. Она запрокинула голову, прикрыла глаза, слегка разомкнув губы. Отец приподнялся, перевернул ее на спину и накрыл своим телом. Он целовал ее лицо, рот, шею, грудь. Его рука вновь скользнула ей в промежность. „Не надо!“ — воскликнула она. Он овладел ею. Теперь стонал он, сильно напрягая бедра. Потом они лежали рядом на спине, и луна ярко их освещала.

Отец сказал:

— Жена вернется через два дня. Я больше не могу без тебя. Нужно найти место, где мы могли бы встречаться.

Госпожа Такагаши неуверенно ответила:

— Дай мне время подумать. Я запуталась.

— Подумать о чем? Запуталась в чем? Ты слишком серьезна! Никто никогда не узнает. Я приду завтра ночью. Юкио опять останется у моего коллеги из лаборатории. Он говорит, что наш сын очень сообразительный и умеет думать. Я горжусь им.

Отец исчез через отверстие в стене. Мгновение спустя я услышала плач госпожи Такагаши.

Когда я легла спать, было три часа утра.

В восемь я встала. В этот час уже нужно быть на заводе. Отец ушел в лабораторию. Я поспешила на работу.

Начальник бригады закричал:

— С какой стати ты позволяешь себе приходить так поздно? Подумай о солдатах, которые борются за свободу Азии, за наш народ, за тебя!

Он дал мне пощечину. Но я не чувствовала боли. Все казалось мелким и незначительным по сравнению с тем, что происходило в моей голове. Весь день у меня перед глазами стояла картина, увиденная ночью: мой отец и госпожа Такагаши.

Я легла рано, хотелось спать. Отец вошел ко мне в комнату и спросил:

— Что с тобой? Ты заболела?

Не глядя ему в лицо, я ответила:

— Нет. Просто устала после целого дня работы.

Он мягко сказал:

— Спи крепко.

Полночь. За стеной послышался шорох: так я и думала. Сна ни в одном глазу. Я проспала четыре часа. Скорей на чердак. Отец с госпожой Такагаши, одетые в летние кимоно, сидели за низким столиком и разговаривали. Отец поцеловал ее в шею, но она отодвинулась в сторону и сказала:

— Нет, не надо… прошу тебя. Сегодня мне нужно кое-что тебе сказать.

— Не будь такой серьезной! — ответил он, поглаживая ее бедра.

— Нет, все-таки будь серьезным!

Она чуть не плакала.

— Но в чем дело? Я совершенно серьезен, когда говорю, что хочу оставаться с тобой до самой смерти. Если вдруг твой муж умрет и тебе понадобятся деньги, я всегда смогу помочь. О моей жене не беспокойся. Она ни о чем не подозревает. Ее интересует только то, что говорят о ней вокруг, она ведь так гордится своей семьей. Она думает, что умна и что я никогда ее не брошу. Но на самом деле она глупа.

— Неужели ты не понимаешь! — воскликнула она. — Я хотела только одного: чтобы у нас была семья, дети. Но ты неожиданно женился на другой женщине. Ты сказал, что должен угодить родителям и разведешься с ней после их смерти. Теперь у тебя от нее ребенок, а я живу с мужем и Юкио. Я не брошу свою семью, и ты не бросишь свою.