Алексей Слаповский - Победительница Страница 7

Начиная с тридцатых (в развитых странах и раньше) проблема решалась элементарно: появились социально-психологические службы, предлагающие юному населению несколько вариантов. Как известно, всё основано на атавизмах. У юноши – атавистичный страх перед женским телом и одновременно боязнь оказаться несостоятельным. У девушек – не менее атавистичное ощущение «таинства», связанного с потерей девственности, и глубоко укоренившееся переживание за моральные последствия: социум тысячелетиями воспитывал негативное отношение к несанкционированной браком потере девственности, девушка считалась опозоренной. Уже в начале двадцать первого века это было, к счастью, не везде и не всегда, но всё же оставалось в значительных количествах. Но главное, что напрягало, – личностные отношения. Юноша видит конкретную девушку, он ее боится, он с ужасом думает, что она может рассказать о его позоре, если он приключится. А девушка имеет дело с конкретным юношей и тоже представляет, что он может рассказать о ней после случившегося. И даже если не расскажет: само общение до первого секса и после первого секса наполнено неловкостями, неестественными движениями и словами. Цивилизация породила эти комплексы, но она же с ними и справилась. Психологи поняли, что именно это личностное общение следует исключить. Конечно, осталось некоторое количество любителей экспериментов и самодеятельности, но очень мало. Юноша приходит в центр СИ (Сексуальной Инициации) анонимно, попадает в комнату, где его ждет женщина-волонтер, юноша заранее надевает маску, он уверен, что о случившемся никто никогда не узнает, если он этого сам не захочет, и в течение буквально пяти минут становится спокойным, раскрепощенным, и все совершается комфортно, оставляя у юноши только позитивные ощущения. Для закрепления он может прийти еще несколько раз. Точно так же девушка приходит в СИ, где мужчина-волонтер, гигиенически стерильный и анонимный, производит с нею соответствующую операцию. Все это приравнивалось к медицинской деятельности, что совершенно справедливо. Если же юноша и девушка чувствовали влечение друг к другу, но при этом понимали неизбежность психологической травмы, они приходили в СИ вместе. Волонтеры-наставники, мужчина или женщина, иногда вдвоем, объясняли молодой паре, что сейчас должно произойти, они десакрализовали происходящее, переводили даже в план юмора, небольшого карнавала, ибо нет большего врага для нормального секса, чем угрюмая серьезность. Когда я вспоминаю сцены из старых фильмов, где любовники сближаются с хмурыми – это называлось страстью – лицами убийц, я мысленно хохочу. И пара уходила довольная, счастливая, не испытывая никакой нравственной абстиненции.

Всяческие же симуляторы с компьютерными программами, модные в десятые и двадцатые годы, недолго были популярными: самый совершенный симулятор, имеющий 100 % аналогии тактильных ощущений, не сравнится с живым человеком.

Но все это было потом, а я-то жила в свое время.

Я доверяла Максу, рассказала ему о всех своих страхах и опасениях. Он сказал, что понимает и даже разделяет их, потому что после неудачной встречи с дурно пахнущей знаменитостью у него никого не было. Мы решили, что единственный способ избежать стресса и неловкостей – оказаться в нейтральном пространстве: дома всегда кажется, будто за тобой подсматривают – ревнуя – твои собственные вещи.

Это были зимние каникулы после моей первой сессии, которую я сдала блестяще.

Я сказала маме, что поеду на неделю в города Золотого кольца посмотреть старину, она одобрила.

И мы поехали с Максом – на его машине, чтобы не портить себе настроение в набитом людьми пространстве поезда или самолета.

Ехали долго, но без скуки: разговаривали, слушали музыку.

В одном из городов, название которого выплеснулось из моей памяти, мы остановились в лучшей гостинице. Правда, Макс, войдя в номер, тут же позвал горничную, вручил ей денег и попросил убраться заново и принести абсолютно новое белье, которое мы постелим сами. Она удивилась, но выполнила просьбу.

Письмо пятое

Два дня мы никуда не выходили. Читали, смотрели телевизор, фильмы, говорили, лежали рядом – привыкали друг к другу.

– Ты мне все больше нравишься, – сказал однажды вечером Макс. – И уже почти совсем не чувствую приступов тошноты, хотя ты красивая. Только я не советую тебе часто смеяться. У тебя смех похож на кашель.

– А ты все время чешешь шею, – сказала я, не желая скрывать правды.

Он встревожился:

– Прямо-таки все время?

– Да. Наверное, просто привычный жест. Я, когда думаю, верчу себе левое ухо.

– Я заметил. Это не очень красиво. Когда я чешу шею, это тоже некрасиво? Скажи честно. Я могу быть только с девушкой, которую ничто во мне не раздражает.

– Меня не раздражает. Даже прикольно.

Прикольно, Никита, это сленг, это разговорное выражение того времени, означает: смешно и интересно.

– А красных следов от чесания нет? – продолжал беспокоиться Макс.

– Нет.

Этой ночью, в кромешной темноте все и произошло. Без особых, честно скажу, эмоций, но, может, это и лучше, зато не было стресса.

Мы провели там еще несколько замечательных дней.

Вернулись, я продолжила учебу.

Макс работал дизайнером, фотографом, художником-оформителем, они пересекались с Дэном, который продолжал оставаться моим основным фотографом. Узнав, что у меня и Макса отношения, он долго смеялся и сказал:

– Макс молодец, хорошо использовал информацию.

– Какую? – спросила я, предчувствуя что-то разочаровательное.

И Дэн сообщил, что он некоторое время назад рассказал Максу, как и некоторым другим, о моей аллергии. Макс отреагировал странной фразой:

– Ага, вот на эту аллергию ее и надо ловить!

То есть, как объяснил Дэн, Макс специально притворился, что у него аллергия на девушек, особенно красивых, чтобы на этой почве приморочить мне голову и добиться того, чего он захотел сразу же, как только увидел мои фотографии.

Конечно, я сначала очень расстроилась.

Я потребовала у Макса, чтобы он признался, так это или не так.

Он признался: да, так. Но сказал, что сделал это из-за любви.

И я подумала: в конце концов, обман из-за любви можно простить. И довольно быстро отношения у нас с ним возобновились.

Но вскоре я встретила его на улице с девушкой. Он вел ее к своей машине, обнимая за плечи. Она была красива, но никаких следов аллергии и тошноты у Макса не было заметно.

На этом моя первая любовная в жизни история кончилась.

И кончается мое письмо, у меня нет сегодня бумаги. Достану завтра.

Я теперь засыпаю с таким чувством, что меня ждет большая радость. Вот подтверждение главной идеи золотых пятидесятых: все, что тебе нужно, есть в тебе самом! Во мне – эти письма, и написанные, и ненаписанные. Они стали смыслом моей жизни. Я даже уверена, что, пока я не расскажу тебе всё, что хочу и должна, и не умру, не дам себе умереть.

Всё, больше негде писать.

Что ж, 事情结束19.

Письмо шестое

Дорогой сыночек мой Володя! Я боюсь того, что происходит с моим умом, с моей памятью.

Я добыла бумагу и хотела начать продолжить мои письма к тебе, но вдруг поняла, что совершенно забыла, что я писала раньше. И вот, чтобы не ошибиться и не повторяться, решила перечитать. Не надо было этого делать, но сделать это было необходимо. Я сразу же наткнулась на имя Никита. Пожалуйста, не обижайся, что я называла тебя так. Я объясню. Существует такой психологический феномен: sudden change20 решения в последний момент. Это как раньше, когда при нажатии на избирательную клавишу требовалось из многих кандидатур выбрать одну. С самого начала ты уверена, что выберешь кандидата А., который тебе нравится и всем тебя устраивает. А., только А., никто, кроме А. И вот момент голосования. И ты вдруг нажимаешь на кнопку кандидата В., да так уверенно, будто других вариантов не было.

Или – ближе к теме – случай с моей сестрой и ее мужем-бизнесменом, Борисом, за которого она всетаки вышла, хотя это плохо кончилось. Все те месяцы, пока она вынашивала сына от Бориса, она называла его Васенькой. Будущий отец тоже его так называл. Василий, только Василий, в честь нашего с Ларой отца, без вариантов. Но, как только ребенок появился на свет, как только мы бросились Лару поздравлять с сыном Василием, она удивленно и раздраженно сказала: «Какой Василий? Бенджи, Бенджамин!» (Тогда как раз входили в моду интернациональные имена.)

Для меня ты всегда был Володя, Владимир, Володечка – до тех пор, пока тебя не было. Но как только пришло время сделать тебя живым, то есть написать о тебе, я вдруг переменила решение. Не знаю почему. Могу догадываться. Наверное, считаю имя Владимир не совсем счастливым. Это глупо. Нет несчастливых и счастливых имен. Или потому, что расхотела называть тебя именем твоего отца, а именно так сначала предполагалось...