Ирина Лобановская - Искушение Страница 7

Сцена повторялась с завидным постоянством. Только менялись мужские имена.

Главным Вериным пристрастием было зеркало.

Однажды пристально оглядывая себя в очередной раз, она сказала, обращаясь к зеркалу:

- Свет мой... Неужели мне, вот такой, и придется умереть? Но это ведь невозможно...

Сидящая на тахте Катя весело подтвердила:

- Обязательно! Как в том известном анекдоте.

Подруга насупилась.

- "Обязательно...". Просто глупо... Выдумала бы что-нибудь...

Катя засмеялась.

- Да что? Я правду сказала.

- Правду... - проворчала Вера. - Вот так всегда: куда ни сунешься - всюду она, эта поганая правда! Ненавижу я ее, презираю!

Катя удивилась.

- Как это можно: ненавидеть правду?

- Да так! - в ярости закричала Вера. Катя еще никогда не видела ее такой. - Очень просто! Эта твоя правда... она всегда бьет в лицо, тычет мне туда своими чересчур чистыми ручками! Лепит какие-то идеалы и принципы, в которых я не нуждаюсь! У меня они свои, свои собственные! А у нее - другие!

- Ну, и живи по своим... - неуверенно пробормотала Катя. - Зачем так переживать?

- А я и не переживаю! - отрезала Вера. И стала обычной. - Посмотри, Котик, я прилично оделась? Все в тон? Ах, я так боюсь... Придет Ванька... А тебя часто спрашивают на улице, как пройти куда-нибудь?

Катя удивилась вопросу.

- Часто. А что?

- Да ничего особенного... Я так и думала. А меня никогда. У тебя лицо такое... Видно, что готова помочь. И всегда мнешься, как салфетка. Люди делятся на две категории: вечно сажающие на свою одежду пятна и всегда выходящие чистенькими из любой ситуации. Ты из первых.

- А ты? - резковато спросила Катя.

Вера улыбнулась.

- Да ладно тебе! Меня сегодня в школе один гаврик спросил, почему в Англии полицейских называют "бобби".

- И что ты ответила?

- Запараллелила с русским - это лучше всего - и сослалась на жаргон. Мы ведь тоже своих называем "менты" и "мусора". Глупо, но смешно. Я давно заметила: смешное редко бывает умным. Обычно какая-нибудь чушь или сальность. Умна сатира, сарказм. Но это совсем другое.

Катя думала, что вся жизнь у Веры в кармане. И не слишком ошибалась.

Однажды Катя прочитала первокласснику Платоше сказку Даля "Старик-годовик". Потом рассказала, что Даль написал толковый словарь русского языка, а через неделю спросила:

- Ну, кто написал толковый словарь русского языка?

- Старик-годовик! - ответил сын.

В тринадцать лет Платоша попросил на день рождения толковый словарь Даля и нес его домой торжественно и важно. А позже взялся читать и изучать энциклопедический словарь. Через полгода знал его почти наизусть. И Кате тотчас все стало ясно насчет дальнейшей сыновней судьбы. Платон мне сын, но истина... Она всегда крайне дорогая штука. И сколько уже за нее плачено-переплачено... А сколько еще придется платить?..

- Зачем тебе эта школа? - выходила из себя мать. - Ну, зачем?! Ты мне можешь это объяснить? Школа... Это маразм! Дамская кунсткамера - вот что это такое! Слишком средняя школа. И этот твой педагогический институт! И, кстати, хочу тебе напомнить твоего любимого поэта: "Умный любит учиться, а дурак - учить...". Я прихожу к выводу, что в педагогическом НИИ ситуация - как в свое время была в Эквадоре. Там тогда стало генералов больше солдат - звание генерала раздавали налево и направо за любую мало-мальскую заслугу. Точно так же и у педагогов по части звания академиков - "генералов больше солдат". Кругом у них - одни академики. Вписал пару новых слов в исследование педагогики - и все!

Катя ничего объяснить не могла. Но школа ее приманивала давно и приманила, наконец, навсегда. Может, потому, что самой Кате повезло со школой и учителями, может, по иным причинам, но сложилось все именно так.

Где-то она вычитала насчет этимологии слова "педагог". Оно оказалось весьма далеким от современного значения.

Если в современном русском языке "педагог" означает "учитель", то в античном мире все было совсем не так. Педагогом назывался раб, и в его обязанности входило отвести мальчика от дома до гимназии и следить, чтобы тот не шалил, не тратил силы и внимание попусту, а дошел до класса спокойно и тихо и уселся слушать и слышать учителя. То есть педагогом назывался вовсе не учитель, а поводырь, "дядька", присматривающий за мальцом и замолкающий, когда в классную комнату входил настоящий господин учитель.

Роль педагога была опасной. Ведь желания воспитанника и задачи, поставленные перед педагогом, могли сильно разойтись. Поэтому педагогу приходилось бывать строгим. Он следил за приготовлением уроков учеником вечером и чуть свет поднимал его с постели. Преподанное от учителя репетировалось с помощью педагога, причем он, в качестве поощрения ученика, и кричал, и грозил розгой. Это не возбранялось.

Но дети подрастали, переполнялись юными силами и начинали бунтовать против тех, перед кем смирялись еще вчера. Иногда ученики крайне зло издевались и шутили над бедным педагогом. А если он возбуждал ненависть в своих молодых питомцах, то горе ему. Случалось, что дерзкие шалуны сажали беднягу на ковер и подбрасывали как можно выше, а сами отскакивали. Зато педагог падал, больно ушибался да и погибнуть мог за здорово живешь. Но педагоги были бесправны - рабы! - а потому вынужденно все прощали ученикам.

Катя окончила университет. Филфак. На экзаменах настороженно улыбалась. Сторонилась всех. Очень боялась провалиться, опозориться, хотя отлично знала, что поступить на филфак для многих просто нереально. Родители тоже все понимали, а потому давно запаслись некой Эллой Марковной, пышной, чересчур черноволосой дамой, работавшей на факультете и обещавшей протекцию. Правда, за немалые деньги. Элла Марковна честно и хорошо натаскивала Катю и брала за академический час... Ну, эту сумму родители от Кати скрывали. Только мать полюбила цитировать один стишок, когда-то вычитанный ею в каком-то журнале:

В праведных трудах моя рука.

У руки - работа нелегка:

Движется умело взад - вперед

И берет, берет, берет, берет...

Впрочем, это риск, не стану врать.

Надо взвесить всё пред тем, как брать:

Вдруг чужая сильная рука -

За руки меня и за бока?!

Вот тоска... А все-таки пока

Движется без устали рука.

Как мне дорог, как взлелеян мной

Этот уникальный труд ручной!

И его без памяти любя,

Я горжусь им. Только - про себя.

И не огорчаюсь оттого,

Что не афиширую его:

Не хочу являться в зал суда

За оценкой моего труда.

- К чему эти критические выступления? - не выдержал однажды отец. - Ты ведь мечтаешь, чтобы Катерина сдала в университет. Прямо бредишь им наяву! Тогда зачем наезжаешь на даму? Заодно запросто схлопочешь обвинение в антисемитизме. Ты учти, что у иудеев часто, да почти у всех, самая болезненная точка - их национальность. Любимая мозоль. Ты порой даже ничего и не подразумеваешь и вообще далека от этой мысли, но они умудряются как-то ее услышать или увидеть. И оскорбиться. Вообще назвать человека украинцем, татарином, казахом - да возьми любую национальность! - можно запросто, без проблем. Только не еврея. Это табу. Попробуй произнеси вслух! И ты сразу антисемит. Можно хохла назвать хохлом, русского - кацапом, но если произнести "жид"... Болезненное кривое искажении истории в мутном зеркале действительности.

Он был полукровкой, еврей по отцу. И позже Катя нередко слышала от матери, что удалась не в ее породу, а в отцовскую. К большому сожалению матери. В чем это выражалось - другая порода - Катя не понимала. Но часто слышала, что ей больше бы подошла фамилия деда - Штеренберг, а не та, что носит Катя.

Отец работал в рекламном агентстве, получал немало, но все равно на Катину подготовку к экзаменам пришлось выложиться по полной.

- Как бы не обманула эта Элла, - тревожилась мать. - Денег от нас за уроки наполучает, а помочь не поможет. И срежут Катьку запросто.

Но Элла Марковна оказалась честной и надежной. Катю словно вела по экзаменам чья-то невидимая ласковая рука, почти из стихотворения, да и подготовка у Кати была отличная.

Один раз, уже после экзаменов, Элла Марковна подбежала к Кате в коридоре и весело, шепотом спросила:

- Окей?

- Окей! - ответила счастливая Катя.

Не менее счастливая Элла Марковна полетела дальше по коридору.

5

Из Донецка Васильевы с горя, по безнадежности, подались к деду Архипу, но что дальше им делать?

- Папуля. я не люблю твои украинские усы: они грустные, - сказала Саша отцу.

Петр усы сбрил.

Лето выдалось грозовое, промокшее. Все черно-лиловое из-за лохматых туч, надолго полонивших небо. "Вот станет попогоднее... - думал Петр. - Тогда..."

А что тогда?

Коза Ностра по утрам упрямо объедала все деревья в саду и жутко орала. Молока у нее хозяева допроситься не могли, как ни пытались, зато пастись она не желала вообще - обрывала любые веревки и удирала в лес. Дед Архип, ругая животину на все лады, брел за ней в березовую рощу, находил среди стволов, ловко, тренированным движением накидывал веревку-лассо и волок домой.