Энтони Берджесс - Доктор болен Страница 7

— Вы считаете, лучше быть рентгенологом, чем поэтом?

— О да. — Сказано с профессиональным пылом. — В конце концов, мы спасаем жизнь людям, правда?

— Зачем?

— Что вы хотите сказать, — зачем?

— Какова цель спасения жизни? Зачем вам нужно, чтобы люди жили?

— Это, — сухо объявила она, — не мое дело. Не входит в мои обязанности. Ну, если вы просто тут обождете, я отдам снимки в проявку.

Эдвин надолго был предоставлен самому себе. Выглянул в окно на ряд мусорных баков. Две жирные кошки спали серым осенним утром, слишком жирные, чтобы мерзнуть. На чем они жиреют? Наверно, на выброшенных мозговых тканях. Сверкающая машина как бы сверлила ему спину взглядом. Он обернулся, стал играть с ней в гляделки, стараясь переглядеть. Где-то должен быть изъян, порочащий эту приземистую элегантность. Эдвин излечивался от своей юношеской робости перед нарядностью и красотой, выискивая микроскопические, но характерные признаки упущений, — крошку перхоти на черной сарже, след от пирожного в уголке губ. И теперь, подойдя к тяжелому полированному аппарату, с удовольствием обнаружил пятно ржавчины. Больше того, в фанерной коробке на подоконнике среди металлических клемм и трубок торчала одинокая белая кнопка. Он ликовал. Вернувшаяся женщина-рентгенолог нашла его величаво танцующим на полу.

— Все в порядке, — сказала она, опасливо тараща на него глаза. — Вполне четкие. Сумеете найти дорогу обратно в палату?

Эдвин сумел. Войдя, увидел совершавшийся в палате обход; великий человек с сателлитами, среди которых был доктор Рейлтон, переходил от койки к койке. Эдвин знал — это мистер Бегби, знаменитый невролог, прославившийся открытием синдрома Бегби. Негр-санитар, тихий, замерший в благоговейном страхе, точно на мессе верховного понтифика, проводил Эдвина к его койке, уложил, хлопоча, как курица-наседка. Эдвин неподвижно ждал, будто очереди к причастию.

Левое нижнее веко мистера Бегби дергалось в тике. Так у дантистов иногда бывает заметный кариес, а дети сапожника не имеют сапог.

— Вы, — сказал мистер Бегби, — должно быть, мистер Прибой. — Сателлиты в белом расплылись ободряющими улыбками; доктор Рейлтон казался взволнованным младшим сержантом на генеральской инспекции.

— Доктор Прибой. — Это надо дать ясно понять. — Доктор философии, — пояснил Эдвин.

Улыбки еще шире.

— Так. И вас сюда направили…

— Меня направили из клиники тропических болезней. Я прибыл сюда прямо из Моламьяйна.

— Так. И где вы фактически служите?

— В МСРУО. Международный Совет по развитию университетского образования.

— Очень хорошо, — заключил мистер Бегби, сморщив нос, словно эта организация внушала подозрения. С большой сосредоточенностью заглянул в карту, которую держал в руке. — Так, так, — сказал он. — При чем тут линкор?

— Линкор?

— Согласно записям, вы, кажется, одержимы линкорами.

— А, — рассмеялся Эдвин. — Ясно, как это вышло. У меня иногда бывает мигрень. Боль как бы сопровождается видением линкора, вплывающего мне прямо в лобные доли. — Последовали смешки над экстравагантным видением; палатную сестру, видно, взбесила претензия Эдвина на анатомические познания.

— Это, — объявил мистер Бегби, — совсем на мигрень не похоже. Ну, посмотрим, посмотрим, что тут можно сделать. — И вздохнул с усталостью человека, который столь многим помог, заслужив так мало благодарности. Процессия проследовала к насмешнику. Мистер Бегби похлопал его по спине.

— Это лицо мы вправим, — пообещал он. — Не бойтесь. — Лицо было для мистера Бегби чем-то вроде простой конечности. Белые птицы слетелись к Р. Дикки. Глухо доносился голос последнего, судорожные вопросительные рефрены: «да?», «нет?». Да, соглашался мистер Бегби, да.

Прямо перед завтраком явилась другая легионерка, сдержанная, аккуратно причесанная, в белом халате, с обнаженными розовыми руками, чтоб заняться чем-то вроде кулачной терапии с молодым человеком с бородой как у Панча, горбатым, как Панч, в шапочке для занятий зимними видами спорта. Она яростно колотила его, на что он отвечал глубоким кашлем, сплевывая в поддон мокроту. Лились звонкие струи в подкладные судна. Пошли в ход бутылочки, под простынями совершалось стыдливое мочеиспускание. Потом были объявлены дневные процедуры Эдвина.

— Люмбальная пункция, — сказала сестра, красноносая шотландка, со вкусом раскатывавшая букву «р». — Возьмут у вас немного жидкости из позвоночника. Потом отдадут в лабораторию. Потом посмотрят, чего там не так.

— Мне уже делали, — сказал Эдвин, — дважды.

— А мы еще разок сделаем, — парировала сестра и, довольная остроумным ответом, вернулась к себе в кабинет.

Какой-то шутник из отдела питания решил подать на завтрак вареные мозги. Другой повар, более мягкосердечный, прислал картошку, приготовленную четырьмя разными способами, крошечную антологию картошки. Пришел чернокожий мужчина с мороженым, сардонически сверкнув глазами на Эдвина. Эдвин прочел свой филологический журнал — сухой американский подсчет слов в «Сове и Соловье». Вот уж действительно вареные мозги.

В приятное время послеобеденной апатии, еще преследуемой вкусом выпитого после завтрака чая, подкатили ширмы, расставили вокруг койки Эдвина.

— Пока, корешок, — попрощался Р. Дикки. — Свидимся в другом мире.

Врач в очках с мягким лицом, моложе доктора Рейлтона, подошел к Эдвину, представившись доктором Уайлдбладом.

— Мой коллега, — сообщил он, — на репетиции. Знаете, играет на трубе.

Позади наклонилась сестра. Эдвина попросили лечь на бок, обнажив ягодицы и поясницу.

— Хорошая чистая кожа, — заметил доктор Уайлдблад. — Слишком больно не будет. — Он сделал укол, местную анестезию. — Вот так. Чудно. — Началось ощупывание, послышался звон мелкого стекла и металла. — Вот, — сказал он. — А сейчас возьмем несколько кубиков. Просто лежите совсем спокойно. — Эдвин почувствовал, как бы за несколько миль, глубокий укол, потом позвонок как бы глухо сломался. — Чудно, — сказал доктор Уайлдблад, — отлично пошло.

Эдвин чувствовал себя бесплотным, из него медленно вытягивали самую суть его существа. Он сказал, будто сделал важное открытие:

— Знаете, истинная проблема вовсе не в боли. Все дело в ощущении распада, сколь бы субъективным оно ни было.

— Не имеет значения, — проговорил доктор Уайлдблад, — не имеет значения. Отлично пошло. Уже почти кончено. — Эдвин краем глаза видел, как сестра держала наготове пробирку для анализа. — Хорошо, — сказал доктор Уайлдблад. — По-моему, все.

Эдвин слабо ощутил, как выдергивается игла. И спросил:

— Можно мне посмотреть? — Сестра тайком разрешила ему бросить быстрый взгляд на полную пробирку. — Похоже на джин, правда? — сказал Эдвин.

— На «Белый атлас» Бернетта, — неожиданно подтвердила сестра. — Хорошо идет неразбавленный.

— Ну, — сказал доктор Уайлдблад, — теперь просто лежите спокойно до завтрашнего утра. Спокойно лежите на спине. — И ушел, мягко кивая. От койки со скрипом откатили ширмы, и Эдвин лежал на виду у палаты, новый рекрут в бригаде лежачих.

— Потрясающе, чего нынче делать умеют, да? — сказал Р. Дикки.

Предписанный полный покой, приказ стать простым неодушевленным предметом неким образом освежал. Приятно также было знать, что вносишь вклад в однообразие палаты. Теперь не осталось ни одного неукоренившегося в клумбе цветка. Даже насмешник лежал, глядя в потолок, обманутый надеждой на распутывание клубка нервов. Но спокойный порядок не мог долго длиться. Прибыли крепко сбитые мужчины в шапочках и в униформе, чтобы забрать пациента в дальнем углу. Тот, явно неизлечимый, пуская слюни, отвечал на прощальные речи урчанием, увозимый в кресле-каталке.

— До свидания, мистер Лезерс.

— Пока, приятель.

— Веселей, до новой встречи.

Пустота была быстро заполнена. Во время чая привели высокого мужчину ученого вида, он шел, как шагающая игрушка, одна нога не сгибалась, правая рука работала, будто держала венчик, взбивая яйца. Во время еды в оркестре ударных добавилась новая партия — тремоло ножа и чайной ложки.

После чая пришла палатная сестра с сообщением для Эдвина.

— Звонит ваша жена, — сказала она. — Говорит, простудилась немного и должна оставаться в постели. Вам, говорит, беспокоиться нечего. Придет завтра.

Прямо перед обедом вошел доктор Рейлтон, очень веселый.

— Привет, док, — бросил он Эдвину. — Сделан лабораторный анализ вашей жидкости. Я сверил результаты с другими, уже сделанными. Все повысилось. Дьявольски много белка. — Он потер руки. — Но мы продвигаемся. Выясним, в чем проблема. Выпустим вас отсюда здоровым. — И удалился с улыбкой, крепкий, здоровый трубач.

У Эдвина посетителей не было. У Р. Дикки множество.