Александр Чуманов - Три птицы на одной ветке Страница 7

Откуда, спрашивается, у старухи такой провинциальный шовинизм, такое предвзятое отношение ко всей «столичности»?

Да, наверное, с молодости еще, когда она работала в детском доме и пыталась воспитывать сперва питерских блокадных деточек, а потом и московских, не блокадных, но лишившихся семьи и крова по милости того самого усатого отморозка, из-за которого юная воспитательница и сама хлебнула лиха.

Конечно, поговорить в открытую об этом с воспитанниками было абсолютно невозможно, но она чувствовала общность судьбы, а они нет, не чувствовали, хотя были порой моложе ее совсем чуть-чуть. Зато явное столичное высокомерие сквозило во всяком жесте, слове, взгляде.

И тогда еще уяснила себе Алевтина Никаноровна навсегда — вся российская мерзость родом из столицы. И в первую очередь начальство там. И оно все затевает. И сквозь пальцы глядит на проделки провинциальных «элит».

В конечном итоге все вышло так, как даже старухе, начисто лишенной оптимизма, не предвкушалось. В назначенный час не приехали за Алевтиной Никаноровной. Она-то вся заранее причепурилась, оделась-причесалась, припудрилась-подкрасилась, на два раза пересчитала купюры в красивом конверте — их там было немало, ведь бабушка всерьез намеревалась утереть нос всему научному миру Москвы уральской широтой натуры. Она была уверена, что, во-первых, Софка остро нуждается в ее презенте, а во-вторых, что столичные скупердяи скорей удавятся, чем столько отстегнут, хотя их-то наверняка не обижают зарплатой, чтобы не смотрелись оборванцами рядом с черножопыми студентами из развивающихся стран.

И через час за Алевтиной Никаноровной не приехали, и через два. Телефон молчал тоже, а когда бабушка снимала трубку — мало ли, вдруг отключили или ветер порвал провода, — он гудел успокаивающе и даже как бы сочувствующе.

Конечно, ничего не стоило набрать номер сватов самой — несмотря на суровость характера гордыней бабушка не отличалась — но мероприятие уже началось и проходило неизвестно где.

Таким образом, вчерашние самые черные фантазии были опять тут как тут: за ней поехали, попали в автокатастрофу и теперь лежат в легендарной больнице имени доктора Склифософского — в «Склифе» по-местному, — хорошо, если за ней отправили тех самых ребят, что встретили в аэропорту, а если Эльку?

Когда минуло три часа, телефон зазвонил, паразит. И это была Элька — живая, невредимая, пьяная. Сперва она рыдала — бабушка успела опять струхнуть — жива ли сама невеста, но тут Эльвира враз успокоилась, и голос ее сделался деловитым.

— Мам, я не виновата, это все — Софка. Она вдруг, представь себе, решила, что мы своим плебейским видом унизим ее в глазах коренных москвичей. Она бы и меня с удовольствием сплавила в гостиницу после того, как я выложилась по полной программе, но — фигу ей. А между тем, мам, женишок-то огребает в месяц, страшно сказать, сто тридцать целковых, — в последнем слове Эльвира сделала ударение на первом слоге, конечно же, не случайно, — его папа с мамой уверены, что осчастливили не только невестку, но и нас с тобой, хотя, в общем-то, надо признать — люди они не до конца испорченные, меня приняли прекрасно да и тебя искренне хотели видеть, потому что явно огорчились, когда наша мегера вдруг заявила, что бабушке нездоровится и она просила обойтись без нее. А Софка, представляешь, какая дрянь, меня даже не предупредила, знала, что я взбунтуюсь, и поставила перед фактом, у меня даже нет слов… В общем, завтра с утра они с Димкой за тобой приедут. Так, во всяком случае, она сказала. И ты будешь представлена ко двору. Но ты, мамочка, поломайся хоть для порядка, чтоб поуговаривали, ведь твой-то конверт Софка ждет как манны небесной, потому что здешние-то не больно «намусорили», она уверена, что бабушка ради единственной внучки последнюю рубаху снимет, а ты не выкладывай подольше, а можешь и вообще сказать: накося выкуси. Хотя, понимаешь, ведь характер у этой ведьмы наш, мы это чудовище породили и воспитали…

Тут Эльвира на мгновение умолкла, чтобы перевести дух, и Алевтина Никаноровна получила возможность впервые за последние дни высказать вслух что-то вроде собственного мнения:

— Это ты брось, доченька. Не приплетай меня. Не вали с больной головы на здоровую, — ты родила и ты воспитала, да бабушка твоя, царствие ей небесное, поспособствовала…

Потом бабушка еще с полчаса прохаживалась по казенным, но весьма уютным коврам, разговаривала сама с собой. Пожалуй, ей было даже весело.

— Ну, Софка, ай да Софка! И это у нее точно — психическое. Не иначе. И что характерно: с одной стороны, своего не упустит, хватка, когда надо, зверская; но с другой стороны, иной раз словно бы изо всех сил старается напакостить себе. Она ведь знает, что я, если меня довести, могу на принцип встать. Вот не дам завтра ни копья, и пусть она хоть… Упрусь, как…

Впрочем, бабушка и сама не очень верила своим словам. Испытывала ли она обиду на внучку? Вряд ли. Скорей, это была досада, что опять провели. И досада-то — так себе…

Нет, Алевтина Никаноровна никогда не скажет ничего подобного тому, что сказала, умирая, ее мать. Поскольку лишь оскорбленная и униженная любовь способна на смертельную обиду. Здесь же никакой любви не ночевало. Ни с той, ни с другой стороны.

И вообще, Алевтина Никаноровна, протрубив долгие годы на воспитательной ниве, никогда ни к одному ребенку не питала самозабвенной привязанности, даже единственную дочь при первой же возможности целиком препоручила матери, а внучку впервые увидела упитанной трехлеткой с уже наметившимся норовом.

Она попыталась с ребенком самую малость посюсюкать — видела же не раз, как это делается, но либо она делала это слишком неумело, либо девчонка учуяла противоестественность такого поведения… Однако, решительно отстранившись, деточка произнесла внятно и громко: «Ди, бака такая!»

Алевтина Никаноровна инстинктивно замахнулась, чтоб подобающе шлепнуть по мягкому месту, она и при исполнении служебных обязанностей нередко прибегала к этому испытанному методическому приему, из-за чего пару раз имела неприятности, и хорошо, что потом ей удалось выйти в заведующие, а то — Алевтина Никаноровна сама признавалась — она рано или поздно кого-нибудь обязательно убила б…

Она замахнулась, но суровый взгляд дочери, а больше взгляд внучки, пронизавший с головы до пят неким, возможно, ведьминым огнем, остановил руку карающую.

Алевтина Никаноровна сама себе потом удивлялась, ибо ни во что сверхъестественное никогда не верила, банальный гипноз и то очень неохотно признавала, притом считала, что он действует лишь на слабые личности, а это к ней отношения не имеет.

Но факт остается фактом: она не шлепнула дерзкого ребенка, хотя даже по самым либеральным оценкам он заслуживал примерной порки. И никогда прежде с Алевтиной Никаноровной подобного не происходило.

Не происходило и потом. Потому что в отсутствие матери Софке все-таки порой влетало от педагогически подкованной бабки. И чаще бы влетало, если бы они вместе жили. И больше иррациональный взгляд на бабушку не действовал.

«Будешь так смотреть — еще получишь», — сулила бабушка, и взгляд становился нормальным — непокорным, ненавидящим. А страха в нем не было никогда. Как у Бильки, который появился в жизни Алевтины Никаноровны существенно позже…

На следующий день Софка, хитрая лиса, позвонила рано-рано, но бабуля уже успела позавтракать.

— Бабушка, ты на меня, наверное, очень обиделась, — затараторила она, не давая Алевтине Никаноровне опомниться и перехватить инициативу, — но ты ради бога меня прости, я хотела как лучше, я ведь знаю, с каким напряжением ты переносишь веселые компании, а там была такая толкучка, чужие люди, накурено, полежать совершенно негде… Словом, я боялась за твое здоровье, но сегодня другое дело, теперь мы дома, и здесь только свои, всем не терпится с тобой познакомиться, я их заинтриговала, рассказала, какая ты у меня с виду суровая, а внутри добрая и щедрая, настоящая уральская бабушка, вынесшая на своих плечах… Ну, и так далее… Ну, что, не очень обижаешься, ба?

— Много чести, — отозвалась Алевтина Никаноровна невозмутимо, однако убедительной невозмутимости у нее, пожалуй, не вышло. Да мне ваша Москва драная…

— Правда, машину, которую нанимали, пришлось отпустить — сколько можно деньгами сорить. Но мы бы с Димой за тобой на метро подъехали… Ты — как? Уверяю тебя, на метро — классно! Но если тебе тяжело, мы можем, конечно, такси возле гостиницы поймать.

— Обойдемся. Я еще пока, слава богу, не парализованная. Приезжайте, что уж с вами делать…

И Алевтина Никаноровна первой положила трубку. Несмотря на суровость тона, ей опять было весело. Хотелось смеяться над собой и над ситуацией, которая нормальному человеку, имеющему нормальную родню, должна, пожалуй, казаться бредовой. И еще старушку занимал один вопрос — все фокусы на сегодняшний день продемонстрированы или что-то еще имеется в рукаве на «бис»?