Анатолий Азольский - Легенда о Травкине Страница 7

8

Слышать не хотелось Травкину о той «Долине», над которой потешалась молва, которая угнетала душу одним фактом своего нахождения в степи. Бывали станции, Травкиным из степи гонимые, потому что не хотели ни лаять, ни бежать по следу. Они возвращались, эти станции, на полигон, доведенные до ума, под другими кличками. Но об эту «Долину» обломали зубы уже пять или шесть главных конструкторов — и Травкину было обидно. За себя? За степь? За питомник, вырастивший не одного свирепого и ловкого пса?

И видеть тем более не хотел эту «Долину». А надо было ехать, настойчиво звал Леня Каргин, на дочерних площадках настраивавший «Амуры». Давно уже не был на 35-й Травкин, но часто, проезжая мимо, издали замечал и добротно построенные гостиницы, и прямоугольники казарм, и, конечно, гордость площадки — две колонны, увенчанные параболоидными чашами антенн.

Глубокой ночью «газик» Травкина замер у «Мухи», гостиницы монтажки. Он не предупреждал о приезде — и все же Леня Каргин топтался на крылечке, ждал его. Утром накормил и разъяснил суть осложнений с «Амурами» — и технических, и административных. Травкин решил начать с последних: командование воинской части отказывалось под разными предлогами принимать на дочерние площадки 35-А и 35-В новые станции. Полковника Артемьева, командира части, поймать в штабе не удалось, он был на «Долине». Травкин не спешил, осматривался. Гостиницы в два и три этажа казались новенькими, одноэтажные общежития ничем не отличались от подобных строений на 4-й площадке. Зелени мало, и те прутики, что воткнуты в землю, не приживутся. Целый спортгородок в центре, под волейбол, баскетбол и теннис, танцверанда с нависающими над нею светильниками. Столовая. Военторговский магазинчик. Солдаты на плацу рубят строевым шагом. Офицеры курят под навесом. До смерти уставшая лошадь тащит бочку с водою, ведро позванивает. И много людей: кто спешит, а кто просто потягивается, лениво жмурясь.

Как только он подкатил к «Долине», на учебной батарее объявили готовность, в оцепление пошли солдаты с красными флажками, санитарные и пожарные машины сосредоточились, и означать это могло одно: скорый пуск ракеты с огневой позиции, и до ракеты было рукой подать, на полдороге к «Долине» располагалась батарея, наведение через «Каму», картина знакомая до чертиков, но и на «Долине» привыкли уже к ежедневным пускам, в окнах П-образного здания — ни одного любопытного, лишь несколько парней и девиц заняты тем, что ловили щенка, и полигонный старожил Травкин понял, что щенок выкраден с тихой 4-й площадки, сердобольные инженеры догадываются, какой непоправимый ущерб нанесет щенячьей психике взлет в небо семиметровой ракеты. Часовой у входа остановил Травкина в замешательстве, часовой впервые видел пропуск, разрешающий посещение всех, абсолютно всех площадок полигона, всех станций на площадках и всех огневых позиций. Но уже спешил предупрежденный дежурным полковник Артемьев, старый знакомый, и десятиминутный разговор с ним принес обоюдное удовлетворение. Будет «Долина» сдана или не будет — такой вопрос полковник не признавал. Будет! А когда — это пусть решают в Главном управлении. Вообще же (Артемьев доверительно понизил голос) офицеры удручены проволочками, частыми сменами главных конструкторов. Такие-то дела, дорогой Вадим Алексеевич!

Травкин простился. Надо было ехать к Каргину, и все же Вадим Алексеевич задержался, он вздернут был и насторожен; крадучись двигался он в полутьме коридоров, внутри жирной и длинной перекладины сильно сплюснутого П-образного строения; сновали синие и белые халаты, длинными лентами закручивались фразы; люди говорили обо всем и ни о чем; кое-кто из тех, кому перевалило за сорок, был Травкину знаком, и со вздохом облегчения и гнева, какой бывает у человека, наконец-то поймавшего на себе кровососущую тварь, Вадим Алексеевич понял: вокруг него — люди того самого, руководимого С.Н. Зыкиным НИИ, из которого он бежал много лет тому назад.

Он, оглушенный, приостановился; настежь открытая дверь приглашала войти во что-то просторное и светлое, и Травкин вошел. Мощно гудела боевая вентиляция, так охлаждая воздух, что многие под халатами носили свитера. Несколько десятков стеллажей равномерно распределялись по залу, в каждом — до сорока блоков; кое-где блоки извлечены наружу, помещены на столы, и человек двести инженеров и техников сидели у блоков, поглядывая в расстеленные и развешанные схемы, вооружившись паяльниками, осциллографами, вольтметрами. В гуле вентиляции отдельных голосов не слышно, монотонный шум исходил от людей, и вспоминались типовые гостиницы площадок, неумолкаемая возня клопов, керосиновая вонь раздавленных насекомых.

Торопясь к выходу, к простору земли и неба, он проскочил нужный коридор и вдруг будто налетел на невидимую стену, остановился — так необыкновенно было то, что открылось его глазам.

То ли маленький холл, то ли курительная комната для тех, кому зазорно дымить у бочки с водой; широкие оконные проемы задернуты синими шторами, синяя светлость как бы наполняла пространство, в котором парами и одиночками разгуливали мужчины, разностильно одетые, как-то странно передвигаясь, но никогда не пересекая ту невидимую черту, что отделяла их от Травкина; пары были заняты разговорами шепотом, только шепотом, люди то подставляли ухо словам собеседника, то губами тянулись к чужому уху; одиночки, погруженные в неотвязные мысли свои, неприкаянно бродили, отрешенные от мира сущего; разнородные интересы, заставлявшие мужчин объединяться в пары, а одиночек откалываться от пар, не препятствовали им замечать друг друга, они зорко следили, кто есть где и кто куда движется, и перемещались по пространству так, что столкновений не происходило, а когда оно казалось неизбежным, пары менялись партнерами, как в старинном танце, и новому партнеру доставался конец фразы, начало которой никто уже вспомнить не мог. Вдруг обутый в полукеды одиночка вплотную приблизился к Травкину, взлохматил волосы и громко, на весь холл, простонал: «Бред!.. Сумасшествие!.. Дичь!..» — но, кажется, никто этого стона не услышал, кроме Травкина, а сам Вадим Алексеевич, несколько напуганный, выставил вперед указательный палец, надеясь встретить им препятствие, бесцветный плексигласовый щит, столкновение с которым заставило бы одиночку отскочить упругим пинг-понговым шариком туда, к портьерам, но желаемого сопротивления среды палец не ощутил. Пустота! Травкину стали мерещиться сцены, вычитанные у Кафки или Эдгара По, в сознании начала подвсплывать картинка из детского пособия по физике: уж не демонстрация ли броунова движения происходит?..

Кто-то вещественный, к миру призраков не относящийся, тронул Травкина за локоть. Травкин вздрогнул и рядом с собою увидел того, кто пил с Каргиным в сарае у магазина рыбкоопа, — Родина, в обещанный срок погнавшего Базанова с «Долины». Но теперь — не разудалую русскую мордаху, а скорбную маску великомученика.

— Здравствуйте, Вадим Алексеевич Травкин, — задумчиво произнес вершитель главконструкторских судеб, поглядывая на обезумевшего одиночку в полукедах. — Меня зовут так: Владимир Михайлович Родин. Мне с опозданием доложили о конфузе с часовым... иначе я сам бы вышел встречать вас, непременно встретил бы, пригласил бы вас сюда... для того хотя бы, чтоб предъявить вам этот паноптикум. — Он кивком указал на живые фигуры, демонстрирующие беспорядочность теплового движения молекул; строго по теории пары вразнобой комбинировались и рекомбинировались. — Если вы еще не догадались, то... Да, это комиссия. В Москве нашли нового главного конструктора, некто Клебанов... Он-то и потребовал официальной передачи станции, дабы в точности знать, что в ней есть, а чего нет. Как мне аттестовали, Игорь Петрович Клебанов — совестливый человек. К сожалению, этой комиссии он хочет поверить. Замечу, что ни один специалист нашего, радиолокационного, дела быть в комиссии не пожелал, с бору по сосенке набирали всякую шваль с громкими именами. К примеру, этот, лохматый и в полукедах... Не узнаете? Известный теоретик Сурайкин, чистый математик и физик, не прикладник, работает под Ландау, хорошо изучил биографию Льва Давыдовича, всех уверяет, что не в состоянии написать докладную записку... Еще как пишет! И не только докладные. Вам ничто не напоминает это сборище?.. Подумайте. В Кащенке не приходилось бывать, в психбольнице? А мне приходилось. — Боль прошла по лицу Родина. Скрестив на груди руки, Владимир Михайлович брезгливо посматривал на содержимое пространства, заполненного синими тенями. — Там, в больнице, в общей комнате для тихих шизиков точно так же погуливают пациенты, люди с нулевой коммуникабельностью, весь мир — в каждом из них, и какие миры!.. Но сравнение с дурдомом не совсем корректно, здесь собрались абсолютно здоровые люди. Поэтому больше подходят зоопарк и клетка, куда загнали особей одного вида. Агрессивные повадки их затушеваны, придавлены, угнетены, поскольку кормят их одинаково сытно, служители подают на вилах свежее мясо строго по распорядку зоопаркового дня, воды вдоволь. Искусственно созданная популяция эта никогда не разобьется на два враждующих лагеря, в чем и заинтересованы служители, а мирному сосуществованию особей способствует служителями же поощряемый индивидуализм, стремление особей к самоутверждению, выражается оно в клеточных условиях специфически, особыми приемами потребления одной и той же пищи, способами проведения времени между очередными кормежками... Хобби — так называются эти способы и приемы. Вон тот, в квадратных очках, видите?.. Крупнейший специалист в области асинхронных двигателей, их у нас полно, все работают как часы, что и удостоверит специалист, для чего и включен в комиссию. Но истинное дело его — рыбешка, забыл название, обитает только в одном водоеме на острове Мадагаскар. — Сложенные на груди руки разомкнулись, палец Владимира Родина описал дугу, палец указал. — А хобби того — геометрия заостряемого гусиного пера, несколько статей по этому вопросу и слава независимо мыслящего ученого... А вот тот, в обнимку с ихтиологом который, вообще говоря, радиофизик, но мировая общественность знает его как авторитета в кофейном деле, старик изучил около двадцати летучих ароматических соединений, образующихся при вскипании кофе, большую и лучшую часть жизни затратил... Одинокий мыслитель у окна, прыщи по сократовскому лбу — автор учебников по теории машин и механизмов, побочно еще и усилители, но это все детские шалости, учебники давно забыты, никто ими не пользуется, зато три года назад опубликовано исследование, обошедшее мировую прессу, сенсационное открытие, которым этот деятель живет и будет жить долгие годы... Он, только не смейтесь, с позиций гидродинамики описал гениталии во всех стадиях, мягко говоря, любви. Идеальная конструкция природы! К статье, помнится, приложены были графики, таблицы, диаграммы, приводилась основополагающая формула. Когда эту комиссию комплектовали, кто-то из комплектовавших решил, на графики глянув, что перед ним — баллистические кривые, хотя, сами понимаете, графиками описывался полет не ракеты. Но за ученика Циолковского автор статьи сошел — вот почему автор сексуальной гидродинамики околачивается здесь... Кого бы вам еще показать?.. Этого-то, очки в золотой оправе, вы должны знать, потому что он всех знает. Да, правильно, Рузаев Николай Иванович, самый верный и близкий советник Зыкина, заворачивает делами в ученом совете... Как, не слышали? Тогда обрадую. Ученый совет организован, дано право принимать кандидатские диссертации, Зыкин добился. По первому заходу через совет прошли все начальники отделов, все остепенились, на последующих кандидатов наук составлен список очередности, ученое звание стало гарантироваться, как квартира работягам на стройке. Выдающийся человек!.. Это я о Рузаеве. Так ненавидеть эту мафию — и так печься о доходах мафии!..