Ладислав Фукс - Мыши Наталии Моосгабр Страница 7

– Вывесим черный флаг, госпожа Моосгабр, – вздохнула привратница, – он у вас в шкафу в коридоре и шест тоже у вас.

И госпожа Моосгабр кивнула.

– Он у меня, – кивнула госпожа Моосгабр, – и еще тот, запасной. Тотчас вывешу его на ночь. Хорошо, что, госпожа Фабер немного отдохнула и чуть успокоилась. Не убивайтесь, – повторила она и пошла открывать дверь.

– Послушайте, госпожа Моосгабр, – сказала привратница, оставшись в кухне наедине с госпожой Моосгабр, – послушайте, я должна вам сказать кое-что. Как-то это странно. Инспектор сказал «свалился, да-да, свалился», но сказал это так странно, будто говорил «не свалился». Будто хотел сказать что-то другое. Мне почудилось, он хотел сказать, как бы что-то вроде… словом, не знаю. – И привратница тряхнула головой, сжав под горлом блузку, а потом неожиданно сказала: – Ну ладно. Мне что-то примстилось, может, я и ошиблась.

Когда удалилась и привратница, госпожа Моосгабр привела в порядок стол, вылила ведро, стоявшее в комнате, и вышла в коридор. Там она вынула из шкафа аккуратно сложенный черный флаг на древке, из-за шкафа вытащила шест. Шест был очень длинный, до самого потолка, и госпожа Моосгабр, выходя с ним из двери в проезд, поневоле чуть наклонила его… В проезде она обогнула кирпичи, тачку и бочку и вышла на улицу.

Шагах в десяти от домовых ворот горела уличный газовый фонарь. Он был слишком слабым для того, чтобы достаточно освещать пространство перед убогим домом, но все-таки полной темноты там не было. Туда падал свет из верхних окон, ясным было небо в зареве неоновых огней из других, более богатых районов города, и еще, возможно, свет исходил от ракет, что запускались где-то на звездодроме и во дворце по случаю именин Альбина Раппельшлунда. Госпожа Моосгабр с шестом и флагом в руке чуть огляделась в этой слабо освещенной улице, и вдруг ей показалось, будто на углу она видит какие-то тени. Вроде бы там появились две человеческие тени, и у госпожи Моосгабр опять на миг защемило сердце. Она поспешно насадила древко флага на конец шеста и, подняв, вставила его в скобу, которая торчала над домовыми воротами под окном второго этажа. Флаг развернулся и повис. Госпожа Моосгабр снова посмотрела на угол улицы, но там уже никого не было. Угол улицы опустел. Госпожа Моосгабр с шестом быстро свернула в проезд и прошла в свою квартиру. Она тщательно заперла дверь, а шест опять водворила за шкаф в коридоре. Потом направилась в кухню и некоторое время стояла там как потерянная.

«Утром собиралась на свадьбу, – сказала она себе, – а вечером пошла вешать черный флаг. Что же, собственно, сегодня случилось, – спросила она себя, – что я должна обо всем этом думать? И к тому же сегодня был вроде какой-то праздник…»

Госпожа Моосгабр посмотрела на буфет, и в ее возбужденной голове мелькнула мысль, что пора бы лечь спать.

IV

Справа от могилы поставили гроб, а за ним на холмик земли положили цветы. Господин Фабер уставился в яму у своих ног, госпожа Фабер, прямая и холодная, смотрела куда-то вперед на бесконечные ряды памятников. Рядом с Фаберами стоял церковный служка, а за ним несколько человек, среди них – Штайнхёгеры, привратница Кральц и госпожа Моосгабр с большой черной сумкой. Среди провожающих почетное место занимала высокая стройная женщина с тонким надменным лицом и какими-то нотами в руке. Это была госпожа Кнорринг из Охраны матери и ребенка.

Но люди стояли не только за Фаберами и жалким церковным служкой. С правой стороны могилы, где находился гроб и за ним – холмик глины с букетом цветов, тянулся узкий проход, и там стояли трое. Стоял там старый господин в котелке и расстегнутом фраке, под которым была жилетка, а на ней висела золотая цепочка с часами. Рядом стояла пожилая пухленькая женщина в голубом летнем чепце, из-под которого буйно выбивались черные локоны. Это была госпожа Айхенкранц, хозяйка лавочки, что помещалась между кладбищем и парком. Возле нее вертелся паренек в бело-голубой полосатой майке. Госпожа Айхенкранц временами бросала взгляд на госпожу Кнорринг из Охраны и поминутно дергала паренька за локоть.

– Веди себя пристойно, – шептала она, дергая паренька за локоть, – люди смотрят на нас.

Но маленький полосатый Айхенкранц на унимался: заведя руку назад, он теребил букет цветов на холмике глины и потихоньку, словно прячась, отступал за спину матери.

– Ты на похоронах, здесь госпожа Кнорринг из Охраны, – шипела госпожа Айхенкранц на паренька, – не вертись и не прячься за мою спину…

Но мальчик не обращал внимания на слова матери. Он все время вертелся, теребил букет за своей спиной и все дальше прятался за мать.

– Хоронят твоего товарища, – толкнула госпожа Айхенкранц мальчика, – озорничал по-глупому, и видишь, чем кончил. Скоро бедняга будет в могиле!

Тем временем церковный служка завершил молитву, и ненадолго воцарилась тишина. Господин Фабер продолжал пялиться в яму у своих ног, а госпожа Фабер, прямая и холодная, смотрела перед собой на бесконечные ряды памятников. Потом могильщики взялись за веревки и стали опускать гроб. Маленький Айхенкранц, спрятавшись за матерью, перестал наконец теребить букет и беспокойно заерзал. В эту минуту заерзал и старый господин в котелке, расстегнутом фраке и с цепью на жилетке, стоявший возле госпожи Айзенкранц с другой стороны. Когда гроб грохнулся на дно могилы, мальчик за матерью пожал плечами и, сунув руку в карман, взошел на холмик земли. И, прежде чем госпожа Айхенкранц успела оглянуться и схватить его за руку, его бело-голубая полосатая майка мелькнула за холмиком и исчезла среди дальних могил, словно слилась с ними. Госпоже Айхенкранц и старому господину в котелке теперь пришлось сойти с места, где они стояли, так как могильщики начали бросать в яму землю, лежавшую под цветами позади них. Вдруг старый господин в котелке крикнул.

– Помогите, – крикнул он, – помогите! Люди, помогите! Меня… – Он хватался за карман и жилетку, на которой висела золотая цепочка с часами. – Меня обокрали. Меня обокрали.

– Помилуйте, вы у могилы, – сказал кто-то за Фаберами, и один из могильщиков заметил:

– Ведите себя прилично.

– Да это же неправда, – чуть погодя сказала госпожа Айхенкранц – румяная пухлощекая, в голубом чепце и локонах – госпоже Кнорринг, когда похороны уже завершились и госпожа Айхенкранц, госпожа Кнорринг, еще несколько дам и старый господин в котелке стояли неподалеку от могилы под каштаном на дороге, – как так? Часы ведь у вас. – Госпожа Айхенкранц повернулась к старому господину и указала на его жилетку под фраком: – Они висят, как и висели.

– Да не часы, – заскулил старый господин, – а портмоне. Отсюда, из фалды.

– О, мсье, – сказала госпожа Айхенкранц уже довольно резко, – кто знает, где вы потеряли деньги. Может, их у вас и вовсе не было.

– Что вы, были, – скулил старый господин, – я не хожу на кладбище без денег. Я и на троллейбусе не смог бы проехать. Целых два гроша там было.

– Госпожа Айхенкранц, – сказала в свою очередь госпожа Кнорринг, высокая, стройная женщина с тонким надменным лицом и нотами в руке, – вся суть в том, что жалобы на вашего сына в Охране множатся. В школе пропадают вещи, и все подозревают его. Не слушается, прогуливает уроки, шляется.

– Я не в силах за ним уследить, – громко застонала госпожа Айхенкранц, с неизменным румянцем на пухлых щеках, – у меня лавка. Не могу же я ходить за ним по пятам, не могу уследить за каждым его шагом. Откуда мне знать, где он шляется? Но чтоб воровал – уж это позвольте. Я всегда была приличная, честная, в кого бы ему быть другим? Это только по наследству передается.

– А духовое ружье, мадам, – покачала головой госпожа Кнорринг и прижала ноты к груди, – что неделю назад отобрал у него полицейский? Стрелял птиц здесь на кладбище. По зябликам и синицам. Стрелять по любой живой мишени запрещено.

– Но стрелял он не по зябликам и не по синицам, – возразила госпожа Айхенкранц, – не по козам и не по белкам, а уж по белкам – и говорить нечего, он их так любит. Он любит всех зверушек и птиц. Собрался было зимой стрелять по воронам, они же вред наносят. Но все равно ни в одну не попал, посмотрите, сколько их на этом кладбище… – Госпожа Айхенкранц указала на бесконечные ряды памятников и деревьев вокруг, где как раз в эту минуту не было ни единой вороны. – Ни одной вороны мальчик не подстрелил. Да он и не попал бы. Ни одной вороны не тронул.

– Госпожа Айхенкранц, – сказала госпожа Кнорринг и переложила ноты из одной руки в другую, – вы о нем мало заботитесь. Говорите, что не можете уследить за ним, что у вас, дескать, лавка. Что не можете ходить за ним по пятам, не можете уследить за каждым его шагом. Вы о нем плохо заботитесь, и в таком случае Охрана может забрать его у вас.

– Помилуйте, Бога ради, – вскричала госпожа Айхенкранц и схватилась за черные локоны под чепцом, – как это я о нем мало забочусь? Забочусь о нем, как могу. Я ведь глаз с него не спускаю. Я ведь о каждом его шаге знаю. И ест он вдосталь, и спит хорошо, ни в чем не знает нужды. Дети ювелиров и то не живут так, как он.