Хаймито Додерер - Слуньские водопады Страница 7

Выйдя на середину проезжей части, можно было увидеть желтое пятно «Увеселительного домика».

Павильон в стиле барокко. Обитель бесчисленных болтливых попугаев. Может быть, они тоже жили еще в прошедшем веке.

Позднее в павильоне сделали кафе-ресторан, там он остался и доныне.

Водная гладь отступила от аллеи, но, правда, с правой стороны меж старых деревьев еще сохранился продолговатый мелкий пруд. Хвостик с удовольствием ступил на его полупесчаный-полузаболоченный берег. Утром комары еще не кусались. Раскидистые кроны деревьев, прохладное дыхание взблескивавшей воды, поворот дороги в густом кустарнике, еще хранившем ночной холодок, — все это сберегало голубую тень, хотя солнце стояло уже высоко, молочной дымкой притушая скапливавшуюся жару.

Из этого видно, что он был один как перст, наш горемыка. Да и какие у него были знакомые? Мило. Хвостик знал, что Мило к нему привержен, и всякий раз радовался, встречаясь с ним. Его вечные предостережения касательно Фини, Феверль и англичан, собственно, не трогали Хвостика; он и не думал избегать Андреаса. И также не проявлял ни малейшей строптивости, только реагировал на его речи как-то кисло и пассивно. Вообще-то он в известной степени сдружился кое с кем из своих коллег и даже встречался то с одним, то с другим. Так как почти всех служащих у Клейтона подбирал Милонич, то они каким-то образом даже внешне смахивали друг на друга, и это порождало взаимные симпатии, что хоть и неприметно, но постоянно приносило фирме довольно существенную пользу.

Утренние прогулки Хвостика, как уже упомянуто, не ограничивались лугами и лесными зарослями Пратера, он любил ходить и по улицам, иногда по ближним, а случалось, и по очень даже дальним. Одна длинная улица, в большей своей части уже застроенная, шла почти параллельно каналу, который образовал здесь широкий и плоский изгиб. Хвостик видел бледный утренний свет, прислонявшийся к длинному ряду побеленных домов, и отдельные окна на верхних этажах, уже освещенные утренним солнцем. Конечно, не всегда выдавалось ясное утро. Да и некоторые из окон постоянно были в тени. На них даже летом стояло или лежало что-то — для сохранности. Бутылки с молоком, например. Хвостик любил смотреть на окна во втором этаже углового дома, там довольно часто менялась декорация (а раз в году, 6 декабря, в день святого Николая, на подоконнике стояли детские башмачки, в которые покровитель всех послушных детей клал какие-нибудь подарки, эти подарки высовывались из шелковой красной гофрированной бумаги). В это время года Хвостик уже прекращал свои утренние прогулки; разве что после восьми утра делал небольшой круг перед тем, как идти на работу. Если небо было пасмурным, свет, словно пыль, ложился на ряды окон. Комнаты в этих новых домах были большие, окна широкие — не то что в Адамовом переулке, — и мутноватый свет достигал даже задней стены.

Как-то раз Хвостику пришлось уйти из конторы в 11 часов утра, он перешел через мост на другой берег. Там проживал господин доктор Эптингер, дельный адвокат, представлявший фирму «Клейтон и Пауэрс».

Сегодня утром он не был в своей конторе, находившейся в центре города, не был и в суде, он дожидался дома господина Хвостика, которого попросил зайти. Хвостик впервые был у него.

Доктор Эптингер занимался и налоговыми делами (в те времена это еще не считалось специальностью). Не следует забывать, что здесь речь идет о новой сумме налогов ввиду недавних и очень значительных инвестиций, иными словами, о том, чтобы незамедлительно установить благоприятные оценки таковых, то есть исходную точку. Речь шла о выработке наиболее правильного суждения о пределах возможного, а возможность эта существовала, не угрожая подорвать моральный кредит фирмы. Итак, эта акция, это основоположение многие годы, вернее, всегда способствовало бы повышению рентабельности предприятия в целом.

Доктор Эптингер уже давно занимался налоговыми вопросами. Он, можно сказать, любил самую эту проблему. Собственно говоря, ряд проблем. Одна из них касалась покупки старым Клейтоном земельных участков в Вене, с чего, по правде говоря, все и началось. Эти участки, приобретенные по весьма сходной цене, доктор Эптингер хотел включить в инвестиции, хотел, чтобы они считались частью последних, то есть были включены в таковые. Словом, прикидывал и рассчитывал! В налоговом управлении поначалу с этим не согласились, намереваясь приобщить налоги на эту недвижимость к сумме налогов, взимаемых в Австрии со старого Клейтона за фешенебельную виллу на краю Пратера, купленную им у некоего коммерции советника Гольвицера, который перебрался в другую виллу, им унаследованную, радуясь, что наконец-то сможет отделаться от огромного, дорогостоящего и вдобавок сырого точно погреб дома в Пратере (где теперь жили Роберт, Харриэт и маленький Дональд; разумеется, у самого старого Клейтона там тоже была комната).

Эксперт, который сидел в налоговом управлении напротив доктора Эптингера, доктор Хемметер, с на редкость красивым, узким лицом нижнеавстрийского крестьянина, принадлежал к тем чиновникам, чье натренированное казенное мышление все же не чуждо было некоторым народнохозяйственным, более того, патриотическим соображениям, опиравшимся на его уверенность, что приток английского капитала в Австрию в любом случае следует рассматривать как позитивное явление. Такие господа, как доктор Хемметер, действовали шаблонно, но при том блюли интересы государства. Разумеется, они яро защищали однажды избранную точку зрения, даже перед своим начальством.

Доктору Эптингеру было важно хоть раз лично и без свидетелей переговорить с господином Хвостиком, которого он давно заприметил и даже сказал Роберту Клейтону:

— У этого человека острый нюх на коммерческие дела. Я считаю, что он очень умен.

— Еще бы! — рассмеялся в ответ Клейтон.

Наверное, могло показаться странным, что юрист пригласил к себе начальника канцелярии вроде как на консультацию. Но англичан это не удивило. Тут трудности лежали в другой плоскости. Австрийские органы власти представлялись им сплошь в острых углах, а не округлыми и гладкими, что подчас ставило доктора Эптингера в затруднительное положение, вводя его в сомнения морального порядка.

Хвостик переходил мост. Под мышкой он крепко сжимал портфель из толстой кожи; в нем лежало то, что для Клейтона явилось предлогом попросить Хвостика отправиться сегодня к Эптингеру, которому как раз не хватало этих документов для налоговой декларации: всех накладных о купленных в Англии и импортированных в Австрию машинах и комплектах запчастей к ним с сопроводительными бумагами, а также таможенными разрешениями и квитанциями. Доверить их курьеру было невозможно. Хвостик шел медленно. То, что лежало у него в портфеле, зажатом под мышкой, занимало все его мысли. Дойдя до середины моста, он даже раза два остановился и через перила глянул в зеленоватую, быстро текущую воду. Сделаешь так, и на несколько секунд тебе кажется, что весь мост, словно широкая сцена, движется вверх по течению. Хвостик знал это по воспоминаниям детства. Пройдя мост, он повернул налево и пошел по набережной. Здесь она была еще мало застроена. Ближе к Пратеру с правой стороны показались башни и островерхие крыши вилл, у железнодорожного моста опять начались ряды домов. Найдя нужный ему номер дома. Хвостик стал искать в парадном по списку квартиронанимателей имя доктора Эптингера и нашел его. Входные двери стояли настежь, открывая вид на Дунайский канал. Распахнутость неба над водой и множество светлых окон, казалось, отодвигают дом куда-то вдаль.

Хвостику открыла горничная. Тотчас же из-за массивной двери, с мутно-молочными стеклами, появился адвокат с остроконечной бородкой и пригласил Хвостика войти. Два больших окна комнаты смотрели на воду. Комната, очень светлая, была обставлена весьма импозантно: огромный письменный стол, глубокие кресла, горки с изящными безделушками, широченный диван. Хвостик, освоившись, смотрел уже не на окна, выходившие на Дунайский капал, а на третье окно, только что открывшееся его взору между теми двумя. То была картина. За маленьким столиком в голубом платье, без чулок, в коротеньких носочках сидела девочка лет десяти-двенадцати. В натуральную величину. Хвостику эта картина представилась четырехугольной синей нишей в стене. Девочка смотрела из нее на Хвостика. Доктор Эптингер передвинул один стул, вошла горничная с двумя бокалами малаги на подносе. Хвостику пришлось сесть в кресло, стоявшее боком к портрету; он видел его теперь лишь уголком левого глаза.

Хвостика раздражало, что доктор Эптингер как бы исподтишка рассматривал его костюм; он заметил это еще в передней. Возможно, и других удивляла убогость его одежды; неважно. Но здесь, сегодня Хвостик впервые это почувствовал.

Он вынул все документы и разложил их перед собой на круглом столике. При этом его осенило: портфель можно было бы положить слева, на маленькую этажерку, тогда он хоть на несколько секунд увидел бы портрет. И правда девочка опять смотрела на него. Глаза у нее были как у взрослой. Они, казалось, лежат в гамаке или в сумочке — под ними виднелось какое-то утолщение.