Андре-Марсель Адамек - [Самая большая подводная лодка в мире] Страница 7

— Постарайтесь сделать так, чтобы ваша жена не подписывала эту штуку. В качестве ловушки для дураков это образец своего жанра.

Он никогда не просил денег за свои советы, но посетители знали его слабости. Жиль поставил на стол бутылку портвейна.

— Я принес это вам, но, может быть, лучше пойти распить ее ко мне. Если бы вы смогли объяснить моей Пиу, что это чистой воды афера, она бы, возможно, передумала.

Макс испытывал искреннюю симпатию к этому застенчивому и скромному человеку, который напоминал ему отца. Он согласился проводить его до квартиры на улице Салин.

Его первая встреча с Пиу произвела на него странное впечатление. Во время юридически-коммерческих объяснений, попивая портвейн, он старался определить, во власти какого рода очарования он оказался. Вероятно, оно исходило от света ее глаз, от той таинственной силы жизни, которую излучало все ее существо. Ему гораздо легче было представить ее позирующей художнику, чем фотографам из мира моды.

Аргументы, которые он терпеливо изложил, ее не убедили. Она, казалось, пропускала всю логику рассуждений и была поглощена только своими иллюзиями, как ночная бабочка, упорно кружащаяся вокруг фонаря.

Они стали часто видеться и подружились. Очень скоро Макс понял, что Жиль живет только любовью к Пиу. Но Пиу ему больше не принадлежала.

Месяц за месяцем он наблюдал медленную деградацию Пиу. Он разделял с Жилем страшное чувство беспомощности, видя, как на глазах истаивает ее плоть. Анорексии Пиу Жиль противопоставлял свой поражающий воображение волчий аппетит. Его постоянно видели за столом или стоящим на коленях перед холодильником. Вскоре он тоже изменился.

Вместе эти двое являли собой довольно странное зрелище. Жиль словно питался Пиу, каждую ночь пожирая ее изнутри, истощая ее жизненную субстанцию. В их присутствии Макс чувствовал себя неловко. Он начал ходить к ним реже. Упреков по этому поводу не последовало.

— Шах и мат! — бросил Буффало, перемещая своего слона на смертоносную диагональ.

Макс без сопротивления позволил ему занять эту позицию, чтобы закончить партию, которая его не интересовала.

— Н-да, мой цыпленочек, — сказал Буффало, — надеюсь, шок не повредил тебе головку, ты играл как законченный кретин.

— Я еще не восстановил форму. Приходи через три дня, я тебя обставлю. Но прежде постарайся выяснить, что происходит у Жиля.

Он отвернулся и сделал вид, что уснул.

Посетители «Медузы» разошлись, и только Тон, как привинченный, продолжал сидеть под большими часами, потягивая десятую за день чашку кофе. Гулетта подошла к нему.

— Простите, Капитан, мне нужно мыть посуду. Но вы можете остаться, если хотите.

— А разве не Жиль моет по вечерам посуду?

— Он давно уже не кажет сюда носа. И ни о чем меня не предупредил.

— И некому вам помочь?

— Вы не поверите, но мне никого не удается найти для ночной смены. Хоть я и неплохо плачу.

— Ну раз такое дело, я вам ее помою, вашу посуду. Это ведь штука, верно, нехитрая.

— Вы возьметесь за это, Капитан?

— Чтобы оказать вам услугу. Ну и чтобы поправить свои дела. Не знаю, заметили ли вы, последние дни я частенько заказывал напитки.

— Еще бы, вы стали моим лучшим клиентом!

— Смотрите, как славно устроена жизнь. У меня не осталось ни гроша, чтобы заплатить за кофе.

— Можем заключить сделку. Если вы будете мыть посуду каждую ночь, взамен я обеспечу вам двухразовое питание, полбутылки вина и кофе — сколько душе угодно.

— Идет! — покраснел Тон, протягивая руку.

Гулетта нашла для него передник, поскольку передник Жиля был слишком широк, продемонстрировала, как мыть посуду, не разбивая ее, и показала, куда складывать чистую.

Во время своей первой трудовой вахты Тон показал себя не слишком ловким. Он часто ронял тарелки в раковину и вскоре до бровей покрылся мыльной пеной. Между ругательствами он едва успевал в последний момент поймать выскользнувшую из рук миску, резался о ножи, сатанел, отскребая приросшую ко дну корку от рыбного супа. Гулетта решила, что таким манером до шести утра ему с посудой не управиться. Она хотела помочь ему, но Тон резко запротестовал.

— Вы платите мне не за то, чтобы мыть посуду вместо меня. Пойдите отдохните, я прекрасно сам разберусь со всей этой дрянью в мисках.

Была половина шестого, когда он поставил на полку последнюю кастрюлю. Усталый, с распухшими от горячей воды руками, он не без доли уважения подумал о бедном Жиле, которому приходилось выполнять эту адскую работу каждую ночь. Толстяка, вероятно, напугала стычка на лестнице. Тон все еще был зол на себя. Но в глубине души желал, чтобы Жиль никогда больше не переступал порога «Медузы».

На следующее утро он спустился к завтраку молодцеватой походкой, без малейших признаков усталости на лице. Он вполовину сократил потребление алкоголя, и результат этого относительного воздержания уже начал сказываться.

Гулетта выглядела озабоченной и несколько рассеянной. Ее звали то к одному, то к другому столику, чтобы потребовать хлеба или варенья, которое она забыла принести, и она чуть не ошпарила Капитана, ставя перед ним кофейник. Впервые в зале не слышно было ее смеха.

Тон наблюдал за клиентами почти с тем же удовольствием, с каким следил за маневрами металлорезчиков, когда, коротая время, бродил вдоль причалов. Это был спектакль гораздо менее монотонный, но порой столь же шумный, особенно когда детишки елозили стульями по выложенному плиткой полу. Здесь частенько возникали ссоры, перебранки пьяных пар, сопровождаемые битьем стаканов, сцены со слезами и хлопаньем дверей. Нередко Гулетта вынуждена была заниматься сопливыми, орущими детьми, забытыми в результате этих разборок и громким ревом зовущими своих родителей. Те приходили за ними спустя несколько часов, слегка протрезвев.

Хотя большая часть ее клиентуры состояла из завсегдатаев, иногда «Медуза» принимала и проезжих гостей. Обычно это бывали коммивояжеры, которых узнавали по галстукам и кейсам. Сидя с калькулятором за черным кофе, они подсчитывали тощие цифры своих продаж в этом разоренном городе и вскоре уезжали с весьма озадаченным выражением на лицах.

Время от времени здесь можно было встретить рабочего с верфей Пупаракиса, отважившегося прийти в одиночку, знающего по-французски ровно столько, чтобы заказать несколько рюмок водки, которые он тут же выпивал до дна, и сырую селедку, которую брал двумя пальцами за хвост и заглатывал целиком.

Только что вошедший не имел с этим зверинцем ничего общего. Сразу было видно, что у него нет лишнего времени, ему даже некогда отдышаться. В три шага он достиг стойки, поставил на нее картонную коробку, наполненную бумажками, протянул Гулетте какой-то документ. Она вытерла руки о передник, прежде чем взять листки. Визитер уже выражал нетерпение, протягивал авторучку, требовал подписи. Опершись на край стойки, Гулетта так побледнела, что Тон испугался, как бы она не упала. Он резко поднялся, подошел к стойке и встал между незнакомцем и Гулеттой.

— Вам докучают?

Она не ответила. Ее взгляд оставался прикованным к документу.

— Вы должны подписать здесь, — настаивал незнакомец.

Тон мог бы легко схватить его за шиворот и вышвырнуть на улицу, но он не хотел доставлять неприятности Гулетте и старался сохранять самообладание.

В конце концов она все подписала. Человек оставил ей копию и удалился, холодно попрощавшись.

Перед тем как подняться в свою комнату и запереться в ней, Гулетта произнесла одну-единственную фразу:

— Это конец, «Медузе» крышка…

Пиу вновь начала есть гренки, листья салата, немного рыбы. Ее щеки зарозовели, особенно по утрам, когда Жиль устраивал ее перед открытым окном. Но в то время как тело Пиу возвращалось к жизни, ее глаза, казавшиеся огромными на исхудалом лице, оставались потухшими. Все выглядело так, словно ее сознание освободилось от настоящего, сохранив лишь впечатления детства. В те редкие моменты, когда она разговаривала, речь всегда шла о собаках и котах, которые у нее когда-то были, или об огромных желтых цветах вдоль дороги, ведущей в школу.

Жиль подумал, что пора начать выводить ее на прогулки. В почтовом ящике он нашел наконец записку из больницы. Он предложил Пиу навестить Макса. Она неопределенно покачала головой, и он не понял, хочет она этого или нет. Может быть, она уже не помнила, кто такой Макс. Помнила ли она еще о том, кто она сама?

В общую палату, где лежал Макс, только что привезли из операционного блока умирающего. Им пришлось разговаривать вполголоса, то и дело замолкая из-за бесконечных хождений туда-сюда медсестер и хрипов прооперированного. Пиу принесла букет цветов, Жиль аккуратно вычищал семечки из маленькой дыни, которую он только что разрезал пополам.