Мария Галина - Медведки Страница 7

Или он и правда ни при чем? Валька всегда был жадноват, а в Швейцарии эта его прижимистость просто как бы легализовалась, стала нестыдной, потому что там, в Швейцарии, это, наоборот, правильно и хорошо?

У него ведь даже нет слов-паразитов. С ним будет трудно работать.

– Люди, – сказал я, – несчастны. Психоаналитики делают себе на этом целые состояния. Просто кладут людей на кушетку и велят им рассказывать... и почти все рассказывают знаете про что?

– Догадываюсь. Про детство. Про детские обиды. Несбывшиеся мечты.

– Фрейд полагал, это связано с сексом. Комплекс кастрации, страх кастрации, оральная фаза, анальная фаза, то-се... на самом деле в детстве время спрессовано. Сгущено. Ребенок проживает за день то, что взрослый – за год. Поэтому на самом деле почти весь его жизненный опыт приходится на детство. Ну и травмы – тоже. Когда я начал заниматься этим...

Я вдруг понял, что рассказываю все это постороннему человеку, даже имени его не знаю.

– Так вот, когда я начал этим заниматься, я думал, ну, боялся, что они и вправду будут хотеть чего-то эдакого. Экзотических сексуальных приключений, может, чего-то в духе там маркиза де Сада, «Истории О»... не знаю. А они всего-навсего хотели, чтобы я заново переписал их детство. Почти все. Чтобы все было хорошо, и приключения, и доверие старших, и первая любовь...

– Женщины тоже? Заказывали детство?

– С женщинами я не работаю.

– Почему?

– Не знаю... не получалось. У меня не было клиенток. Только клиенты.

– Любопытно, вам не кажется?

– Наверное.

«Мазда» вдруг издала душераздирающий звук, стекло в окне мелко завибрировало, тени веток и пятна света приобрели размытые края.

– Кошка прыгнула на капот, – сказал я, – скорее всего. Холодает, а капот теплый.

Он встал, подошел к окну. Сигнализация смолкла, но он так и остался стоять у окна. Теперь я был в психологически невыгодном положении: он смотрел на меня сверху вниз.

– Ладно, – сказал я, – что вам на самом деле от меня надо?

– Спецзаказ. Нет-нет, я понял. Другого рода. Я хочу, чтобы вы написали мне биографию.

– Не мой профиль. Послушайте...

– Нет, это вы послушайте! Говорю же, я навел справки. Есть тут один, член Союза писателей, написал биографию Бори Вольного, знаете, сеть турецких пекарен. Паршивый хлеб, если честно. Пока свежий – ничего, а когда высыхает, крошится, как картон. Очень все благородно, хороший мальчик, поднялся из низов, все своим умом, маму-папу любил, все удавалось, за что ни брался... На самом деле жулик, пробы негде ставить, сначала его папа бил, потом он папу, женился выгодно, потом развелся, опять женился выгодно, тесть из бывших комсомольских работников, сам бывший комсомольский работник... ну, понятно. Паршиво написано, но не в этом дело.

Он говорил быстро, словно боялся упустить важное. Что может быть такого важного в биографии Бори Вольного?

– А в чем?

– Не годится. Мне вы нужны.

– Именно я? Чтобы написать вашу биографию?

– Нет, – он покачал головой, – я же сказал. Не мою биографию. Мне биографию.

– Почему я?

– Потому что вы псих. Как раз то, что нужно.

Сигнализация за окном опять заорала.

Текст я обычно верстаю в стилистике старых добрых времен, под «Библиотеку приключений и фантастики». Как говорят книжники, «рамочку». Шрифты, колонтитулы... А знакомый переплетчик делает вполне приличные обложки, не стыдно людям показать. Клиенты обычно довольны. Этот тоже был доволен, он подержал книжку на ладони, взвешивая ее тяжесть.

– А... электронной копии нет?

Я протянул ему компакт. Тут не угадаешь, некоторые просят тут же все стереть, чтобы в одном экземпляре, чтобы и следа больше нигде не было. А некоторые, наоборот, хотят иметь копию для подстраховки.

– Если что не так, звоните. Рекламации принимаются.

Я наверняка знал – не позвонит. Они обычно даже не проверяют, что там, под обложкой. Забирают заказ и тут же уходят. Не потому, что им не терпится раскрыть книжку и прочесть про свои замечательные приключения в замечательном, прекрасном и ярком мире, а потому, что им неловко. Я слишком много про них знаю.

В поезде люди готовы раскрыть душу случайному попутчику, но вряд ли они обрадуются, если вдруг окажется, что этот случайный попутчик в силу обстоятельств будет им все время попадаться на глаза: так и до убийства можно дойти. Иногда после особо изощренного заказа я думаю, а вдруг меня и правда убьют...

Я смотрел, как он идет от крыльца к калитке. Даже походка изменилась, сделалась более мальчишеской. Походка человека, который знает тайну.

Он придет домой, нальет себе коньяку, сядет в кресло и раскроет книгу. Никогда не видел, как они читают, что чувствуют, оказавшись в правильном мире, в мире, где все как надо. Впрочем, может, это и нельзя видеть никому. Даже мне.

Я опорожнил заварочный чайник в заросший розовый куст. Оттуда вспорхнула стайка бледных бабочек.

Вот человек вышел за порог – он еще дома? Или уже нет? Дверь открыта, на мокрое крыльцо падает квадрат желтого света, еще несколько шагов по дорожке, по ногам бьют колоски пырея, потом за калитку... За зелеными железными воротами, которые изнутри запираются на огромную ржавую щеколду, уже лежит чужой, враждебный мир, где по длинной приморской дороге трясутся в вечернем трамвае незнакомые люди. И оттого, что рядом так много пространства, света и тумана, дом кажется последним убежищем.

И никто меня отсюда не выгонит. По крайней мере, в ближайшие полгода.

Заварил чай, поставил его у локтя и сел к ноутбуку. Просто так.

Расставшись с клиентом, сначала испытываешь облегчение, потом странную тоску. Я ведь видел эти корабли, этот абордажный бой, багровое солнце зависло в раскаленном желтоватом небе, вода масляно блестела, а два судна медленно сближались, сближались бортами... Загорелые бородатые моряки, весело и злобно оскалясь, готовили абордажные крючья, а ядра, ударяясь в гудящие борта, выбивали щепу, летевшую во все стороны. Одноглазый пират – не просто затертый штамп. Там было много одноглазых, неудивительно.

Навестил форум антикварного стекла.

То, что раньше стыдливо выносили на помойки, стало входить в моду – и дорожать неадекватно качеству и происхождению. Какое раздолье для преступных замыслов! Вот на форуме опытный коллекционер отвечает на вопросы. Вот граждане доверчиво выкладывают свои виртуальные сокровища, чтобы смешную вазочку, которую оставила бабушка, знающий человек похвалил, а то и оценил – вдруг она все-таки не такая дешевка, как казалось поначалу?

Большей частью посетители форума хвастаются ерундой и ширпотребом, но иногда можно и вправду напасть на что-то уникальное. Хм...

Открыл комментарии. Опытный коллекционер просил очередного счастливого обладателя поставить вещь на подоконник и сфотографировать ее под прямыми солнечными лучами, чтобы он мог определить, урановое ли это стекло или просто окисел меди. Чуть ниже он осведомлялся, не Толстая ли это Берта видна в окне. Точно, отвечал растроганный вниманием счастливый обладатель, она самая, она у нас буквально в двух кварталах. Теперь опытный коллекционер точно знает, где живет обладатель уникальной вазы. Интересно, долго ли обладатель останется обладателем?

Представим себе, что действует некая преступная сеть... Вот они нанимают знающего человека, и он под разными именами посещает форумы коллекционеров, дает консультации. Рано или поздно кто-то показывает что-то такое... невероятное... Рядом с коллекционером сидит опытный психолог и втягивает любителей в разговор. На форумах люди доверчивые, им кажется, они надежно защищены анонимностью... вдобавок магия нового средства информации, против которого человечество еще не успело выставить психологическую защиту – как когда-то против радио, а позже – кинохроники. Ну и...

Есть еще кто-то, кто этим всем руководит, такой зловещий профессор Мориарти или, напротив, веселый молодой авантюрист, такой Остап Бендер... Мне стало жаль доверчивых хомячков – даже сидеть на форуме расхотелось.

Отхлебнул чаю, но он успел остыть. Я раздумывал, не вылить ли этот чай и не поставить ли чайник еще раз, но тут раздался звонок в дверь. Не истеричный, обычный такой звонок. Я взглянул на часы: двадцать три сорок три. Поздно для клиентов. Вообще поздно.

Сердце само собой ухнуло вниз. А вдруг Ковальчук все-таки передумал? И прислал каких-то громил, выставить меня отсюда?

Человек беззащитен. Перед нахрапом, грубой силой, перед чужой наглостью. Перед тупой машиной подавления. Особенно ночью, когда социальный панцирь истончается и остается теплое, неодетое, живое, беспомощное.

Ночь – время арестов.

– Кто здесь? – голос у меня стал неприятный, высокий и пронзительный.

– Извините, – виновато сказали за дверью, – это сосед ваш. Извините.

Деваться некуда, я сунул ноги в тапочки и побрел открывать.

Он стоял на крыльце, немолодой человек в вельветовых брюках и фланелевой клетчатой рубашке. Безопасный. Кажется, лицо знакомое. Я немного расслабился.