Артуро Перес-Реверте - Территория команчей Страница 7

Барлес прекрасно знал: если сербский гранатомет выстрелит по стоящей в Сараево очереди за хлебом гранатой PPK-SIA, а не гранатой PPK-SBB, то разница эта отразится на судьбе Мириам или Лилиан: от этого зависит, выживут ли они, погибнут, отделаются пустяковыми ранами или останутся калеками. А в существовании и использовании PPK-SIA и PPK-SBB виноват не столько сербский артиллерист, сколько статистические выкладки вышеупомянутых Мортимера или Маноло, которые между двумя чашечками кофе пытаются завалить секретаршу. А пуля-шалунья калибра пять пятьдесят шесть, та, что делает зигзаг и вместо того, чтобы выйти вот тут, выходит вот там или разносит на мелкие кусочки печень, ведет себя таким образом потому, что блестящий инженер, вполне мирный человек, живущий там, где они еще сохранились, истовый католик, любящий Моцарта и на досуге увлекающийся садоводством, провел немало часов, изучая этот вопрос. Может быть, он даже дал этой пуле какое-нибудь имя собственное — «Луиза» или «Малютка Эусебия», — потому что изобрел ее в день рождения жены или дочери. А потом, закончив все чертежи, с чистой совестью и сознанием выполненного долга, этот убийца с незапятнанными руками выключил свет над своим проектировочным столом и отправился с семьей в Диснейлэнд.

Дойдя до косогора, Барлес растянулся рядом с Маркесом. Оператор закурил еще одну сигарету и затягивался, время от времени поглядывая на охваченные огнем крыши на другом берегу.

— Слышал танки? — спросил он.

— Слышал. Они торопятся.

— Вряд ли этот мост еще кому-нибудь понадобится.

— Пожалуй.

Барлес нетерпеливо посмотрел на часы. Этот предмет он ненавидел: он зависел от часов двадцать один год своей жизни. Зависел от того момента, который на профессиональном жаргоне называют deadline[5]. В это время истекает срок записи теленовостей или уходит в набор газетный выпуск, и если ты не успел к этому часу, то работа твоя пошла коту под хвост. А им еще предстояло добраться до того места, откуда велась трансляция, — до укрытого мешками с землей домика, внутри которого находилось необходимое электронное оборудование, а на крыше — параболическая антенна, и где работали Пьер Пейро и ребята из Европейского бюро. И все равно передача иногда прерывалась из-за помех на линии, сбоев в передаче сигнала, в работе электроники или из-за разорвавшегося поблизости снаряда. И тогда работа, проделанная за день пропадала, а Барри, американский техник, пожимал плечами и смотрел на Барлеса так, словно выражал ему соболезнование. May be the next time — может быть, в следующий раз. Здоровяк Барри всегда был в хорошем настроении и разговаривал со своей женой филиппинкой по спутниковому телефону на забавной смеси английского и испанского, а перед тем, как прервать связь, тихо говорил ей по-испански: «Я тебя люблю», — прикрывая рот ладонью, словно ему было стыдно за это мимолетное проявление нежности. Ребята из Европейского бюро работали слаженно и обеспечивали трансляцию через спутник всем телестанциям, входящим в состав Евровидения. Их здешний начальник, Пьер, худой и любезный француз в очках, полгода жил в Амстердаме с женой и с дочерью, а полгода проводил на войнах в различных точках планеты. Барлес работал с ним во многих странах, и они были старыми приятелями. Каждый день, не требуя, чтобы Мадрид сделал официальную заявку через Брюссель, Пейро резервировал для Барлеса и Маркеса десять минут спутниковой связи и час предварительного монтажа с Францем, молчаливым немцем, или с невысоким, улыбчивым Салемом, белокурым швейцарцем тунисского происхождения. В плохие дни они монтировали, не снимая касок и бронежилетов. Однажды в Сараево Франц и Барлес встали из-за монтажного стола за тридцать секунд до того, как прямо под окном разорвался снаряд и все помещение засыпало осколками. На добытую у Маркеса мелодию чотиса[6] Пьер сложил песенку об этом событии: «Это было в тот день, когда Испанское телевидение, встав по нужде из-за стола…» и так далее. Напившись, они часто распевали ее, сидя без электричества в гостинице «Холидей инн» и слушая, как снаружи рвутся снаряды. Тогда Манучер рассказывал иранские анекдоты, которые ни до кого не доходили, а Арианн, корреспондентка Франс Интер, немного похожая на Каролину Монакскую, клянчила у Барлеса нераспечатанные пакетики бумажных носовых платков, потому что у нее кончились прокладки.

Гостиницы военных журналистов… На каждой войне у них всегда была своя гостиница. Висенте Талон, Джорджио Торчиа, Педро Марио Эрреро, Луиссе… Мигель де ла Куадра, Грин, Висенте Ромеро, Фернандо де Хилее, Басилио, Бонекаррере, Клод Глюнц, Маноло Алькала — репортеры-ветераны, прошедшие Алжир, Катангу, Кубу, Биафру и Шестидневную войну, те, кто уже умер, вышел в тираж или на пенсию; репортеры, истории которых, рассказанные в барах или борделях, впитывал в себя Барлес в юные годы, — с ностальгией вспоминали гостиницу «Алетти» в Алжире или «Сен-Жорж» в Бейруте. Когда Барлес думал об этом, он чувствовал себя ужасно старым. Вместе с Ману Легинече и еще несколькими журналистами он принадлежал к почти исчезнувшему поколению, которое впервые услышало выстрелы в начале семидесятых. То были другие времена — никто не торопился и передавал материал, спокойно отстукивая его на стареньком телексе, снимал на кинопленку, таскал за собой разбитый «Ундервуд», мог месяцами пропадать в Африке, а по возвращении его материалы публиковались на первых полосах. Теперь же достаточно было пятиминутного опоздания или сбоя в работе спутниковой связи, чтобы информация устарела и ни к черту не годилась.

Для Барлеса, как для каждого военного журналиста-ветерана, любая война всегда ассоциировалась с определенной гостиницей. Когда племя специальных корреспондентов достает томагавки и мчится туда, где запахло порохом, встречаясь, они часто узнают друг друга, вспомнив гостиницы, в которых жили бок о бок: «Ледра палас» на Кипре, «Коммодоре» и «Александр» в Бейруте, гостиницы с одинаковым названием «Интерконтиненталь» в Манагуа, Бухаресте и в Аммане, гостиницы «Хилтон» в Кувейте, «Чари» в Нджамене, «Камино Реаль» в Сальвадоре, «Континенталь» в Сайгоне, «Шератон» в Буэнос-Айресе, «Парадор» в Эль-Аюне, «Дунай» в Вуковаре, «Мансур» и «Аль-Рашид» в Багдаде, «Экспланада» в Загребе, «Анна Мария» в Медугорье, «Меридьен» в Дахране, «Холидей инн» в Сараево и еще много-много других, рассеянных по местам трагедий. Гостиницы, которые превращаются в штаб-квартиры военных журналистов, всегда выглядят странно и живописно: туда-сюда снуют бригады тележурналистов, через холл и по лестницам тянутся провода, во всех розетках заряжаются батарейки, повсюду свалены параболические телефонные антенны и оборудование для трансляции; бар подвергается частым и опустошающим набегам, электричество то и дело вырубается, в комнатах свечи, и везде — официанты, солдаты, сутенеры, шлюхи, торговцы наркотиками, таксисты, шпионы, информаторы, полицейские, переводчики; мелькают доллары, идет торговля из-под полы, в вестибюле сидят фотографы, а какие-то типы, прижав приемники «Сони» к уху, слушают Франс Интер или Би-Би-Си; на полу валяются камеры, оборудование для монтажа, ноутбуки, пишущие машинки, бронежилеты вперемешку с касками и спальными мешками… Иногда, как на Кипре, в Кувейте или в Сараево, по ступенькам лестницы стекает вода, оконные стекла вылетели от постоянной стрельбы, некоторые комнаты разворочены прямым попаданием снарядов, в коридорах свалены матрасы, и повсюду стоит неумолчный шум дизель-генераторов, обеспечивающих хоть какую-то электроэнергию… Барлес помнил гостиницу, через холл которой они с Аглае Мазини, Энрике Гаспаром и Луисом Панкорбо пробирались ползком, спасаясь от турецких парашютистов, стрелявших по ним из бассейна. Он помнил, как Корнелиус и Хосеми Диас Хиль напились, пользуясь тем, что спиртное было вдвое дешевле обычного, в баре гостиницы «Камино Реаль», после того как попали под ракетный обстрел в горах, где над ними завис сальвадорский вертолет. Или как Энрик Марти чистил свой «Никон» в баре «Холидей инн», когда сербская бомба угодила прямо в комнату триста двадцать шесть. Он помнил Ахилла д'Амелиа, Этторе, Пеппе и других итальянских журналистов в плавках и противогазах в бассейне гостиницы «Меридьен», когда из-за иракских «Скад» в Дахране завыла тревога. Или Рикардо Рочу, с рюмкой в руках стоявшего в дверях гостиницы «Интерконтиненталь», чтобы посмотреть, как сандинисты будут штурмовать бункер Сомосы. Ману Легинече, отстукивающего репортаж на своей «Оливетти» на террасе «Континенталя» в ста метрах от позиций вьетконговцев. Хавьера Валенсуэлу в солнечных очках, для которого война началась с того, что он влюбился в ливанскую девушку. Томаса Альковерро, вполне серьезно разговаривающего с попугаем в гостинице «Коммодоре», которого он учил говорить: «Сембреро, я тебя ненавижу; Сембреро, я тебя ненавижу». Он помнил, как все побежали в убежище в Осиек-Гарни, а Хулио Фуэнтес спокойно спал в своей комнате, потому что он выключил портативный сигнал тревоги, чтобы ему не мешали. Барлес помнил и восемнадцать румынских проституток, которых он сам выбрал, чтобы они вместе с журналистами встречали Новый год в гостинице «Интерконтиненталь»; и как в тот вечер официанты и местные завсегдатаи пили вместе с ними, Хосеми уплетал за обе щеки, братья Дальтон — Телевидение Галисии — курили травку, а Хулио Алонсо и Ульф Дэвидсон, хорошо поддав, кидали снежками в журналиста Си-Эн-Эн, когда тот, стоя у открытого окна, вел прямую трансляцию.