Алексей Притуляк - В двух шагах от солнца [Сборник] Страница 7

Но самое главное — дядя Рудольф был рыжим.

— Встретил рыжего — убей! — мрачно произнесла Тонька.

— Он же взрослый, — покачал головой Антоха. — Он Максима не боится.

— Даже когда спит? — усмехнулась она.

Антон понял. Он довольно рассмеялся и потянулся к анналам N2. Всё‑таки, не такая уж она дура, эта Тонька.

Голый Вася

Шлёпая босыми ногами, он шёл по нагретому солнцем асфальту. Шоссе уходило на восток — рассекало надвое по — осеннему нарядную рощу и устремлялось к горизонту, врезаясь в совхозные делянки, как острый ножик в "Шахматный" пирог. Солнце пекло сквозь дыры в озоновом слое, забыв, что уже давно не июль, а самый, что ни на есть, настоящий сентябрь. Сентябрь недовольно морщился, но терпел пока. Лёгкий ветерок ласково обнимал, набиваясь в друзья, и поглаживал по безапелляционно голой заднице.

Вася напевал себе под нос "Солнечный круг", не обращая никакого внимания на раздражённые сигналы машин, которые то и дело притормаживали (водитель — мужик) или наоборот набирали скорость (за рулём дама, соответственно). Вася медленно, но неудержимо продвигался на восток, в своём личном, необъяснимом Drang nach Osten.

Рядом, сбросив скорость до шага, поползла "Тойота".

— Хава нагила! — жизнерадостно произнёс здоровый бородатый мужик, высовываясь в окно, поблескивая золотыми коронками.

— Здравствуйте, — отозвался Василий.

— Курить есть?

Вася только развёл руками на этот неуместный вопрос.

— А какого хера тогда тут идёшь?

— Решил начать новую жизнь, — честно объяснил Василий.

— А почему голый? — не отставал мужик.

— Это протест.

— А — а, — кивнул золотозубый. — Понял. Зауважал.

Однако, скорости не прибавил и продолжал медленно катиться рядом, подстраиваясь под Васину неторопкость.

— Слышь, мужик, а ты против чего протестуешь? — спросил он метров через тридцать.

— Да — а, — неопределённо поморщился Василий. — Достало всё.

— У — у, угу, — задумчиво покивал водитель.

Еще через сотню метров "Тойота" вырвалась вперёд и прижалась к обочине. Бородатый вылез из машины и принялся торопливо стягивать с себя джинсы.

Мужик из "Тойоты" был грузноват немного, но смотрелся очень даже эффектно — на его грудной клетке, в случае чего, мог бы совершить вынужденную посадку как минимум кукурузник (на груди Василия — максимум голубь). Теперь им навстречу не попадалось машин, которые набирали бы скорость при виде двух голых мужиков — нет, все они притормаживали. Из окна одного "Рено" даже появилась женская рука и оттопырила вверх большой палец с длинным зелёным ногтем — дескать: отлично, парни!

Парни шли на восток — молча, сурово, непреклонно.

За рощицей, с берега сонного озерка их окликнул рыбак с удочкой, с лицом Ермака:

— Здорово, мужики! Вы купаться? Здесь пиявок много.

Конечно, его волновала не потеря крови протестующими, а рыба, которой в озерке не было, но которую пришельцы всё же могли распугать.

— Нет, — ответил Василий. — Мы протестуем.

— Заебало всё, — добавил бородач.

— А — а, — протянул рыбак.

Они удалились уже метров на сотню, когда Ермак вдруг вскочил и принялся стягивать с себя штормовку и коричневую клетчатую рубаху.

У заправки, на шестом километре, к ним присоединился матёрый гибдэдэшник в фуражке, поразивший даже бородатого своей бабуинской волосатостью. У деревни Волошки к процессии примкнули ветеринар Арнольд Емельянович и несколько механизаторов. Близ посёлка Ермолаево в отряд влились два мужика, стоящие в очереди за похмельем, а также один кочегар и один капитан внутренних войск в отставке. Теперь процессия представляла собой внушительное зрелище, особенно если учитывать фуражку гибдэдэшника и удочку Ермака. Они хором пели то "Солнечный круг", то "Белая стрекоза любви" и двигались уже не толпой, а стройной дисциплинированной колонной, в чём была прямая заслуга капитана — вэвэшника. Машины теперь не притормаживали. Встречные испуганно шарахались и торопились прошмыгнуть мимо, а попутные выстроились позади длинной пробкой. Бесконечный восторженный гул и вой клаксонов сопровождал безодежную колонну до самой развилки за Полыкаево, где попутки могли уйти на старую дорогу. Они и уходили, облегчённо радуясь тому, что теперь их нельзя обвинить в сопричастности. И только солнце неотступно и спокойно освещало идущим путь, не боясь ничего.

Строй голых мужиков уходил на восток — туда, где неразборчиво сизовел горизонт. Плечистые, голозадые, эпически хмурые и мужественно потрясающие причиндалами, они шли выразить свой протест. Выразить коротко и ясно: всё достало, блядь!

Мир содрогнётся и полетит в тартарары, когда эта молчаливая мрачная сила дойдёт до горизонта и переломит ему хребет.

Kill Jill

Зайка, зайка, ты не видел Джилл?

Монте — Вильяно, 2007

Я в последний раз щекочу пальцами костяную рукоять ножа — ласково, дразня, вызывающе.

Нож совершенно спокоен. Холодно спокоен. Не то что я. У меня по спине противной щекоткой стекает струйка пота. До самой поясницы — под пояс джинсов, туда, где противней всего.

Нужно заканчивать с этим. В конце концов, я так долго шёл к этой минуте, столько раз я готов был отказаться от задуманного, так много раз всё срывалось из‑за глупой случайности или моего вечного страха, который хватал меня за руки в последний момент, подкатывал к горлу тошнотой, едва стоило представить лезвие ножа, мягко и скользко входящее в печень Джилл, её кровь, которая сначала неуверенно, а потом безудержно проступает через рубаху и течёт по моим пальцам, тусклый выкрик, который издаст женщина, шорох, с которым её теряющее жизнь тело повалится на землю, глухой удар головы о щебенку…

Да, нужно заканчивать. А не то, всё опять сорвется, теперь — из‑за моей не вовремя и не в меру разыгравшейся фантазии.

Она карабкается по тропе вверх. Из‑под её кроссовок осыпаются вниз, мне навстречу, камешки и пыль. Вот она споткнулась, ойкнула, взмахнула руками…

Пора!

Я догоняю её, на ходу отерев о штаны вспотевшую ладонь, вынимаю из кармана нож, обхватываю рукоять покрепче, ощущая томительную слабость в ногах и подкатывающую к горлу тошноту. Скорей, а не то я опять не сумею!

Левой рукой обнимаю Джилл сзади, покрепче, прижимаю ее спину к своей груди. Она поворачивает голову, на губах её недоуменная то ли улыбка, то ли усмешка. Правой рукой, не целясь, ударяю туда, где должна быть, по моим расчетам, печень…

Горло перехватывает тошнотворный спазм, рот наполняется блевотиной прежде, чем я успеваю прийти в себя.

— Что с тобой? — спрашивает она тревожно, обернувшись. — Что случилось, Пит?

Не отвечая, наклоняюсь в сторону, к чахлому кусту жимолости, прикорнувшему у тропы, скрученный в три погибели болью сжавшегося в точку желудка.

Даллас, 2000

Я просыпаюсь от солнечного луча, щекочущего веки. Приоткрываю глаза и вижу обнажённую Джилл, стоящую спиной ко мне, на фоне окна, задёрнутого только лёгкой прозрачной органзой. Она укладывает волосы. На мгновение отвлекается, чтобы потянуться — всем своим прекрасным телом, упруго и сладко. Я вижу как поджимается её попка, как прогибается позвоночник, как, белея, упираются в паркет пальцы, когда она встаёт на цыпочки. А мои ноздри всё ещё явственно ощущают аромат её тела и волос, которым я упивался до половины ночи.

Я любуюсь ею, подавляя в себе желание вскочить, схватить её в охапку, перенести на кровать, впиться поцелуями в тело. Я люблю её. Я люблю её нежно и дико, осторожно и жадно, трепетно и безжалостно. Я знаю, что она вся принадлежит мне, всегда, в любое время. И это знание наполняет душу особым чувством уверенности, гордости и несказанной нежности.

Почувствовав мой взгляд, она оборачивается, улыбается.

Счастлив ли я?..

Я счастлив.

Вот ради этой утренней минуты, ради этой внезапной и такой беззащитной улыбки любимой женщины и стоит жить.

Мне не приходится вскакивать и переносить её на кровать. Она сама подходит, грациозная и сияющая в своей здоровой молодости и наготе, наклоняется надо мной, целует — влажно и нежно, томительно, свежо, провоцируя…

Монте — Вильяно, 2007

— Эй, — произносит она, склоняясь надо мной, кладя руку на плечо. — Ты в порядке?

Может быть, сейчас? Очень удобный случай. Схватить её левой рукой за шею, притянуть к себе… Но печень у неё справа, а я не смогу ударить в печень спереди, правой рукой, если вплотную притяну жену к себе.

— Пит?

— В порядке, — бормочу я, выпрямляясь.

Правая рука скользит в карман, за носовым платком.

Но платок я переложил в левый, потому что правый предоставлен на сегодня ножу.